Белый лист

И в вечерней затаенности комнат, окружившей Евгения своим гулким монолитом одиноких пещер, ему открылась пугающая, до дрожи голая космическая тайна, он был словно заперт в этой громадной клетке глобуса. Он чувствовал себя раскрытым, обнаруженным донага и положенным на мягкое зеленое блюдо земли. Он ощущал свою плоскую человеческую беспомощность и незащищенность всех близких ему людей, и ужасная роковая встреча тогда казалась ему лишь вопросом скорого времени.

– Мама, иди сюда! – громко позвала Катерина ушедшую на кухню Татьяну.

– Что случилось? – растерянно улыбаясь, пришла Татьяна, держа скомканное белое вафельное полотенце и вытирая им свои покрасневшие мокрые руки.

– Неправда, смотри, – сказала Катерина и возмущенно показала пальцем предпоследний абзац. – Читай.

Татьяна прищуренно, за несколько секунд пробежалась над строго указанным пальцем по уже хорошо знакомому ей тексту.

– И что тут? – удивленно спросила Татьяна. – Все ведь нормально?

– Как нормально, мам? – Катерина постепенно стала читать с уничижительной тональностью недоверия. – «И по опросам очевидцев события, в основном все склонны считать это аварией вертолета…» Вертолет, мам, – сказала Катерина, возмущенно отойдя от текста и подчеркнув дерганой жестикуляцией руки. – «Ошиблись ли местные жители деревни Кукуево… Поспешно ли приняли шлемы пилотов за головы пришельцев…» – Закрыв глаза и подняв брови, она обессиленно покачала головой.

– Подожди, – возмущенно улыбаясь, сказала Татьяна, – так его же сразу увезли.

– Кого? – поинтересовалась Вика.

– Вертолет этот, – ответила сама не верящая во все это Татьяна, но искренне стараясь выглядеть наоборот.

– Нет, мам, нет! – показательно строго сказала Катерина. – Я так долго писала, и что, все это неправда, да?

– Хм-хм, – с улыбкой вырвалось из Татьяны, – но это-то зачем писать, не пиши. Я же говорю, пиши из последнего, вот. – Она наклонилась, вкрадчиво читая под своим торжествующе покачивающимся указательным пальцем: – «После загадочной аварии неизвестного объекта некоторые местные жители стали замечать в ближайшем лесу пугающие странности… Старожилы деревни напуганы отметинами на домашнем скоте…» И вот самое интересное, – продолжала разгоряченная Татьяна. – «Главный очевидец аварии говорит, это был не вертолет». Вот видишь, хорошо ведь получается, а это оставь, – она отмахнулась ладонью, – не пиши.

– Нет, мама, – сказала Катерина и, насупившись, взяла белую стирательную резинку, – я не хочу это писать.

– Да что тут писать? – с удивленной растерянностью ухмыльнулась Татьяна. – Последний абзац остался.

– Нет, мам, – сказала наотрез Катерина, опустив на уже написанное аккуратным карандашным почерком сухую резиновую гильотину, – я решила.

– Ладно, смотри сама, – ворчливо буркнула Татьяна, и приподняла руку в сторону настенных часов, тут же опустив ее со шлепком. – Уже семь вечера, не успеешь – получишь двойку, – предрекающе сказала она, разворачиваясь и уходя на кухню, шаркая об линолеум старыми тряпичными тапочками.

Спустя десять минут все, что было излито в горниле прилежности и послушания, безвозвратно сорвалось в вихре истоптанных дорог, там, где желание собственной правды превыше легкой девичьей мысли.

Катерина оставила лишь свои драгоценные крохи, общий заголовок и двухабзацевую статью о двухметровом гуманоиде, прилетающем на Голубую планету каждый третий парад планет.

Катерина услышала далекое эхо, она взяла древнее право голоса. В ней рождался истошный гул манящего света, и от этой безмерной точки расходились рябящие раскаты ее взрывающейся юной, но уже зреющей души.

Близкое молчаливое знание, единственное правильное и ведущее к краху, оно где-то рядом.

