Африканский дневник

* * *

Заходим в отель: отобедать; и после катаемся в улицах европейского города; с шумной Nuber-Pacha к Kasr-el-Nil мимо сада Эсбекиэ, Chareh-Boulag и Chareh-Soliman-Pacha.

Мимо летит многоцветие вывесок на английском, французском, турецком, арабском и итальянском наречии; пестрядь афиш, объявлений по-гречески, даже по-русски; из агенства пароходных компаний за стеклами всюду павлиньи хвосты объявлений, реклам, указателей, расписаний: тогда-то идет стамер N такой пароходной компании – в Индию; брызжут из лавок каскады вуалей и шарфов; глядит из зеркальных витрин рой курильниц над блесками «Style oriental», уже виденной где-то, когда-то.

* * *

Заходим по адресу в агенство; и подаем туда письма: – о счастье, – любезно дают адрес комнаты – рядом почти с Kasr-el-Nil. Мы – спешим; мы – звонимся: прелестная комнатка, чистая; и – со столом; молодая австрийка (потом оказалась турчанкой она) madame Peche, улыбается нам: переедем – сюда.

* * *

Теперь ищем мы выхода к Нилу у здания каср-ель-нильских казарм; из-за желтой стены вытекает вода, заигравши медлительной музыкой (слушаем речи мелодий); из окон просунуты головы праздных солдат; огибаем казармы; и – Нил. Белогубым острым парусом в желтой струе закачалась фелюга; она полосатится складками островерхого паруса, прикрепленного косо к шесту опускаемой реи; а рея привязана к мачте: взлетит параллельно к воде, упадет; и – опустится парус над старою, черной кормой; полетит на струе, нагоняя другую фелюгу, которая… зыбится: голубокрылою птицею; возится резвая стая, за резвою стаей, расправивши в ветре свои полосатые острые крылья; чернеет немой силуэт, точно послушник, в нос опираясь босою ногой; шест качнется: парус – опал, точно прыткое заячье ухо.

Вступаем на мост; он дрожит, громыхая людьми, фаэтонами, трамом, верблюдами, роем изящных колясок: то мост Каср-ель-Нил; позастыли чугунные львы, видим роскоши зелени той стороны; видим – пальмы из неба; туда опускается солнышко за Гезирэ-Булак: остров парков, полян и роз, и веселий.

У моста шумит «скэтинг-ринг» на колесиках; пышно над нами закрутела веранда: над Нилом под пальмами; всходим: садимся за столик, склоняясь в раздолие вод над вечерним Каиром.

Фелюга – качается; лодырь, совсем темносиний, стоит на корме, обратившись в сторону Мекки: моторная лодка раздергала золото-карий светени вод, точно тени, или бабочки; вдаль полетели фелюги легчайшим биением бело-голубых парусов; раскаленные желтые здания бросили в солнце стекольные окна: блистают стекольные сотни гнездилищ: казарма – сплошной многоглазник: «Семирамис»[80 - Новый отель.] – злотоглазое чудище – тоже: пылает: стекольными сотнями; а прожелтни выступов Моккатамского вала с пустыни привстали арабским Каиром; глядят через крыши домов европейских кварталов – в пустыню, на бред пирамид (нам же видных за пальмами); скалится старой зубчатой стеной Цитадель, просквозивши из дали, как черное кружево на желтеющей шее испанки – узориками минаретов, затыкавших пальцами в небо из кружева оглавлений: или – множество пик ощетинилось там? Желтовата, как грунт, Цитадель; и она – начертание легонькой трости в песке; и – подует, и – все ожелтеет; и все очертания взвеятся от Моккатамского вала простым замутнением; в крепнущих сумерках быстро крепчают цвета: засерела она, затемнела она, и прочернела; и выступил в грунте узор минаретов, зубчатостей, башен, и кажется: вот черноватая тень упадает на холм; а таинственный город, «Кахера», летит – над Каиром.

Налево: пространства косматой кудрявицы: зелени (много оттенков) льются как легкие ливни янтариков, бледных бирюз в хризолитах; под ними – кровавый карминник клокочущих кактусов; изгородь шипами бьется о камни веранды; и путами ярких кустов надувается в небо косматица цепких заборов спортивного клуба; и башенки малых коттеджей, и розы веранд отступили туда, в непролазные чащи деревьев; сады – Ботанический, Зоологический: много садов.

И Каир, и Булак – перед нами: закат – начинается; золотом карим ноет, точно бархатный альт.

Неописуемы зори Египта; мы часто на них любовались потом! Солнце кругом сперва изнеможет, покрыв его матовым золотом; мертвенно-белый покатится круг, как погашенный к утру фонарь; крепко пеплы пройдутся по мертвому тиглу потухшего круга, и вот этот круг – грустный труп: заедает ливийская пыль.

