Оценить:
 Рейтинг: 0

Сопромат

Год написания книги
2014
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Сопромат
Андрей Дятлов

Увлекательная и завораживающая попытка осмыслить наше время – эпоху "начала конца", когда разрушаются связи между людьми и приходят в негодность устоявшиеся системы… Москва, наши дни. В городе происходят загадочные крушения зданий. Неизвестность и предчувствие того, что совсем скоро произойдет нечто страшное и невиданное, одолевают разных героев – бывшего архитектора, которому нужно срочно найти большую сумму денег, чтобы спасти семью; следователя из "конторы", который хочет докопаться до истинных причин крушений; олигарха, охваченного желанием устроить под конец жизни настоящий хаос… Вам тоже тревожно на душе? Тогда этот роман для вас.

Андрей Дятлов

Сопромат

Роман

Я уже несколько дней, недель, а может быть, и лет нахожусь в этой квадратной белой комнате. Здесь нет ничего лишнего. Узкая, длинная кровать – не жесткая и не слишком мягкая. Утром – или в то в время, когда я просыпаюсь – я чувствую, что хорошо выспался. Напротив кровати в самом углу стоит маленький белый стол со стопкой бумаг и разноцветными карандашами в черном пластиковом стаканчике.

В стене между кроватью и столом, очень высоко – я еле дотягиваюсь до проема средним пальцем – небольшое квадратное окно. Оттуда всегда льется мягкий белый свет. Если встать на стол и заглянуть в окно, там не будет ничего, кроме этого света. Если смотреть на свет слишком долго, он распадается на размытую радугу.

Справа от двери – унитаз кремового цвета, а слева – керамический поддон, над которым нависает прозрачная шторка и перевернутая воронка душа. Моюсь я раз в семь дней, вернее, после того, как на специальном листке появляется очередной забор из семи кривых палочек, которые фиксируют моменты моего пробуждения. А сплю я часто, может быть, через каждые четыре часа. Когда листок заполняется, он исчезает, и я начинаю рисовать новый календарь.

Я вывожу узоры на бумаге, рука сама ведет карандаш, и я никогда не знаю, к чему приведет движение руки. Обычно, все начинается с какой-нибудь простой геометрической фигуры – круга, квадрата или трапеции. Постепенно вокруг нее появляются параллельные линии, они множатся как нефтяные разводы, и, в конце концов, получается новая обтекаемая фигура, у которой нет названия. Она ни на что не похожа – где-то рука дрогнула, и в разводах образовалась впадина, где-то слегка отклонилась, и выросла шишка. Названия я придумываю сам. Я даю волю языку. Как в детстве он пытается обжиться во рту, найти удобное положение и выдать звуки, наиболее подходящие конкретной фигуре. Поктел, миклауст, заглин, виртол, – вот то, что я запомнил из тех тысяч названий, которые пришлось дать разным фигурам.

Когда мне надоедает рисовать фигуры, я начинаю чертить план будущего дома. Поначалу это небольшие, метра три на четыре, хижины, напоминающие это белое жилище, в котором я оказался. Потом пространство удлиняется и расширяется. Появляются дополнительные ванные комнаты, спальни, кабинеты, кладовки, этажи и хозяйственные постройки. Особенно мне нравится рисовать фасады по окончании планировки. Внутреннее устройство дома диктует пропорции внешнего вида. В стенах могут выдаваться наружу эркеры, балкончики, лоджии и веранды, или стены могут оставаться ровными, образуя нагромождения и взаимопроникновения кубов, создающих строгие сочетания углов и ниш. Иногда хочется внедриться глубоко в землю, и тогда на поверхности как верхушка айсберга остается только один этаж, а под землей выстраивается сеть жилых комнатушек, хозяйственных и продуктовых складов. Жизнь под землей предполагает жизнь автономную. Кстати, и первый этаж такого дома я маскирую под одинокий холм, стоящий на опушке леса.

После планировки дома я могу полежать на кровати или поесть. Еда появляется через квадратное окошко в тяжелой железной двери. Дверца распахивается, и в окошке появляется плоский металлический язык, на который ставится поднос с едой. Как только я забираю поднос, дверца тут же захлопывается. После одной попытки заглянуть в окошко, когда язык чуть не прищемил мне нос, я уже и не думаю проявлять любопытство.