Вдумчивая Катерина с раннего детства начала познавать цену маленьким разноцветным бумажкам, заманчиво переливающимся на свету с мелкой паутиной четко выверенных линий. Через нежную кожу еще детских пальцев она познавательно впитывала их радость. Маленькая Катерина часто брала темный кожаный кошелек Татьяны, не глядя аккуратно погружала руку в его потаенные недра, бултыхала прохладные монетки, заслушиваясь запретным искрящимся металлическим позвякиванием.

– Ай-яй-яй, – говорила Татьяна, грозя мило пальчиком, снова застав Катерину со своим кошельком, – доча, кошелек трогать нельзя. – И Татьяна аккуратно вынимала его из маленьких пухленьких рук, с морщинистой угрюмостью вежливо приговаривая: – Каака, каака.

Как-то пяти-шестилетней она без спроса взяла кошелек на улицу и за несколько часов растратила почти все содержимое, увлеченно играя со своими подружками в магазин, щедро покупая торты из песка, красиво разукрашенные осколками разноцветного стекла и аппетитно воткнутыми маленькими зелеными стебельками травы, шедевры печенья и неотразимых супов в похожем кулинарном стиле и маленькие камешки-сладости, которые через мгновенье могли превратиться в бесценные брильянты, жемчужины или сапфиры.

Однажды, придя к ней в гости, проходя мимо зала, Евгений увидел Катерину вдумчиво сидящей на разложенном диване рядом со своей отдыхающей матерью, медленно вяжущей зимние носки, серьезно и внимательно пересчитывающей бумажные деньги.

– Пятьдесят пять, шестьдесят, – не спеша считала Катерина, аккуратно кладя одну купюру на другую, – шестьдесят пять, семьдесят.

Досчитав до последней, она тихонько пододвинула стопку измятых купюр прямо перед собой и вопросительно, с наигранной серьезностью, удивленно посмотрела на отстраненно-спокойную Татьяну, ушедшую с головой в свое вязание.

– И вот, – громко сказала Катерина, подождав несколько секунд, пока Татьяна не соизволила посмотреть в ее сторону. – Это все, что у нас осталось? – Она взяла тоненькую стопку купюр в руку и легко потрясла. – Как мы будем жить, занимать придется?

– Зачем занимать? – спокойно ответила Татьяна, снова опустив расслабленное лицо в свое теплое вязание. – Доживем как-нибудь, зарплата через неделю, – закончила она, еле заметно, вдумчиво улыбнувшись.

Хитрый, пытливый ум Катерины требовал все больше места, действий, ее сердце стучало ритм смело шагающей жизни. Душа толкала туда, где глаза были слепы, через джунгли ошибок, в беспросветную дождливую мглу, где ей грезился далекий райский мираж.

Все дышит и живет.
Иди, бесстрашная, вперед,
Вперед, раз суждено, но…
Будь осторожна.

Осенний ветер лениво наполнял воздух печальной задумчивой промозглостью. Осень, осень, еще одна осень, длинная дорога дребезжащих луж, продирающего до жил порывистого ветра, несущегося, как говорят синоптики, обширным циклоном, выхолащивая еще недавно рожденные тени улыбок. И знакомый запах холода, уличной грязи, дождя и разбитых дорог. Но глаза… глаза людей, вкушающие серую, обволакивающую трясущимся ознобом растерянности, иссушающую, колющую повседневность этого времени года, рождали в их грешных душах огонь, согревающий их уютные кухни, просторные комнаты, широкие кровати. Полная несовместимость, сливаясь, рождала истину, миг, наполненный бесконечностью чувств, называющийся скромно «жизнь». Здесь и сейчас.