Тысячелетним папирусом ссохнется сочное солнце; какие-то золы бесшумно, безумно засеются; сыплятся, валятся, рушатся, все погребая; и все – промутнение из мира упавшей золы, где и скудно, и трупно, и душно; бесшумно проносятся в небо клочкастые пальмы, утратив стволы: где-то в воздухе; лица, зеленые, выступят в тускло-зеленое небо над ними: испугами.

И пронесутся испуги от края до края; заплачет неведомый кто-то, которого слышите вы осенями на русском болоте; не птица ли?

Грусть!

Эту грусть ощутили впервые, когда угасали следы уходившего солнца – высоко над космами пальм горизонта; лилось тяжелейшее золото в карие сумерки; медленно, густо протлели какие-то золотокарие земли – над землями: в воздухе; густо затеплился взвеянный в небо песок: землянистый закат осветил карим золотом дымы и гари, разлапости пальм и тончайшую струнку ствола; и туда, в эту промуть, тянулись феллахи, поставив на плечи надутое дно пропеченных жарой кувшинов; за кормой, где склонился весь кубовый лодырь, золотокарие полосы тяжеловесно качаются: знаками, змеями, строя угластые петли на черной поверхности вод; огоньки, огонечки, как иглы, вонзились в бур сумерек: странен и страшен Каир!

    Боголюбы 911 года

Вблизи города

Пучатся лопасти листьев; и – капают влагой; в чащобе порхают, как бабочки, смехи цветов; и – сквозят рогорогие чащи; и сахарный, сочный тростник загребает верхушками воздух; вскипает волнами веселая зелень пшеницы; из далей стволистые бурости пальмовых рощ, отягчаемых фиником; винтообразно изрезан их ствол; и летают от моря веселые стаечки, может быть, sterna nibotica[81 - Морские ласточки, встречающиеся только в Египте.]; пятноголовые пташки, порхая, пиликают песни.

Где лотос? Сказали, что он – не цветет; уже – март; трелит жаворонок из лазуревых озарений; и запахи сладкого тмина, и россыпи желтых цветов из зеленой чрезмерности хлопка.

И все обрывается – сразу: ряд валиков, вылепленных из засохшего ила, отрезал пшеничное поле.

Пустыня.

* * *

Как будто, мертво засерев, желтоватое море застыло сухими валами: как будто, мертво забурев, облетевшая зелень уныло свивалась листами. И тени, как дымами, полнили впадины стынущих валиков, мечущих в солнце сухой неприязненный блеск; и на них начертился орнамент зигзагов, слегка перечерченных в зыби летающих веяний; прятался, тяжело вздыхая под шлемом от яркостей солнца, валясь на мою неподвижную коленкорово-черную тень.

Вот цвета – желтоватый, сереющий, белый, въедаясь друг в друга, рябеют, мертвеют; и все изошло – разложением белесоватых и желтопесочных тонов.

* * *

То – Сахара: восточная часть ее, именуемая Ливийскою пустынею – самая страшная, непроходимая часть; и я думаю: тут, вон, пески, и туда, к юго-западу мощны пространства угластых, кричащих под солнцем (когда камни, треснув, исходят щелями) громад, известковых, пространства обломков кремней, голых скал, беспесчаных: хамады! Вот как путешественник Циттель рисует хамады: – «Мощные, серые, иногда красноватые плиты известняков гладко отполированы… и стеклянная поверхность их блестит под лучами…» – в Ливийской пустыне, туда к юго-западу, нет кругозора в хамадах; лишь далее, за Фарафрахом, по Циттелю, расстилаются дали; террасообразно строение Ливийской пустыни; и профили дальних холмов разрастаются в воздухе ярким миражем громадных хребтов; их же – нет: гордый, выспренний, кряж превращается в малый уступ каменистого моря; оазов – не встретишь; не то, что в Сахеле: Туат, Тафилельт[82 - Группа оазов, начинающихся в Южной Тунисии.] прерывают пустыню в Сахеле; здесь днем накаляется воздух до 56°; температура песка еще больше; а ночи – прохладны: четыре, пять градусов только; и мы испытали там холод.

Непроходима пустыня отсюда до озера Чад; Нахтигаль проходил до Тибести – хребта, протянувшегося на 500 почти верст, где живет племя Тиббу, которое – как туареги восточной Сахары; средь горных вершин обитают они; здесь есть город Бардай; там – иные вершины подолгу стоят уснеженными; далее – смерть: и пытался проникнуть туда, за Тибести, известнейший Рольфе; он – не мог[83 - В 1874 году.]; проникаешься уважением перед силою воли идущих туда: Густав Нахтигаль, Генрих Барт, Фогель Рольфе, Циттель вместе с отважнейшим Дюверье поражают меня; почему мы не знаем их; да, имена политических жалких фигляров известны младенцам, а кто читал… Стэнли?

