От окна до океана

От окна до океана
Андрей Манушин

Главный врач Клиники №3 многие годы изучает тайны человеческого сознания. Рассказать обществу о достигнутых результатах он доверяет пользующемуся безупречной репутацией журналисту. Исследуя закрытый обывателю мир политических интриг, социального неравенства и экспериментальных практик клиники, корреспондент задаёт простые вопросы, на которые не может найти ответы. Революционная теория доктора требует жертв, и новые порядки в клинике ставят перед её обитателями не только медицинские, но и нравственные дилеммы.

Андрей Манушин

От окна до океана

«Пятница, 27 августа. Протяжный скрип ворот известил погружавшийся в полумрак сад о госте».

За нестройной шеренгой ржавых прутьев здание казалось запущенным, но внутри меня ждали аккуратно подстриженный газон и ухоженные деревья. Я помню, как застыл у входа, ёжась от холода, оглядываясь назад и не решаясь зайти. Где-то в глубине аллеи мелькнул ослепительно белый халат сестры милосердия.

Наступал вечер. Тени трещинами расползались по стенам больницы. Под ногами захрустел мелкий гравий. Дорожку с утра тщательно разгладили, и теперь ступать по ней было неловко. Я чувствовал, как шаги портят ровное покрытие и нарушают тот хрупкий баланс, на котором держится равновесие в таких заведениях. Символизм и суеверия приобретают особое значение, когда речь идёт о тяжёлых заболеваниях или смерти. Но лететь по воздуху я не мог, и оттого скрепя сердце направился к потускневшим от времени ступенькам клиники.

В прихожей царил беспорядок. Здание было старым, с высокими потолками, лепниной и потрескавшейся краской на стенах. От просторного холла тянулись щупальца коридоров, которые, в свою очередь, дробились на ещё более узкие ходы. На второй этаж вела лестница с резными перилами, а под ней в тёмной кладовке гудели катушки огромного альтернатора. В воздухе будто чувствовалось напряжение от его работы.

Я невольно повёл носом. Сырость и плесень вперемешку с запахом берёзы. Дерево послужило материалом для новых половиц, старые прогнили и были сложены тут же, у нетопленного камина.

Я позвал Эрла. Эхо потонуло в бесчисленных поворотах коридорной сети. Паутина над зеркалом в позолоченной оправе задрожала. За стеной послышались шаги. Они несколько раз сменили своё направление, прежде чем в холле появился мой товарищ.

– Ваар! – улыбнулся Эрл, раскрывая объятия. – Наконец-то заехал к нам. Пойдём, я покажу тебе всё.

Мы шли по лабиринту человеческих нор, пересекая узкие коридоры и кабинеты. Я не пытался запомнить дорогу, просто делал снимки комнат, через которые мы проходили. Мутно-жёлтые изображения гелиографа вполне сгодятся для печати, а везти с собой фотографа с пресс-камерой я не хотел. Я рассчитывал, что прекрасно проведу время за городом и даже смогу отдохнуть за работой.

– Старик совсем выжил из ума, – поделился Эрл. Он говорил медленно, чтобы я мог записывать в свой блокнот все, что посчитаю нужным. – Последние больные встретят свой конец куда раньше положенного им срока. Я предупредил о тебе на прошлой неделе. Думаю, он успел подготовиться.

Мы прошли через библиотеку в комнату отдыха. Товарищ кивнул мне на плюшевое кресло рядом с журнальным столиком. Помещение было мрачным. Я заметил, что в больнице не включали свет.

– Экономим топливо, – объяснил Эрл.

Под потолком бежали латунные трубы громкоговорителя. Каждое движение в соседнем кабинете отзывалось в них дрожью. Профессор то и дело покряхтывал, прочищая горло. Я видел его однажды, ещё студентом. Он приехал в город прочитать лекцию на стыке социологии и экологии, значения которой никто не понял. Должно быть, он выбирался отсюда очень редко, посвящая всё свое время науке.

Эрл пригласил меня. Сухой тщедушный старик с необычайной для своего возраста энергией поднялся из-за стола навстречу. Профессору было уже далеко за семьдесят, и увидеть его в таком расположении я никак не ожидал. Он легко пронесся через весь кабинет и протянул мне шершавую руку.

– Ваар Немер, – представился я, отвечая на рукопожатие. – Я хотел бы написать о вашей больнице, господин Гединк. И о ваших экспериментальных методах.

– О, это прекрасно, – профессор расплылся в улыбке. – Для меня большая честь познакомится с вами. Я давно хотел бы составить подробные описания исследований, что проводил последние десять лет вдали от научного сообщества и на отшибе цивилизации, но мне никак не хватает времени сесть за работу. Вот и сейчас, как видите…

Гединк развел руками. На столе лежали контейнеры пневмопочты.

– Сметы о расходах, медицинские альманахи, бог знает ещё какая ерунда, – он горестно указал на документ с гербовой печатью. – Квартальный отчёт в министерство, например.

Его пальцы, высушенные, словно вяленый угорь, скрутили бумагу и поместили в капсулу. Потом доклад отправился в трубопровод. Профессор дернул рычаг, и сжатый воздух подхватил контейнер, отправив документ на утверждение бюрократам.

В комнате было жарко – здесь располагался паровой котёл, питавший здание, и тёмные от копоти трубы из клёпанной стали уходили в пол. Гединк налил мне рома, даже не взглянув на сидящего рядом Эрла. Тот едва заметно поморщился. Мы чокнулись.

– Когда мы сможем начать?

