Советско-Вьетнамский роман

В зале собрались практически все знакомые. Распоряжался всем полковник Дао Тхи Лан. Здесь были подполковник Сорокин, майор Гора и много вьетнамских командиров. Не было только Кашечкина, который остался на боевом дежурстве. Зал выглядел весьма торжественно и был убран большими фонарями и кумачовыми транспарантами с высказываниями лидеров советской и вьетнамской коммунистических партий на русском и вьетнамском языках.

Рузаев направился было к группе товарищей, но вдруг кто-то окликнул его нежным голоском.

– Товарищ полковник!

Рузаев оглянулся. Перед ним стояла Фан Ки Ну. Вместо всегдашней военной формы на ней было красное платье, делавшее фигуру удивительно красивой и стройной. Рузаев даже не узнал ее, и лишь вглядевшись, увидел в восточной красавице хорошо знакомую маленькую переводчицу.

– Здравствуй, муха! – Рузаев весело подмигнул. – Как жизнь?

– Хорошо. – Фан Ки Ну кокетливо прикрыла глазки.

– Вот и славно!

Рузаев кивнул и собрался было идти дальше, но Фан Ки Ну остановила его.

– Товарищ полковник! Скажите, пожалуйста, а почему нет товарища лейтенанта? Где он?

– Какого лейтенанта? – не понял было Рузаев. – А, ты о Кашечкине?

Фан Ки Ну кротко кивнула.

– Так он на дежурстве.

– С ним все в порядке? – почти неслышно спросила она.

Рузаев внимательно посмотрел на нее. Фан Ки Ну пристально изучала носки своих туфель, но даже ее макушка излучала напряженный вопрос.

– Э, какое дело! – понимающе протянул Рузаев и, взяв Фан Ки Ну под локоток, повел ее за собой. – Я, честно говоря, давно его не видел. Вот Герман Генрихович о нем все знает. И Семен Степанович знает.

Рузаев подтащил слегка упиравшуюся Фан Ки Ну к группе офицеров.

– Здравия желаю! – поприветствовал он товарищей. – Вот, девушка здоровьем лейтенанта Кашечкина интересуется.

– А что ему будет? Воюет, как все! – ответил Сорокин.

Шульц внимательно посмотрел на Фан Ки Ну и усмехнулся. Он сам давно уже не был в городе, день и ночь мотаясь на передовой, и ничего не знал о Кашечикне. От постоянной бессонницы Шульц еще больше похудел и осунулся, но глаза смотрели ласково и доброжелательно.

– Хороший парень. – Шульц заговорил медленно, с расстановкой. – Очень хороший. Это настоящий офицер. Смелый и дисциплинированный. По службе далеко пойдет. Воюет смело. К награде его представили. Знаешь об этом? Нет, не знаешь? Ничего, вернется и расскажет.

Фан Ки Ну слушала, затаив дыхание, и суровый Шульц как-то внутренне обмяк.

– Да, парень очень хороший. А что нет его сегодня, так не беда. Он на дежурстве. Должен ведь кто-то вас охранять, если янки вернутся? Вот он и охраняет. Не горюй, девушка, завтра он к тебе живым и невредимым явится. И я зайду.

Шульц заговорщицки подмигнул.

– Он завтра приедет? – тихо переспросила Фан Ки Ну.

– Непременно. А я, как старший по званию, прослежу, чтобы он тебя не обижал и непременно привез подарков. Будешь ждать?

– Буду, – кивнула Фан Ки Ну. – Мы вас хорошо встретим.

– И еще учти. Кашечкин скоро уезжает в Союз.

– Да, я знаю, – Фан Ки Ну кивнула, – мы победили в войне. Благодаря ему. И ему надо ехать домой.

Она хотела еще что-то добавить, но в этот момент грянула музыка. О, что это была за музыка! Пытаясь угодить гостям, вьетнамцы включили в репертуар все известные им русские песни. А по причине отсутствия настоящего оркестра исполнили их на своих народных инструментах. Итак, вьетнамский национальный оркестр грянул «Калинку-малинку» на бамбуковых дуделках в ритме марша, а несколько красавиц в кителях и брюках вышли на сцену и начали по-восточному томно приседать, изображая русскую плясовую.

Шульц онемел и замер, глядя изумленными глазами на это вьетнамско-российское действо.

Девушки закончили восточную плясовую, а на смену им вышел плотненький вьетнамец, одетый почти по-европейски – во фрак и соломенные сандалии на босу ногу. Он церемонно раскланялся, широко развел руки и, откинув голову назад, начал петь неожиданно низким голосом.