* * *

Смотрю: беловаты холмы – в отдалениях; сочно исходят лиловыми пятнами – там: в отдалениях; тихо они переходят в суровости серогрифельной тускляди; все разложилось в оттенки: оттенками полнится этот гигантски простейший труп, составляя в дали семицветие пляшущих радуг, кусающих яро ресницы; что море – пустыня: меняет свое выражение; мучают зыбкости тучами едких улыбок, которыми тихо пространство дрожит, переполнившись, как электричеством, снами возможных миражей; нет сил туда углубиться!

И мы – повернулись к пустыне спиною: в роскошные зелени.

* * *

Снова пышнеют пространства; и вот: сикоморы, мимозы пред радостным взором – тут, рядом с пустынею: злобный Тифон отступил; и Изида – цветет; эта линия зелени пересекает пустыню и справа и слева по Нилу, порой прерываясь и далее разливаясь лугами Судана, чтоб там, у экватора слиться с громадой лесов; там растет баобаб; обезьяны, цепляясь в ветвях, наполняют стрекочущим криком окрестности; и попугайные яркие перья мелькают средь зелени: важно стоит марабу; и лысеет над водами; и – носорог щиплет траву; стоят полушария малой шиллукской деревни[84 - Шиллуки – обитатели истоков Нила, так же, как динки и др. негрские племена.]; шиллуки сидят там под деревом, приготовляя сосуды из глины, перетирая зерно кукурузы камнями; и где-то шипит неизбежный «пифон»; по той области можно пройти беспрепятственно к водоразделу меж Нилом и Конго; и Стэнли бродил там недавно; смотри: не теряйся: не то «Ниам-ниам»[85 - Ниам-ниам – людоеды.] съест, обглодает тебя: там оценят тебя не по книгам, по… ляжкам; из «biceps»'a сварят бульон.

* * *

Здесь повсюду – каналы, канальцы, канальчики: пересекаются в сеть; вот один отрезает нам путь, пробегая высоко: на вале из зелени.

Некогда длинный канал перерезал равнину от Нила до Красного моря, соединяя «Эдор» с «Mare Nostrum»; канал этот рылся Нехао еще[86 - В 615 г. до Р. Х.]; был окончен впоследствии Птоломеем Вторым; и Страбон говорит, что могли пробегать по нему две триремы, идя параллельно; но он замелел; при калифе Омаре его расчищали; но вскоре засыпан был он; его длительность – тысяча лет.

* * *

Все каналы: на насыпях; если на насыпь взойти, то увидишь и воду и кузов скользящей фелюги; а то – его нет; нет воды, и бегут по земле, среди зелени – белые, синие полосы там островерхого паруса.

Из желтоватых соцветий просунулась толстая, черная морда; то – буйвол; за ним – темнокубовым, легким подрясником ходит сквозь ветви соцветий феллах – землепашец; он – строен, вынослив, красив, благодушен, здоров; но – изнежен; он – празднует в праздности: если б ему не трудиться! За лень он готов продать в рабство себя и детей, чтоб сидеть под припеками солнца у дома паши в совершенном безделии; готов выносить и побои и ругань: не так было недавно еще; в эти дни Магомет-Али рыл в нильской дельте каналы; так он уходил – много тысяч людей; он множил свои угрожавшие армии; затрепетала да, Европа; Египет украсился рядом мостов, крепостей, высших школ, где тупели лениво студенты; суданский пророк колотил, надвигаясь, полки египтян; наконец, разбежались они перед английским десантом; и вот – подоткнувши, в кубовой мягкой абассии, пашет феллах, провожая мордастого, чернорогого буйвола.

Всюду – лазурные пятна феллахов; и всюду – мордастые буйволы: жирные, черные земли потеют парами; вон пятна к канальцам спешащих феллашек выходят на валик; они укрепили на плечи землистые груши сосудов, взобравшись на валик, мы видим как липкие, все шоколадного цвета мальчата купаются в липкой грязи: шоколадная лужа разбрызгана ими; а там, на высоком валу – колесо; и его вертит буйвол.

В зеленом пространстве из тминного запаха где-то торчат ряды вылеплин ила; ютятся, как гнезда; одно прилепилось к другому; то – домики; окна чернеют, как норы; соломою крыши их трутся; и длинные жерди колодцев раскинуты в воздухе: это – деревня.

Туда не поедем.

    Боголюбы 911 года

Нил

Нильское зеркало ожерельем пузырьков проговорит у кормы: голубокрылая птица, фелюга, чуть-чуть закачалась; и – дрогнула; тронулись струи; и – тронулся берег; безостановочным перегоном понесся.

Каир – не Каир.

Струи тихо бормочут; свивается свитком блаженное время; снимается мир; и снимаются с плеч все дневные усталости отвеваемым жаром и отвеваемой пылью; плывем, уплываем: на даль – набегаем.

Голубокрылые абрисы многих фелюг набегают, тишайше несясь в тишающей зыби, сегодня лазоревой; белые взвеси полос парусов – распростерты; пузырится влага у носа, и полосы влаги расходятся ясным хвостом: от кормы – к берегам.

Наплываем на дали.