Возвращение в Атлантиду

– Прижгите жрецу ногу.

Через два часа Микитири, побеждённый, бессильный, потерявший волю перед столь суровым испытанием, сидел за столом Кетлана и писал пиктограммы. Сзади, как тот самый дух предка-завоевателя, что укреплял силу Кетлана, стоял воин клана Куала-Балу и играл бронзовым мечом. Перед Микитири, на сооруженном из кровати Кетлана мягком соломенном насесте, восседал Куала-Балу и мечтал вслух.

Микитири записывал, ничего не изменяя – страх был слишком велик, ему постоянно казалось, что сделай он неверное движение… Память мира, жалобно хрустнув, рассыплется сухарем под жёстким роговым копытом ксилана.

Микитири писал, как несметные полчища бессмертных воинов высыпали с величественных кораблей, число которых было несчислимо, как листьев в западном лесу, и как атланты, презренные в своей слабости и бесчестии крысы, лежали под ногами могучих воинов, прося пощады. И как великий Куала-Балу, посланец высокой горы на другой стороне мира, ударил стену атлантскую стальным кулаком, и как расступилась стена, открывши Великому богатства свои…

Много писал, не думая…

И наступил момент, когда Куала-Балу удовлетворил ненасытную жажду славы и, приказав подать кислого молока, чтобы прополоскать высохший рот, закончил.

– Жрец, предки твои тебя не забудут, но моя слава переживет тебя! – довольно прохрипел он, сделал знак рукой, и медный дротик во мгновение ока прервал жизнь измученного отрока, пройдя через правую глазницу и впившись в заднюю стенку черепа.

Воины Куала-Балу уходили, устлав трупами песчаные дороги между каменными зданиями Тиахуанако, и кровь ручейками в канавах стекала в тихий морской прибой. Уходили, чтобы через четыре дня быть искромсанными в кашу воинами клана Боевого Рога.

Глава четвертая

Когда Колосок уже входил во дворец через один из девяти парадных входов, носивший название Ксилического за гордую фигуру вставшего на дыбы ксилана на фронтоне, он услышал насмешливое похмыкивание слева. Резко оглянувшись, он увидел небрежно облокотившегося на мраморные перила Тора.

– Колосок, братец, боюсь, не стоит тебе идти принимать таинство обновления молодости. Не вырастут ли у тебя на бритой голове, – он с дурашливо-испуганным видом покрутил руками у своей мелированной гривы, – пшеничные колосья?

– Тор, – рассердился вдруг Колосок и стукнул кулаками по бедрам, – перестань называть меня этим детским именем! Я скоро забуду уже имя собственное. Давай я буду называть тебя Бронзовый Меч, или Скользкая Спина, или ещё как-то! Понравится?

– Это было бы замечательно… – протянул Тор мечтательно, представив картину «Бронзовый Меч, властитель Восточных земель…», – Так ведь не будешь.

– Да, не буду. И ты не называй.

– Хорошо, хорошо… – И, увидев, как брат разворачивается и входит в раскрытые врата, добавил вдогонку хохотнув: – Колосок.

Колосок не отреагировал. Он прошёл, продираясь сквозь вежливые поклоны снующих с вещами придворных, через большой зал, украшенный по верху его периметра фресками из истории Атлантиды. Поднялся по широкой лестнице на следующий ярус дворца.

Войдя через одну из дверей, он оказался в огромной приёмной, где царь принимал гостей, где для пиршеств из замаскированных ниш в стенах доставались дубовые столы для яств, и где предстояло совершиться таинству царского сына.

Оказалось, все уже ждали, и Колосок прошёл по мозаичной дорожке на полу между приглашёнными, чинно стоящими двумя стенами по сторонам в молчании, по направлению к отцу. Тот сидел на украшенном платиной и изумрудами троне с торжественным видом, и одна его бровь была приподнята. Сердится.

Но Тритон ничего не сказал, а лишь кивнул головой. Невидимый камерный оркестр вступил издалека нарастающим таинственным гудением атлантидарий, длинных витых раковин шельфа, а затем вступили струнные немертиды, выводя полифонией украшенную пиццикато и трелями мелодию, символизирующую обновление молодости. Придворные и приглашённые гости, которым положено было стоять и не шевелиться во время торжества, направили глаза на трон государя Атлантиды, перед которым, повернувшись к отцу спиной и преклонивши колени, и стоял Колосок.

Немертиды довели напев до низкой ноты и утихли, оставив лишь тихую, глубокую и немного взволнованную вибрацию одинокой атлантидарии. В этот момент через центральный вход, в изумрудной, государственного цвета мантии вошёл высокий седоволосый старец весьма торжественного вида, который на вытянутых перед собою руках нёс охрово-жёлтый манускрипт, свёрнутый и перевязанный изумрудной лентой.

Он остановился в центре зала, прямо под идеальной полусферой купола, медленно развернул манускрипт, начал читать, и его голос, негромкий, но чёткий, с силой отражался чувством гордости за великую страну в сердце каждого слушавшего.

– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдёт и наполнит воздух, а после скроется навеки!

Внимайте и узнайте, что пришёл черёд торжества самой жизни, торжества молодости!

Внимайте и зрите, ибо молодой отрок, стоящий передо мною юноша, рождённый и названный волею отца и матери Прометием, пришёл к черте своего совершеннолетия и готов принять благословение.

Старец, которого звали Стерон, медленно подошёл к своему возлюбленному воспитаннику, и посмотрел на него иными глазами. Ранее, если бы Колосок опоздал к началу периода, Стерон бы заставил его натирать зеленухой бюст Велискара. А потом – оплачивать из собственных денег учёбу в личное время учителя.