Расцветали яблони и груши…

Впрочем, пел он не слишком внятно и с очень сильным акцентом, и Шульц только по мелодии понял, что же он такое поет. Вьетнамец степенно допел, поклонился и ушел. Шульц захлопал. Рузаев ошеломленно смотрел то на сцену, то на Шульца, то на Фан Ки Ну.

– Вот это да! – наконец выдохнул он.

– Они очень хотят сделать нам приятно! – прокомментировал Шульц, продолжая аплодировать.

– Это замечательно, правда? – спросила Фан Ки Ну.

– О да! – Рузаев тоже захлопал.

Тем временем на сцену вышел еще один вьетнамец, откашлялся и, аккомпанируя себе на звенящих медных трубочках, запел.

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

В общем, вечер прошел замечательно. Особенно удался банкет, на котором полковник Тхи Лан зачитал обращение товарища Хо Ши Мина и лично поблагодарил всех советских товарищей. А затем они выпили сначала за здоровье товарища Хо Ши Мина, затем за мир во всем мире. А затем полковник Тхи Лан произнес здравицу в честь каждого офицера, называя его имя, звание и должность. Рузаев расчувствовался, Шульц произнес ответную речь. На столе стояло лучшее угощение. Гостям наливали хорошее вино. Играл замечательный вьетнамский оркестр, играл хорошие вьетнамские мелодии. Под них красиво и плавно танцевали изящные вьетнамские девушки и красных платьях, украшенные цветами. На шею Шульца надели огромную гирлянду живых цветов, и его голова смешно выглядывала из пышных белых соцветий.

Вьетнамский народ благодарил советских военных специалистов за спасение от неминуемой гибели. Советские специалисты принимали благодарность преимущественно в жидкой валюте, и выражали ответную благодарность. А над ними было чистое звездное небо. По этому небу, далеко-далеко, на другом конце света, американский президент летел на поклон в Москву, и все радовались, и всем было хорошо.

***

Лейтенант авиации Дональд Мюррей лежал в армейском госпитале в Сайгоне. Врачи там были нормальные, американские, практически все белые, лишь один черный. А вот младший персонал нормальным не был, все имели черные волосы и желтые узкоглазые рожи. И раньше лейтенант Мюррей, конечно, не выдержал бы этого отвратительного соседства, но теперь ему было все равно. У него было занятие – борьба за жизнь.

Лейтенанта всю ночь везли транспортным вертолетом, утром доставили в госпиталь, а вечером он горел в лихорадке и бредил. Лейтенанта мучили кошмары. Кошмаров было много, и во всех фигурировала эта Богом проклятая страна и ее вонючие джунгли. То лейтенант летел сквозь заросли, а у него на переднем сиденье лежал скелет оператора. То он выделывал виражи, а из наушников со всех сторон неслась песня ЗРК, повсюду летели ракеты. Он уклонялся, а ракеты все летели и летели. То он бежал домой, а вместо дома перед ним возникал палубный тамбур авианосца. А то мерещился командир авиакрыла с кровавой дыркой во лбу. Лейтенант хрипел, распихивал призраков и кричал, но призраки не уходили. Они все множились и множились.

Но самых страшных, без конца повторяющихся бреда было два. В первом он раздваивался. Его первое «я» лежало на земле и смотрело, как с неба на него надвигается хищный силуэт «Фантома». А в это время его второе «я» бросало самолет в пикирование на самого себя. Он нажимал кнопку сброса и видел, как от самолета отделяется контейнер с напалмом и летит прямо на него. Самолет пролетал над огнем, и он пролетал над огнем, в котором горел он же.

Во втором бреду к нему приходил вьетнамский доктор. Он мял его ноги и от этого их начинало невыносимо дергать болью. Он кричал. Рядом с ним лежало много вьетнамцев, доктор трогал их, и они тоже кричали. Но самое страшное было то, что у доктора из спины торчал огромный нож, и Мюррей знал, что доктор уже умер, а двигается лишь как заводная кукла. Мертвый доктор ходил и щупал их. Мертвый доктор разлагался на ходу, и все равно ощупывал, делал уколы, перевязывал.

Эти два кошмара преследовали его с навязчивым постоянством. И когда Мюррей впервые открыл глаза, первое, что он увидел, был все тот же мертвый доктор. Он дико закричал и, закрыв лицо левой рукой, правой попытался оттолкнуть страшный призрак. К его удивлению руки на этот раз послушались и не упали как ватные. Правая рука вцепилась во что-то мягкое и с наслаждением начала рвать это мягкое в клочья…

– Сестра, три кубика! – громко раздалось над ухом, – у него шок!

Кто-то с силой оторвал ладонь от лица, и в вену вонзилась игла. Не открывая глаз, Мюррей провалился в черноту. Но это был уже не бред, а нормальный сон.