Одураченный случайностями (Борщ)

– Не обращайте внимания на мои слова, – ответил полковник. – Это я просто так говорю. Вдруг совпадение обнаружится? Хорошо если без жертв… Что еще пишите? Я знаю, что многие авторы пишут несколько произведений одновременно.

Я уже не знал, чего выдумывать, и даже начал опасаться своих наспех пришедших мыслей. Все в моей голове как-то разом спуталось и я, на свою беду, вместо того, чтобы остановить разговор и сказать: «больше ничего не пишу», взял, да и сболтнул:

– В работе сейчас повесть про эвтаназию… – но поздно спохватился, – но не знаю, стоит ли говорить о ней, она еще совсем сырая, много деталей отсутствует… – попытался я спасти свое ухудшающееся положение, но замять тему не удалось.

– Стоит, стоит! Конечно стоит, раз уж начали! Что в ней? – ухватился Колмыков.

– Да, собственно, ничего пока… Так, больше одни задумки…

– Ну поделитесь, любопытно же. Мы же ваши поклонники, считайте! Всегда интересно поговорить с автором. Правда, Захар?

– Так точно!

– Ну, в общем, история такая… Два парня… Один с детства живет только с матерью, никого больше нет. Отца не знает. И вот мать заболевает и медленно начинает угасать, а парню все-то лет тринадцать-четырнадцать. К его восемнадцатилетию мать уже совсем плохая, с кровати встать не может. Его жизнь проходит только у ее постели. Он ухаживает за ней: кормит, моет, убирает. Приходится вместо учебы устраиваться на трудную, малооплачиваемую работу. Чтобы покупать лекарства пришлось продать из квартиры практически все, что только возможно, но денег все равно не хватает. Мать все слабела, а боли только усиливались. В последнее время дешевые лекарства перестали помогать и мать уже не стонала, как раньше, а выла от боли, но никак не умирала. Ее страдания сделались настолько сильными, что она стала умолять сына умертвить ее. Она говорила, что напрасно понадеялась на легкую и быструю смерть и упустила момент, когда нужно было самой «разобраться с делами». А сейчас она не может даже подняться с постели. Мать говорила сыну, что это не будет убийством. Она никогда не попросила бы его совершить что-то такое за что придется отвечать перед законом. Никогда она не пошла бы на то, что ее смерть погубит его жизнь. Но в данном случае ему не в чем будет обвинить себя. Он только должен дать ей лекарство, от которого она умрет. Парень и слушать не хотел ее просьбы, но муки матери стали невыносимыми. Боль не отпускала ее ни днем, ни ночью, при этом она постоянно находилась в сознании. Круглые сутки превратились в сплошной не проходящий кошмар. От ее крика не спал уже, наверное, весь дом. В больницу женщину не брали. «Скорая» приезжать уже не торопилась. Парень был в отчаянии. Он сам уже находился на грани безумия, и когда мать в очередной раз попросила его избавить от мучений, он, все-таки, решился. Женщина всю жизнь работала провизором и когда боль немного отпустила ее сказала сыну состав препарата, приняв который человек умирает своей смертью, а в организме он быстро и полностью разлагается, не оставляя никаких следов. Ни одна экспертиза уже через 10-12 часов не найдет интоксикации и не докажет преступления. Парень купил все составляющие. Это оказались простые и общедоступные лекарства, отпускаемые без рецепта. Он и подумать не мог, что, смешав их, можно приготовить такой мощнейший, но при этом незаметный яд. Когда препарат был готов, он дал его матери вместе с давно не помогающим лекарством. Через двадцать минут мать затихла, а еще через десять перестала дышать. В такой давно забытой им звенящей тишине он просидел на полу рядом с ее кроватью несколько часов и отпустил ее руку, когда понял, что больше не может согревать ее. Вскрытие показало, что причиной смерти явилась неизлечимая болезнь. Парень с помощью соседей по дому, собравших деньги, похоронил мать и стал осваиваться в совершенно новой для него спокойной жизни, но никак не мог успокоиться. Он продолжал страдать. И страдание ему доставлял не факт совершенного убийства, а невозможность поделиться ни с кем своей тайной. Но время шло и однажды такой случай представился. Парень рассказал свою историю своему лучшему другу, видя, как его семья мучается с парализованной бабкой. Ему стало легче от того, что он смог выговориться и не услышал осуждения. Наоборот, друг без колебаний сказал, что готов поступить также. Настолько быстро сказанные слова о согласии умертвить родную бабку, парень посчитал бахвальством, ведь он на такой поступок не мог решиться долгое время. Но он чувствовал, что по-настоящему друг поддержит его если сделает этот шаг. Они были нужны друг другу. Один знал путь избавления от страданий, другой говорил, что готов пойти по этому пути. Один знал страшную тайну другого, а тому после своего признания необходима была гарантия. Этой гарантией мог стать только поступок. И друг не заставил просить дважды. Его воля оказалась такой же крепкой, как и произнесенные слова и он, не дожидаясь второго предложения, сам попросил изготовить ему смертельный препарат, который и дал своей бабке. Через двадцать минут она затихла и умерла. Никто ни о чем не догадался. Смерть оказалась естественной. Теперь на каждом из друзей была смерть близкого человека. Их связала общая тайна. При этом они поняли, что у них нет раскаяния в содеянном. Их не страшил вид причиненной ими смерти. Теперь они могут и даже должны стать спасителями тех, кто только и ждет смерть, как единственное избавление от мук. Нужно было только понять: способны ли они сделать это еще? А потом, раз уж они выбрали для себя такую миссию, еще и еще? Уже не ради себя и своих близких, а ради совершенно посторонних людей? И не убийство ли это? Не является ли шальная мысль избавления людей от страданий чистой воды химерой? Может ли эта благая, на первый взгляд, выдуманная ими история оправдать преступления: и уже совершенные и будущие? И нет никакой разницы во вред ли или во благо. Но мнение друзей оказалось единодушным: никакое это не преступление! Они видели страдания безнадежных, они видели страдания близких, они жили вместе с ними в аду. Люди не должны переживать такое. Жизнь итак слишком сложна и безрадостна. И если уж человек не волен выбирать родиться ему или нет, то умереть, если он этого хочет, его право. Ребята успокаивали себя тем, что будь у обреченных на смерть возможность самим принять смертельную пилюлю, чтобы избавиться от мучений, они приняли бы ее без раздумий. Не останавливало бы их даже самоубийство. Но где им взять такое средство? И ребята, назвав себя «проводниками», поклялись помогать безнадежным. Их первым «клиентом» стал местный бомж, до гангрены которого никому не было дела. От запаха его заживо разлагающегося тела провонял уже весь подвал. Друзья умертвили его. Как и ожидалось, душевного спокойствия они не потеряли и принялись за дело… Потом, я пока не знаю как, еще не придумал, слух о них начал распространяться все дальше и дальше и парни начали ездить все дальше по просьбам родственников или самих безнадежно больных, которые сами хотели бы избавиться от мучений…