Поднос разделен на пять небольших отсеков, в которых находится еда – овсяная или манная каша, клубничные джем или мед, сливочное масло, хлеб, апельсин, картофельный суп или окрошка или борщ, свиная отбивная, куриная ножка, фасоль, картофельное пюре или картофель-фри, салат оливе или мясной или квашеная капуста. Из напитков – бутылочка воды, зеленый чай или апельсиновый сок.

Я не знаю, как здесь оказался и что это за место. Может быть, это тюрьма или психиатрическая клиника.

Я не помню своего имени. Просыпаясь, я даю себе новое имя, пытаюсь с ним жить до следующего сна и примерить его на себя как костюм. Есть же память рук, значит, и мозг должен принять то имя, которое я носил раньше. Я перебрал много имен – с самого начала алфавита и до буквы К, но пока ни одно не подошло.

Я долго не видел своего отражения. У меня выросла небольшая козлиная бородка, на щеках борода не растет. Однажды я наступил на сливное отверстие в душевом поддоне, и когда все дно заполнила вода, я смог увидеть в воде свое лицо. Оно мне не понравилось, показалось чужим. Но с тех пор я знаю, что в комнате есть я, и мой сосед, у которого незнакомое и неприятное лицо.

Если я здесь оказался, и я живой, значит было за что меня заточить в этой комнате. Может быть, я совершил что-то страшное, или просто в какой-то момент сошел с ума. Все может быть, ведь я ничего не помню. От такого ощущения и тяжело и легко одновременно. Тяжело, потому что мне будет очень больно от того, что я кому-то причинил неприятности. А легко, потому что я живу здесь и сейчас. Мой мозг свободен, я пытаюсь примерить на себя не только имена, но и разные походки, жесты, характер, насколько вообще можно примерить характер при полном отсутствии людей. Я не знаю, каким я был – добрым или злым, отзывчивым или закрытым, веселым или грустным, нравился ли я женщинам или они обходили меня стороной. Судя по тому, что у меня хорошо получается рисовать дома, наверное, я был дизайнером, а может быть, архитектором или строителем.

Я не знаю, хорошо ли мне или плохо.

Я просто живу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

У каждого действия есть последствия. Когда открылась тяжелая стальная дверь, длинная полоса света выстрелила до противоположной стены этого неизвестного пространства темноты, из которого доносился запах пороха и машинного масла.

– Ну, вашу мать, братцы, свет-то дайте уже! – громко сказал Даренко, и эхо из комнаты как-то даже подобострастно поддержало его властные обертона.

На потолке торопливо замигали большие светильники, накрыв светом широкий стол с выложенными на нем пистолетами и толстобокую подзорную трубу. В самом конце бетонного пенала смирно стояли плоские фигуры людей с мишенями на груди.

Умрихин уже слышал о закидонах Даренко – о них все утро бубнил Маркин: он по большому счету, псих, Умрихин, следи за словами и за движениями, недавно он покалечил своего топа, просто взял и кинул в него тяжеленную пепельницу, и знаешь, что самое интересное, этот чудила потом с такой любовью об этом рассказывал направо и налево, с таким, знаешь, восхищением… по ходу, нормально так приложил, все мозги вышибло. Или вот еще случай был, нервно похохатывая рассказывал Маркин, один подрядчик профавлил все сроки, так он не только этого подрядчика разорил, а еще и заставил его пройтись по Тверской с табличкой на шее: просрал сроки – просрал жизнь.

Умрихин слышал в его голосе легкую дрожь – потому что сегодня удар нужно было держать Маркину, а Умрихину и Ване, самому молодому из их троицы, отводилась роль серых ассистентов, задача которых под эти самые удары не подставляться.

– Ну что, братцы-кролики, готовы? – сказал Даренко, по-охотничьи вглядываясь вдаль, обращаясь то ли к безмолвным фигурам с мишенями на груди, то ли к своим гостям.

Маркин вздрогнул и, виновато скривив губы, посмотрел на Умрихина и Ваню.

Даренко снял пиджак и кинул его в двух бугаев, которые уже заняли свои позиции в углу, готовые отразить малейшие подозрительные движения трех незнакомцев.