Утреннее уральское солнце далеким размазанным шаром тоскливо выкатывалось из горящего рыжими пятнами холодного одеяла еще спящего леса. Проснувшись под сумрачным осенним небом, Катерина с большой медленной неохотой вынырнула из своего теплого, ароматного одеяла, соблазняющего ее, «еще минутку». С наивной опаской превозмогая себя, она тихонько опустила свои теплые розовые пальчики на холодный линолеумный пол, поблескивающий пустым глянцевым одиночеством. Все еще сидя на кровати, она с соблазнительной зевотой медленно растянула худенькие руки по сторонам, вдыхая запахи квартиры и своего спелого тела. Она встала, смотря на далекое скучное облако, на прилипшие капли на стекле окна, стены соседних домов, и покачивающее дребезжанье меж их золотых кустов и деревьев, и серость мокрого асфальта для нее сейчас попросту были еще более невыносимо пусты. И, проходя через сонную лень, отвлеченно запустив под свои русые волосы ловкую ладонь, она приподняла смятую прическу, расчесав гудящую сухую кожу под ней, и голышом направилась в ванную. Зайдя в ванную, она с улыбчивым оскалом посмотрела на себя в зеркало, не глядя потянувшись за зубной щеткой. И в одно лишь мгновенье легкие пальчики сегодняшнего утра, забравшиеся в ее безрассудную девичью голову, отчетливо пробудили в юном создании: «Я окончательно приняла решение взрослеть». Незамедлительно этот путь был продолжен вверх. И, как на воздушном шаре, где иногда, чтобы взлететь, приходится что-то сбросить, Катерина избавилась от нежного баловства, детской занудности, она, не зная об их сакральной ценности, забыла детские грезовые пути. В то утро, смотря на свое обнаженное тело, она произнесла с улыбкой, исполненной тайного удовлетворения, сакральное до покрывших ее тело холодных мурашек, великое и запутанное в своей витиеватой абстрактности слово «Рождение». Она возвышенно вложила в него свой путь, она дочь истины, дочь правды, дочь любви и желаний, дочь однозначности. Она, лишь она.

Маленький город накрыла сплошная облачная пелена, она неосязаемо спрятала все тени, равномерно рассеяв сумрачный уральский свет.

Недавно проснувшийся Евгений, все еще лежа на своей поскрипывающей панцирной кровати, думал о предстоящей сегодня работе. Накануне ему позвонила тетя и попросила о помощи: ему предстояло помочь убрать листья, подмести тропинки, убрать старые, отцветшие, бесцветно-пластиковые цветы и, наконец, просто побыть с ней вместе, около стиснутой под дремлющими березами кладбища могилки ее Катерины. Погода была сухой, слегка ветреной, мысли Евгения – пасмурно-взволнованными…

В обычные будние дни кладбище, окруженное смешанным лесом, было почти безлюдным. Около домика сторожа шевелилась какая-то нудная возня со стоящим около него трактором с длинным мятым прицепом, полностью забитым большими черными мусорными пакетами и старой, уляпанной давней высохшей грязью, сильно поржавевшей около колес темно-синей грузовой газелью, привезшей в своем могильном кузове голые, безымянные мраморные плиты. Евгений ощутил на своем лице несколько мелких капель. Подняв голову вверх, все еще продолжая идти, он раскрыл левую ладонь, с удивленным вопрошающим взглядом подумав, задавая вопрос хмурой небесной канцелярии: «И это все?» В небе раздался глухой далекий гром, и на его теплую ладонь упала еще пара капель. Небо было сплошным, серым, и солнечный свет, просачиваясь сквозь все мельчайшие лазейки, понемногу расплескивался во все стороны, растворяя в своем колдовстве пасмурную утреннюю тьму. Над кладбищем витал вечный дух тишины. Сойдя с широкой асфальтовой дороги, Евгений повернул на отходящую влево грунтовую, ее середина была влажной глиняной жижей с мелкими блюдцами луж, и, чтобы не извозиться и не промочить ноги, он шел по краю, прижимаясь впритык к оградам могил. Он шел, аккуратно окруженный оборвавшимися датами рождения и смерти, взглядами с выцветших фотографий. Смотря на них, Евгений не чувствовал никакого давления, страха или какой-нибудь отталкивающей неприязни, в глубине души он чувствовал лишь сожаление, беспомощность и утрату.

– Здравствуй, Жень, – прищуренно, чуть в спешке поздоровалась Татьяна. – Давай посидим немного, – сказала она, держа в правой руке черную мокрую тряпку, с которой тонкой прерывистой струей стекала вода, в другой была зеленая полуторалитровая пластиковая бутылка с продырявленной в нескольких местах белой крышкой. – Не торопись, ты поздоровайся пока, – говорила она в легкой суете. – А я еще за водой схожу. Работы много… Я еще покушать взяла немного. – Она показала на белый пакет, лежащий рядом под большой старой березой. – Потом покушаем.