Сейчас же перед ним сидел юноша, чья жизнь была не мёртвыми воспоминаниями в седой морщинистой голове старика, а расстилалась дорогой с неведомыми никому ухабами и головокружительными подъёмами и спадами впереди, расстилалась на неизмеримое мыслью человеческой время, начинаясь именно с этого момента.

Стерон поднял коленопреклонённого и молчащего Колоска, а затем повернулся лицом к залу.

– Внимайте все, кто пришёл сюда, чтобы проводить отрока в дальнюю дорогу.

Стерон говорил, направив глаза в манускрипт, но те, кто стояли поближе, могли увидеть, что бровастые глаза старика не видят чёрных печатных букв. Стерон говорил сам.

– Издавна мудрым мира сего, кто отводил свой путь от кровавой дороги наживы за счёт своих собратьев, не было секретом, что жизненный путь человека столь сильно тяготит боль, причинённая другому, что сам человек обходит дороги, что приводят его к заветным мечтам.

Многое может вынести отважный и доблестный воин, многим врагам он выпустит внутренности ради свободы своей семьи и друзей, многие дома разрушит в стране чужой – и вернётся в город со щитом, и восторженные крики граждан встретят его, и гордость за свою страну и за себя поселится в сердце.

Но вмиг упадут руки его и на сердце ляжет ночная душащая мгла, если меч его лишит жизни одного лишь ребёнка или женщину, чья смерть не нужна была отчизне, чья смерть произошла из-за одной лишь глупой ошибки или промаха. Воин придёт в город, и его будет встречать восторженная толпа, и девушки будут рвать волосы за право принадлежать ему, но мгла не уйдет, и жизнь его будет кончена, пусть и проживи он ещё полвека.

Сие таинство – это не таинство отсечения волос, кои лишь символ накопленных ошибок, сопровождающих жизненный путь. Сие таинство – таинство полного прощения, отсекающего причины для невзгод судьбы.

Внимайте все, здесь стоящие, и передайте другим, что отрок Прометий, сын Тритона, внук Посейдона, выйдет ныне очищенный и пойдет той дорогой, которую подскажет ему сердце и разум.

И если подойдёт он к тому, с кем в ссоре, знайте, что ссора была с другим, тем, кто носил волосы. И если подойдёт он к тому, кто отказал в привязанности, чтобы снова просить о ней, знайте, что отказ получил тот, кто носил волосы. И если подойдёт он к тому, против кого была совершена несправедливость, знайте, что несправедливость вершил тот, кто носил волосы.

Стерон повернулся к стоящему серьёзно, но с блестящими глазами Колоску.

– Знай и ты, отрок, что если подойдешь к тому, с кем ссорился нещадно, то ссорился совсем другой человек, и все чёрные мотивы превратились в прах вместе с белым волосом. И знай, что если придёшь просить привязанности душевной у того, кто отказал, то отказ был дан другому человеку, чьи волосы развеяны пеплом по ветру. И знай, что если подойдешь к тому, кому свершил несправедливость, то вина осталась в прошлом с пеплом сожжённых волос.

И когда пепел сожжённых волос развеется по миру, ты не будешь строить судьбу из гнилых кирпичей прошлого, но построишь дорогу из алмазных нерушимых плит. Ибо волосы сгорят, но знание и мудрость останутся и осветят дорогу на века и жизни вперёд.

Стерон закончил, медленно, словно уставши, свернул ветхий рулон манускрипта, перевязал его изумрудной лентой, а затем поднял глаза на Колоска и рывком указал на него пальцем:

– Остричь!

Немертиды резко взвыли. Со стороны главного входа появились три пары придворных, одетых как Стерон – первая за две ручки бережно несла золотой чугунок с прозрачной водой из Неровского родника, вторая – чугунок с белым кремом, взбитым соком секации, что употребляли для бритья, а третья – такой же чугунок с густой чёрной массой. Колосок знал – там кровь земли из скважины на Лимере. Чёрная, густая и пылающая жирным огнём, стоит попасть на неё искре.

Стерон подождал, пока котлоносцы, поставившие котлы, ушли, и достал одной рукой из складок мантии ритуальную бритву, угрожающе блеснувшую в луче факела, а другой рукой – волос ксилана.

Поднял волос на уровень головы, медленно опустил, и волос плавно стал падать вниз, словно пушинка тополя. Присутствующие затаили дыхание. Волос упал на лезвие бритвы, мгновение балансировал, не в силах упасть, и распался на две половинки, что продолжили свой путь на мозаичную плитку пола. Вздох облегчения прокатился по залу.

Теперь движения Стерона были быстры и резки.

Он одним движением повернулся к Колоску.

– На колени, отрок!

Колосок упал на колени. Стерон ковшом зачерпнул воды из котла, с силой плеснул ею на голову Колоска, затем зачерпнул ладонью жёлто-белого крема для бритья и несколькими быстрыми движениями втёр его в светлые волосы Колоска.

И бритва прикоснулась ко лбу Колоска – и пошла, пошла, собирая обильную жатву, клоками опадающую на пол.

– Когда смотрел внутрь – обрати свой взгляд наружу! – продолжал Стерон за работой, – Когда запечалишься – улыбнись без смысла, и придёт облегчение! Когда потерял невосполнимое – посмотри, сколь многое ещё не найдено! А когда смерть придёт – посмотри, всё ли ты сделал для жизни грядущей! Да будет так!

Последнее Стерон почти вскричал, поскольку последний клок непослушных волос Колоска упал на пол.