Операция Моро

Предстоит длительная работа, причем именно на этом временном отрезке, на периферии хронокосмоса, в глуши, в провинции. Сюда обычно не суются агенты «Кроноса», да и вряд ли кто вообще заметит исчезновение Привалова.

Мне сообщили, что Климчук (Привалов) уже доставлен в ближайшее отделение милиции. Его там осмотрели, подогрели, обобрали… Подобрали и обогрели.

Сделали профилактическую прививку от тулерямии.

То есть – ввели под кожу простейший биочип, самый простой, но очень ярко светящийся на экранах наших поисковиков.

Вот и я дошагал до этого отделения полиции. Простите, милиции. Несколько архаичное слово, не правда ли? Зачем биочип? Дело в том, что Привалов опытный и опасный тип, он непременно попробует сбежать.

Если ему удастся сбежать, я его быстро засеку при помощи примитивного дрона. Само собой, в местных газетах появятся уфологические статьи, а то и фото «летающих тарелок». Что делать, этого не избежать, мы пока не умеем прятать дроны от посторонних глаз и от примитивных, пленочных, галогеносеребряных фотоаппаратов.

Сменавосемэм.

До сих пор не понимаю, что это такое. Со слов моих сослуживцев, появлением в прессе нежелательных фотографий мы обязаны именно этому неизвестному прибору.

– Клиент доставлен! – доложил сержант.

Я принялся собирать необходимые приборы и материалы для допроса, который можно себе позволить в 1978 году в этом провинциальном поселке, не напугав местных жителей. В моем распоряжении небольшая комната, зарешеченное окно, стены комнаты выкрашены синей масляной краской. Посредине – стол и два стула, по разные стороны стола. На столе раскрытая папка с чистыми листами бумаги.

Верчу в пальцах авторучку «Паркер» с золотым пером. Для 70-х годов двадцатого века – это атрибут высокого уровня социального статуса, почти как малиновые штаны для плюкан. В комнату входит среднего возраста человек в полосатой пижаме и в тапочках на босу ногу. Я так понял – его обыскали, отобрали все личные вещи и снабдили комплектом дежурной одежды. Бритое лицо, очки в тонкой стальной оправе. Без стекол.

– Мне разбили очки, что мне делать? – жалуется задержанный, щуря глаза. – Я почти ничего не вижу!

Не понимаю, что произошло…

Тщательно всматриваюсь в его лицо, в мельчайшие элементы его внешности. Да, это он. Просто блокировка сознания сильно приукрашивает реальность, в момент нашего предварительного знакомства он мне показался гораздо солиднее, что ли.

– Ваше имя, фамилия, должность, место работы… – делаю вид, что мне отчаянно скучно, проверяю свою авторучку на наличие чернил и прицеливаюсь пером в снежно-белое полотно бумажного листа.

– Да сколько можно?! Я уже двадцать раз все это повторял!.. – с нотками нарастающей истерики выкрикнул человек в пижаме, затем устало махнул рукой и утвердился на своем стуле, печально глядя в окно.

Я проследил за его взглядом. Он отлично видит без очков, его слабое зрение – очередная симуляция, нарочитая беспомощность. За окном пролетел жук, на секунду заполнив басовитым гудением пространство тесной комнаты. Его уже допрашивали. Только когда и где?

– Это не я придумал, – говорю я. – Так все же?..

Задержанный молчал, задумавшись. Затем вздрогнул и заерзал на стуле.

– Ярослав Евстахиевич Климчук, МНС, лаборант экспериментальной лаборатории. Научный руководитель, противочумный институт, – через минуту ответил человек в пижаме, выудил из нагрудного кармана ветхий платочек и попытался протереть несуществующие стекла очков.

– Специализация лаборатории? – заполняю пункты бланка протокола, с удовольствием выводя правильные, каллиграфические буквы. Всё же перо – не шарик, вот нажим, вот волосяная линия, красиво.

– Гормоны. Эксперименты в области гормональной терапии.

– И какого рода Вы проводили эксперименты? И с какой целью приехали сюда? – я тщательно выводил округлые буквы, тесно размещая их на строчках.