Все время своего рассказа я, чтобы ничего не упустить, смотрел перед собой в одну лишь точку огромного стола для заседаний, а по окончании поднял глаза на слушателей. Можно было не сомневаться, что рассказ мой произвел на них впечатление, такая воцарилась тишина. Они снова, как после рассказа о Золушке, сидели застыв, и в сумраке кабинета я увидел, как белели их расширенные от шока и удивления глаза. Да у Борща еще в углу рта появилась слюна, которую он, не успел сглотнуть, но поймав мой взгляд, подцепил языком и избавился.

– Вот, примерно так… – подвел я итог.

Колмыков еще некоторое время был не в состоянии говорить.

На улице снова сверкнула молния. Прогремевший секунд через пять гром, вернул его к разговору. Он аккуратно начал.

– А как имя этого… парня… у которого мать провизор?

– Саша… не знаю… пока Сашей назвал…

– А-а-а, тезка!.. Хорошо… А живет он где?

– Я не знаю… Вы же читали мои произведения: я стараюсь избегать названий населенных пунктов. У меня такие… отстраненные, собирательные образы. Для читателя, я думаю, не слишком важно где именно произошла история. Она же вымышленная.

– Да нет! – отчетливо и, как мне показалось, с отвращением ко мне и моим сочинениям, сказал полковник. – Очень большое имеет значение где она произошла! Огромное имеет значение! Читателям, может, и все равно, также, как и нам до их мнения, а вот нам не все равно. Вы знаете этого Сашу?

– Я могу насочинять про него сколько угодно. Каким я его придумаю, таким вам и представлю.

– Сочинять нам здесь ничего не надо. И представления разыгрывать тоже – это может грустно закончиться! – с нескрываемым раздражением сказал Колмыков. – Кто рассказал вам эту историю если не сам Саша? Где сейчас эти убийцы?

– Да нигде их нет! Александр Анатольевич, я же вам в который раз говорю: это вымышленная история. Ее детали я придумываю, бывает, на ходу: хоть за обедом, хоть в транспорте, потом записываю и получается рассказ или повесть… Я так пишу. Может кто по-другому, я не знаю…

– То есть ни Сашу, ни его друга вы не знаете?

– Нет, конечно.

– Места убийств и сколько всего жертв на счету у этих маньяков тоже не скажите?

