Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести

Яна, дрожа, щелкнула зубами.

– Так вот и простудиться недолго, – крикнула Настя уже из кухни.

Вспыхнула синим огнем газовая конфорка. Стукнул чайник. Может, водки с перцем смешать для профилактики?

– Ну и п-пусть!

Яна всхлипнула. Настя вернулась к ней с медом в хрустальной розетке.

– Сейчас вскипит чайник…

– Я не люблю мед, – Яна наклонилась вперед, обхватив себя руками. – Вообще ничего не хочу. Умереть хочу.

Настя села рядом.

– Знаешь, как я выкарабкалась, когда мне было совсем плохо? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила: – Я как-то сама к этому пришла. Помнишь, я неделю на звонки не отвечала?

Яна кивнула.

– Отпуск?

– Ага, отпуск! Это я тебе так сказала. А на самом деле лежала здесь, в квартире, и смотрела в потолок. Ничего есть не могла, килограмма три скинула. Тоже хотела сдохнуть. Ревела, жалела себя, мысленно придурка этого раз двести казнила. Как в «Алисе в стране чудес». Отрубить ему голову!

– Надо было – яйца, – сказала Яна.

– Ну, это тоже. А потом, на пятый или шестой день, знаешь, я как-то подумала: разве мне плохо? Нет, понятно, плохо, но есть гораздо больше людей, которым сейчас намного хуже, чем мне. У кого-то умирает ребенок, кто-то умирает сам, кому-то негде жить, кто-то попросту глубоко несчастен, ограблен, избит, убит. Дети в Африке, как скелетики…

Яна фыркнула.

– Дети Африки…

Настя приобняла ее.

– Я серьезно, Ян. Они там есть, в Африке. И как бы с высоты тех проблем я посмотрела на свою беду. Она оказалась такой крохотной, такой мелкой, такой пустой. Ты жива? – спросила я себя. Жива. У тебя есть руки, ноги и голова? Есть. Крыша над головой, родители? Да. Тогда тебе дано больше, чем многим на этом свете. И ты еще ревешь?

Ну, случился в твоей жизни некий Бесемеев. Ты можешь это изменить? Нет. Ты уже прожила это, так и оставь это в прошлом. Если не можешь изменить, просто запомни на будущее. Если можешь и хочешь, не реви, а действуй. И, знаешь, поняв это, я выкинула придурка из головы. Где он? Что он? Меня это совершенно не волнует и не беспокоит. Разошлись, как в море корабли.

– А мне что делать? – спросила Яна.

– Погоди.

Настя сходила на кухню, заварила зеленый чай в чашках, принесла их в комнату. Затем пришла очередь бутербродов с сыром.

– Я думаю, тебе надо определиться, – сказала Настя, поставив блюдце перед подругой.

– С чем? – невесело спросила Яна.

– С тем, оставишь ты это в прошлом, или попытаешься исправить сделанное.

Подруга перевернула ногтем сырный ломтик на бутерброде.

– Как исправить? В прошлое не вернешься, слова и дурь обратно в голову не затолкаешь. Артем меня на порог…

Говорила она все тише и тише.

– Ну-ка! – Настя чуть не грохнула кулаком по столу. – Бери хлеб.

– Что?

– Хлеб бери! – повысила голос Настя.

Яна поймала бутерброд в пальцы.

– Теперь сверху – ложку меда.

– Настя…

– Клади!

Меда было прихвачено – на кончике ложки, но Яна послушно размазала его по сыру.

– Теперь кусай.

– И что?

– Кусай.

Яна откусила от бутерброда.

– Жуй, – сказала Настя.

Яна со вздохом задвигала челюстями.

– И пей, – Настя подвинула к подруге чашку.

– Но ведь об этом должны думать сами жильцы, – проклюнулся вдруг голос из телевизора. – У них есть это право! А когда они, простите меня, начинают кричать, что их обманули, мне хочется посмотреть им в глаза…

Настя с пульта выключила звук.

– Ну, как? – спросила она подругу.

Та шмыгнула носом.

– Ты про вкус?

– Я про то, что когда ты начинаешь что-то делать, слезы кончаются сами собой.

Яна обмахнула мокрую щеку тыльной стороной ладони.