– Какого рода?.. Да обычные эксперименты с гормонами. Дозировка и продолжительность приема, сравнение результатов с контрольными группами. Способы приема испытывались… Ну, там, как всегда – в виде раствора или порошка, таблетки или инъекции. Потом все это фиксировалось в лабораторном журнале и в карточках животных. Обычная рутинная работа. А сюда приехал к тетке, в гости, на пару дней.

– И что это за история с мышами? – я слышал о чем-то необычном в поведении моего подследственного, и эта информация очень пригодилась бы в калибровке его личности.

– Неужели Вас так интересует эта копеечная расходная статья?! – мой собеседник хлопнул себя по коленям. – Да, я приписывал в журналах издохших мышей, кроликов и крыс! Но не так много, как об этом рассказывают…

Я улыбаюсь. Он пока не понимает, что нас интересует.

– Нет, это вопрос по стилю заполнения отчетных документов, – показываю ему фотокопию лабораторного журнала. – Вот, например, – «Количество падших мышей за истекшие сутки – 80 особей». Почему «падших»? Разве можно такое определение применять к лабораторным животным?

Снимаю невесть откуда залетевшую пушинку с золотого пера, и смотрю сквозь нее на заходящее солнце.

– Наверное, нельзя. Павших, конечно, не падших. Это просто так получилось… Черт знает, о чем думал, когда журнал заполнял.

Солнце скрылось, и освещенный квадрат на стене переместился выше.

– Да, но после этого случая за Вами закрепилось прозвище «Падшая мышь», насколько нам известно, – саркастически, насколько могу, улыбаюсь и продолжаю упражняться в каллиграфии. – Именно под этим псевдонимом Ваша персона фигурирует в наших отчетах.

– Да? Какая неприятность…

– И в лаборатории проводились опыты над людьми? – это главный вопрос, поэтому озвучиваю его резко и громче обычного.

– Да, проводились, – неожиданно быстро отвечает Привалов. – В нашей лаборатории были сформированы двадцать экспериментальных групп. Вернее – двадцать две. И четыре контрольные группы.

Он заметно нервничает. Похоже, что эту информацию он озвучивает впервые.

– Опыты на крысах не дали практически ничего, – продолжил Привалов после минутной паузы. – Крысы становятся половозрелыми очень быстро, толку от наших экспериментов никакого. Я даже не знаю, сработали гормоны или нет. Экспериментальные и контрольные группы крыс обучались практически одинаково. Собаки тоже ничем особенным не порадовали. Только в 1988-ом году появились какие-то результаты…

Я роняю авторучку, чтобы остановить его речь.

Он умолкает. Прерываю магнитофонную запись, чуть проматываю назад.

– … в 1988-ом году…

Привалов явно и очевидно бледнеет, потом краснеет.

– Я оговорился! Нет, конечно! В 1978-ом году, я хотел сказать…

Он вздрагивает и заходится в приступе удушливого, лающего кашля.

Слышу, что он просто симулирует кашель, но молчу. Ему надо подумать, как выкрутиться из этой ловушки.

– Я хотел сказать, что мы ожидали результатов к началу 1978 года… – наконец сказал Привалов, вытирая рот тем же ветхим платочком.

Это не обязательно вписывать в протокол.

– И в чем же суть опытов? – стараюсь уточнить и сузить тему. – Если можно, прошу изложить эту суть как можно проще и таким образом, чтобы судья мог без специалистов понять состав преступления. Если усмотрит его, конечно.

Привалов ненадолго умолк, соображая.

– А как ещё проще сказать? Скажем так – детеныши млекопитающих более способны к обучению и менее агрессивны. Щенки легче обучаются, проще усваивают и закрепляют команды дрессировщика. Но как только проходит период полового созревания – способность к обучению снижается до нуля. Животное становится агрессивным и крайне сложно поддается обучению. Это можно проследить на контрольных группах. Только опыты слишком продолжительные. Жизни не хватит, чтобы всё отследить и накопить нужную статистику.

Мое время закончилось. Протокол первичного допроса закончен, завтра буду его читать, а послезавтра проведу вторичный допрос и сравню с первичным. Всё как положено.