– Сегодня, дорогой Немер, уже поздно для вопросов, – ответил Гединк. – Вы переночуете у нас, а завтра мы с вами обстоятельно поговорим. Я проведу для вас обзорную экскурсию.

– Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь из пациентов, – сказал я, но старик продолжал улыбаться, смотря мне в глаза, и я закончил мысль. – Это возможно?

– Я не думаю, а, впрочем, посмотрим, что можно сделать. Больные не самый интересный материал.

Двусмысленность концовки смутила меня. Я кивнул, прощаясь.

– Мерзкий старикашка, – без тени злобы сообщил мой друг, когда мы вышли в коридор.

– Ты устроишь мне встречу с кем-нибудь из персонала?

– Гединк приставит за тобой кого-нибудь, так что на особенные откровения не рассчитывай, – предупредил Эрл.

В прачечной мне выдали смену белья. Я собирался провести здесь не больше трёх дней. В городе давно ходили слухи об экспериментальных методах Гединка, но всерьёз делами старейшей клиники никто не интересовался. Людям нет дела до того, что происходит с безумцами за её стенами. Им достаточно, чтобы умалишённые не бродили по улицам, и с этим учреждение справлялось.

Больница стояла на холме, у подножья которого заканчивался город. Вокруг был лес и едва тронутая цивилизацией природа. Иногда фабричный смог с окраин ложился невесомой дымкой на пруд в саду, и это производило впечатление, будто на клинику опустился туман. Я знал, что в больнице содержится несколько преступников, но разобраться, в чём их вина, не успел. Я почти не готовился к поездке. Газета дала мне небольшой отпуск, и я собирался навестить Эрла, моего приятеля с университетских времён. Охота за эксклюзивным материалом не интересовала меня. Отчеркнув жирную линию под записью о первом знакомстве с Третьей клиникой, я потушил светильник.

***

Утро было неожиданно тёплым. Распахнутое настежь окно не избавляло от духоты. Я оделся и спустился позавтракать. Врачи, санитары и остальные обитатели больницы сидели отдельно, и иерархия этих каст определялась близостью столов группы к буфету. Такая сегрегация соблюдалась не только в столовой. Клиника вообще походила на живой организм. Я чувствовал, что это место становится полноправным героем моей колонки, не менее важным, чем сам профессор или его методы.

«Суббота, 28 августа. Третья клиника. Расскажу немного о распорядке дня её обитателей. С утра Гединк принимается очищать свой нос. Он старательно высмаркивается, закапывает капли, потом снова высмаркивается и делает так до тех пор, пока не может дышать совершенно свободно. Ритуал этот вынужденный и не доставляет ему никакого удовольствия, потому он не особенно радостно встречает утро и не любит завтракать с другими обитателями особняка.

Последние делятся на два типа – больные, или пациенты, и клиенты, или постояльцы. Это совершенно разные люди, и отношение Гединка к ним тоже разное. Больные – это, в основном, бедолаги с повреждённым рассудком, а также несколько приписанных к клинике жителей соседних деревень и предместий, кому не посчастливилось заболеть ангиной или гриппом. Клиенты же приезжают загород отдохнуть от копоти и суеты, подышать полной грудью, а заодно, если получится, поправить здоровье».

После завтрака Гединк уходил себе в кабинет, хотя найти его там было невозможно. В первый день я прождал его под дверью несколько часов, а он так и не вышел. Внутри было тихо. Я стучал, просил помощницу заглянуть к нему, но она лишь качала головой. Вообще, его помощница – весьма любопытный экземпляр. Этой даме около сорока лет. Она, по её словам, четыре раза была замужем, все неудачно. У неё были короткие волосы и весьма прогрессивные взгляды на место женщины в современном мире. Никто из сотрудников Клиники №3 так не восхищался профессором в его присутствии и так беспардонно не вытирал об него ноги, когда доктора не было рядом, как она.

Убедившись, что полдня позади, три кружки кофе выпито, а утренняя газета прочитана вдоль и поперек, я поднялся с кресла и пригласил Жанет – так звали помощницу Гединка – пообедать. Мне было неловко сознавать, что она видела моё пятичасовое унижение у дверей её начальника. Я решил, что начну свою историю иначе – с интервью у правой руки профессора. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Мы вышли на улицу и закурили.

– Не люблю тех, кто курит, – сообщила мне Жанет, затягиваясь. У неё были крепкие сигареты с ароматом ежевики из далёкого Оттиска. Я набил трубку недорогим табаком из колониальной лавки. – Мой бывший муж часто курил. Мы расстались, конечно, по другой причине, но всё равно весьма скверная привычка.

«На улице не жарко и не холодно. Весь день здесь стоит хорошая температура, словно в инкубаторе».

Я хотел было пойти в столовую, но Жанет обогнула здание и направилась к другому корпусу. Там был небольшой ресторанчик, для клиентов и обеспеченного персонала. Ещё один способ избегать санитаров и медсестёр за бокалом вина и жареными креветками со спаржей. В столовой, тем временем, подавали тушеные овощи и жидкий суп.

– Я задам вам несколько вопросов, – я не спрашивал разрешения, меня злила напрасная потеря времени.

– Так я и думала.

– Вы давно работаете с профессором?

– Девять лет. Двенадцать, если считать его преподавание в Университете.

– Вы закончили медицинский?

– Боги, нет. Я ничего в этом не понимаю. Я бы не выдержала. Моё дело – бухгалтерский учет и письма. Для «принеси-подай» у нас есть Кори. Когда доктора стали уходить, мне пришлось взять на себя вопросы статистики…

– Уходить? Почему доктора стали покидать клинику?