– В общем так, – сказал Даренко, закатывая рукава, – это, как говорится, вам не тут! Тут все по-настоящему. вальтер, узи, чезет, глок… короче, выбор большой.

Даренко походил на повара, выбирающего томаты, огурцы и баклажаны для салата. Он схватил пистолет, с бронзовым отливом и длинным дулом, любовно погладил ствол, но тут же аккуратно положил на место. Поднял небольшой черный пистолет, который казался еще меньше в его широких лапах.

– Ну, чего встали, – сказал Даренко, – налетай!

Маркин осторожно подошел к столу и, подражая Даренко, стал внимательно осматривать пистолеты. Ваня, покусывая губы, схватил первый подвернувшийся пистолет с квадратным дулом, а Умрихин взял револьвер.

Пальцы его как будто вспомнили старое, умело обхватили рукоятку, а указательный палец удобно лег на спусковой крючок. Умрихин усмехнулся – он, ни разу не державший в руках настоящего оружия, откуда-то знал, как обращаться с этой штукой. Большим пальцем он с усилием отогнул боек и, не прицеливаясь, выстрелил в фигуру человека.

От первого выстрела Маркин и Ваня вдруг как будто проснулись и принялись остервенело палить, еле сдерживая отдачу.

Тир заполнился сизоватым дымом. Умрихин оглох от слившихся в сплошной гул выстрелов, которые отдавал звоном в голове, но палец, уловивший ритм выстрела-отдачи, работал четко. Когда все отстрелялись, до Умрихина долетел возбужденный голос Даренко:

– А? Ну как? Прочухали правду жизни? Это вам не в офисах заседать пыль глотать… А стреляете хреново.

– Извините, что? – орал Маркин.

Даренко рассмеялся и посмотрел в подзорную трубу.

– Стреляете, говорю, как курица лапой! У архитектора главное что? Светлая голова и рука крепкая. А у вас что?

– Умеете вы, Сергей Николаич, разрядить обстановку – сказал Маркин.

– Ахаха, пошутил-пошутил… – прогремел Даренко, и серьезно добавил: – А знаете что? Вот если лажу мне сегодня покажете, туда вас поставим. Всех троих. А? Как вам?

Даренко указал своим толстым пальцем на все таких же безмолвных, но порядком изрешеченных манекенов. Маркин слабо улыбнулся, пытаясь уловить насмешливую поддержку Даренко, но тот, казалось, и не думал шутить. Маркин взглянул на Умрихина и на Ваню, набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул тяжело – что делать, придется постараться.

Даренко вдруг расхохотался, хлопая от удовольствия по столу.

– Ну что, испугался что ли? Ты в девяностые под стол ходил или в тапки? Да уж, вот постареем мы, что ж вы без нас делать будете? А? Малахольные вы мои? Так, давайте еще по обойме, и за дело.

Легко сказать – по обойме!

Умрихин увидел на столе цилиндр с шестью патронами, плотно сидевшими в своих гнездах. Покрутил в пальцах, откинул барабан револьвера и, повинуясь логике конструкции, приноровил цилиндр к сквозным отверстиям. Нажал легонько, и патроны заполнили барабан.

Когда раздались новые выстрелы справа и слева, Умрихин почувствовал, как завибрировал телефон в левом внутреннем кармане пиджака. Умрихин отошел в дальний угол.

Это короткое соединение он будет потом часто вспоминать, представлять, о чем думала Ольга в эти секунды и что хотела сказать. В ответ она наверняка не расслышала привычное – да, потому что очередь выстрелов заглушала голос Умрихина. Он несколько раз сказал – алло, Оль, ты меня слышишь, слышишь меня, Ольга. Но Ольга молчала. Или он тоже не мог расслышать ее голос? А может быть, она сразу скинула вызов. Умрихин стоял около минуты, зажав ладонью левое ухо, и старался прислушаться. Он посмотрел на экран телефона – соединение завершено. А может быть, и не было никакого звонка, бывает же такое, и вибрация была вовсе не от телефона, а от сердца, а когда он доставал трубку, то случайно нажал вызов имени «Оля».

В тот день Умрихин и не думал так глубоко копаться в обычном звонке. Он вернулся к столу, и отстрелявшийся Маркин вопросительно дернул головой – все нормально? Умрихин кивнул и всадил все шесть пуль в фанерного истукана.

II
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10