– Хорошо, – послушно ответил Евгений, – хорошо, – медленно подходя к могиле Катерины.

– Не торопись, – повторила она бодро, затем повернулась и пошла в сторону домика сторожа, держа в руке пустую пластиковую бутылку. Он плавно обошел могилку, смиренно встав возле мраморного надгробия. Евгений молча смотрел на фотографию Катерины, собираясь с расплывшимися мыслями, ему казалось, что эта девушка на изображении вот только-только, буквально секунду назад, задала какой-то очень важный вопрос. Он смотрел на ее лицо, на ее грустные глаза и каменные губы, вечно замершие в ожидании ответа, затем протянул к плите кисть и постучал три раза.

– Ну, здравствуй, Катерина, – тихо произнес он скорбно, растерянно, сдавленно.

Окантованные гранитом края могилы по обе стороны находились в тесной близости с другими, особенно была близка могила с левой стороны, до которой было не больше тридцати сантиметров, из-за чего могилка Катерины казалась неестественно втиснутой, будто нарочно, злостно вдавленной в общее серое бесформенное нагромождение холодной земли, памятников и оградок.

На буром прямоугольнике могильной земли из желтых опавших листьев растущей в паре метров старой раскидистой березы безжизненно торчали выцветшие искусственные цветы: тюльпаны, розы, гвоздики. Тропинки, окружавшие могилу Катерины, были заметены толстым слоем старых почерневших листьев, мелкими ветками, комковатой бесформенной грязью. Евгений увидел грабли и метлу, лежавшие связанными около березы. Неподалеку через участок, согнувшись в белом платке над старым ржавым надгробием, что-то невнятное причитая, одиноко работала немного полноватая пожилая женщина.

– Ну что, – сказала Татьяна, быстро вернувшаяся с полной бутылкой воды, – готов к работе? Сейчас, сейчас. – Она взяла связанные инструменты возле березы и, размотав, вручила Евгению старые, видавшие виды грабли. Их покрытый столетним глянцем от прикосновений тысяч рук черенок был изогнут почти как лук и вдобавок ко всему был издевательски коротким, так что, собирая с помощью этих граблей опавшие листья, Евгению приходилось время от времени разгибать затекшую спину и, качая головой, искренне удивляться этому чудо-инструменту.

Евгений быстро определил фронт своей работы. Взяв грабли, он усердно стал убирать черные запрелые слои сложенных листьев, под напором его отчаянного труда они легко отходили от влажной земли, но, где-то местами стараясь убрать все подчистую, он не понимал, где заканчиваются листья и начинается земля. Объем собранных листьев в итоге получался довольно-таки внушительным, так как Евгений не мог остановиться, словно по линейке, у границ, указанных ему Татьяной, и он решил убрать немного за их пределами. Его грело то, что он знал, что делает доброе дело, убирая тропинки около других могилок. Облагораживая чужие тропинки, он понемногу приближался к женщине в белом платке, наводившей порядок, на кажущемся почти заброшенном участке без ограды. Евгений, аккуратно посмотрев на надгробие, предположил, что, возможно, это ее усопшие родители.

– Ну как так? – возмущенно причитала женщина. – Кто разрешил?

– Что случилось? – поинтересовался Евгений.

– Ну вот что, – ответила женщина, разочарованно разводя руками в стороны.

Евгений увидел, что рядом со старым железным надгробием возвышался небольшой, грубо присыпанный свежий холм новой могилы, из-за чего старое надгробие немного покосилось. Могилы получились настолько близко, что почти сливались в одну. Свежая глина новой могилы клубами рассыпалась по бурой земле и выцветшим пластмассовым цветам старой.

– Видишь, ну кто так делает? – возмущалась женщина, показывая вытянутой рукой на новый холм глины. – Без разрешения рядом подкопали и похоронили.

– Родственники? – поинтересовался Евгений.