Я похолодел. Что было отвечать на верный провокационный вопрос из книжек по психологии? Про вымышленную историю он не слышит. Ответить прямо на заданный вопрос – «не скажу»? Это значит знаю, но не собираюсь сообщать! Ответить: «не знаю», значит косвенно признать, что история реальная, а я просто не в курсе некоторых деталей, а именно: сколько конкретно убито людей. Про три трупа знаю точно, – я уже про них рассказал, а вот дальше, типа, извиняйте, со счета сбился… Вот это я попал!

– Работа над повестью еще не завершена, – собравшись с духом ответил я, – поэтому сколько я еще придумаю эпизодов не известно.

– То есть вы хотите сказать, что это все из вашей головы и никто эту историю вам не рассказывал?

– Александр Анатольевич, абсолютно верно! И эту, и все остальные из мной написанных, и даже те, которые только в проекте.

– Вы знаете, – сказал несколько успокоившись Колмыков, – в это с трудом верится.

– Я вас уверяю, что это именно так, – тоже успокаиваясь сказал я. – Но все же из любопытства хотелось бы знать: почему вы мне не верите?

– Слишком много совпадений. Некоторые из них нас не сильно беспокоят. По разным причинам. Но некоторые по-настоящему пугают и могут впоследствии громко аукнуться.

– К сожалению, совпадения я объяснить никак не могу, – на то они и совпадения. Но мне было бы любопытно узнать о них.

– А я с удовольствием расскажу! – подхватил Колмыков. – Начну с практически безобидных. Если вы помните, Захар просил вас припомнить: где находятся сейчас ваши друзья. Было такое?

– Было! – ответил за меня Борщ.

– Вы затруднились ответить сразу, но мы и без вашей помощи кое-кого нашли! – торжественно произнес полковник.

– Кого же? – поежился я.

– Месяц назад мы нашли вашего Игорька.

– Вот уж месяц как нашли. Зачем же спрашивали меня про него три дня назад?

– Так вот. Игорёк нас больше не интересует. Мы нашли этого шизофреника. Это уже не человек…

– Придурок! – засмеялся Борщ.

– Захар, поспокойнее! Вы были правы, написав – «болезнь прогрессировала». Он давно и плотно сидит на подавляющих мозговую активность препаратах. Стал кроткий, пассивный, да вообще стал никакой, благодаря мощным транквилизаторам. Совершенно безобидный, не представляющий никакой угрозы обществу, как мы говорим, тихушник, и вспоминать о нем больше не стоит. Однако стоит поговорить вот о чем, и связано это как раз с вашим вопросом: почему мы, уже все зная, спрашивали про него? Оказывается-то… не все в ваших книгах вымысел? А вы нас убеждаете в обратном. Как же мы должны вам верить?

«Поймали все-таки! – с грустью подумал я. – Вот теперь действительно выкрутиться будет сложно».

– Вы понимаете, – начал я оправдание, – иногда авторы прибегают к такому приему, он называется художественно-документальное изложение, когда смешивают правду и вымысел…

– Да, понимаю, понимаю, и с памятью у меня все нормально! – прервал Колмыков. – Мы говорили о нем в начале нашей беседы. И вы убеждали нас, что не работаете в этом жанре.

«Ловят меня! За язык ловят! – снова подумал я. – Надо выпутываться. Срочно и убедительно!»

– Совершенно верно! Именно об этом я и говорю. Повесть специально написана так, что разобрать где правда, а где вымысел и в каких пропорциях они замешаны потребителю не удается. И он, потребитель, не долго мучает себя подобными размышлениями. Посмотрел или прочитал и забыл, – мало ли такого чтива? Я давно уже не общаюсь с теми людьми, о которых написана повесть, а с некоторыми даже не знаком, поэтому и не изменил их имен. Вот Состаса, например, я и в глаза не видел, и от Игорька о нем только из писем слышал. Кроме того, вероятность прочтения ими моей повести ничтожно мала, а другие читатели, мне кажется, и не поверят в правдивость истории. Да им и все равно совершенно: было или не было, – прочитал и выбросил из головы.

– Значит в этой повести правда все-таки есть? Сколько?

– Для читателя – ноль процентов, а для нас с вами – сто, – подвел итог я. – Нам же это важно, а читателю все равно. А можно и наоборот: сто им, а ноль нам. Только я не понимаю: зачем вам безобидный парень?

– Уже не нужен, я же сказал, – ответил Колмыков, – но стал ненужным только после того, как мы убедились в его беспомощности. Впрочем, мы слишком долго говорим об отработанном материале. Давайте двигаться дальше. Где Юрий Дрынов?

– Не знаю, – спокойно ответил я. – А он какую представляет угрозу?

– Он безнаказанный мародер.