Шаман

Глава 2

Тщательно выбрившись, уложив в строгую причёску вымытые с мылом свои коротко подстриженные тёмно-русые волосы, явно после проведённого марафета похорошев и посвежев, Пётр прошёл в прихожую и остановился перед высоким зеркалом, внимательно себя осмотрев. Умственным взором он пытался рассмотреть себя одновременно в мундире и в гражданской одежде, выбирая, в каком виде ему к Филиппову следует явиться.

С одной стороны, он мог пойти к Филиппову в гражданской одежде, что не возбранялось по причине оперативной необходимости, – чтобы по пути, а тем более в здании отделения, ежедневно набитом задержанным криминальным элементом, ему не быть им идентифицированным. С другой стороны, ему не терпелось появиться среди надзирателей в своём мундире, сверкая там всем на зависть своими новенькими петлицами губернского секретаря. Этот высокий чин среди надзирателей был редкостью – всего несколько из них обладали таковым. Петру хотелось продемонстрировать надзирателям свой новый высокий статус, хотя бы затем, чтобы те впредь не смели называть его Петькой – дворовым именем, которое с детства остро резало его дворянский слух и вызывало раздражение.

В одну секунду решившись, поставив окончательную точку в своих колебаниях, Пётр быстро прошёл к шкафу с мундиром и решительно оделся в тёмно-зелёные брюки, белую рубашку, повязал на неё чёрный шёлковый галстук, поверх рубашки надел тёмно-зелёный жилет, а сверху свой сюртук с петлицами, крестом и медалью.

Сунув в самодельную оперативную кобуру револьвер (без которого появляться на улице было нельзя), он застегнул ремень с ней на животе под сюртуком и сместил за спину. Накинув на себя форменное тёмно-зелёное полупальто с петлицами, он надел на голову тёмно-зелёную фуражку с петербуржским столичным гербом на околыше и с кокардой на тулье, он подхватил свой кожаный портфель с бумагами, писчими принадлежностями, сыскным криминалистическим набором (с которым на службе никогда не расставался), быстро открыл входную дверь и побежал по ступеням парадной лестницы, где внизу должен был сидеть с красными заспанными глазами швейцар.

Впервые увидев Петра в полицейском мундире, обычно привыкший его наблюдать в дешёвой меховой шапке да в полупальто, часто рваном и грязном, пожилой швейцар обомлел и быстрым взмахом руки перекрестился.

– Пётр Васильевич, куда вы в таком наряде собрались? – поинтересовался он, внимательно рассматривая его начищенный мундир, сверкающий серебряными звёздочками.

– Иду в отделение, – ответил Пётр, сбавив возле него шаг. – Если полицейские с участка будут спрашивать, меня дома нет.

– А я не заметил, как вы ночью домой вернулись. На улице вас поджидал какой-то полицейский в карете, с лицом таким…

– Каким?

– Да уголовным! Морда под фуражку едва помещается! Кулачищи как с мою голову! Пока он мне не показал своё удостоверение, я готовился вызывать городовых! Как с такой мордой в полицию набирают, уму непостижимо! При свете ещё ничего, а с тьмы от такого вида можно, извините, и по нужде сходить прямо в свои панталоны!

– Правильно говорите – Морда!

Пётр рассмеялся, махнул рукой и вышел на набережную. Швейцар своим острым языком подсказал ему удачную кличку для Елагина. Такая к нему точно в сыске приклеится. Если тот продолжит ему хамить и называть Петькой, он обязательно запустит её в массы.

Свернув за угол дома и направившись переулками в сторону Фонтанки, кратчайшим пешим маршрутом, он вышел на широкий Измайловский проспект и скорым шагом двинулся к отделению. Время, потерянное на утренний марафет и выбор одежды, заставляло его избегать задержек, потому что Филиппов не очень любил, когда к нему по личному вызову задерживаются.

Прохожие, которыми утренний проспект был наполнен, с интересом его рассматривали. Петру приходилось смотреть больше на мостовую, чтобы на их удивлённые взгляды не отвлекаться. Высокий, крепко сложенный безусый молодой полицейский чиновник (выбритое лицо без усов часто воспринималось обывателями веянием новой прогрессивной моды), в красивом, подтянутом по фигуре мундире, с дорогим портфелем в руке, безусловно, являлся украшением достаточно серой, одинаковой в деталях уличной жизни. Девицы, заметив его, обычно заливались краской и, если были с подружками, начинали, прикрывая рты ладонями, живо перешёптываться, украдкой поглядывая на него. Не будем скрывать, что Петру такое девичье внимание к своей персоне льстило, хотя он и не позволял себе в таких душевных чувствах утонуть.

Да и не до любопытства прохожих ему сейчас было дело. Мундир он надел не для того, чтобы пощеголять на улице, а заявить о своём новом высоком статусе в сыскном отделении, где ранее многие надзиратели относились к нему, к его молодому возрасту с надменностью. Куда уж скрывать, дворянское воспитание с детства наполняло его особым отношением к своей персоне. Пренебрежительное отношение сослуживцев его раздражало и возмущало.

Главный вопрос этого утра для Петра был один: зачем его так спешно вызывает к себе Филиппов, минуя головы своего помощника и чиновника для поручений? Почему Филиппов, прекрасно зная, что Пётр с напарником последние трое суток полностью погружены в проводимое ими сейчас сложное расследование по убийству купца на Московском шоссе, бросает весь сыск его немедленно найти и доставить на разговор в отделение? Что могло случиться такого, чтобы Пётр, располагаясь в одном шаге от поимки особо опасного разбойника, арест которого добавит в статистический отчёт Филиппова важную галочку, вот так немедленно был отвлечён от кульминации проводимого расследования? Сейчас, в данный момент времени, в засаде сидит напарник Петра, которого уже вечером он должен поменять. Лишённый возможности хорошенько выспаться, как он это вечером сделает? Придёт сонным и рассеянным туда, где на расстоянии нескольких саженей должен появиться вооружённый двумя револьверами жестокий отчаянный бандит?

Филёрам Пётр с напарником его выслеживание не доверили. По оперативным предположениям, убийца купца был связан с масштабной петербуржской бандой разбойников, терроризирующей зажиточных граждан. Успех мог привести к поимке пятнадцати особо опасных преступников, а любая неосторожная мелочь весь успех операции могла сорвать. Пётр с напарником последние три дня круглосуточно работали по этому делу. Филиппов знал все проводимые ими оперативные подробности, поэтому понапрасну их отвлекать от расследования не стал бы.

После успешного расследования Петром «дела Шамана», безусловно, непростого и начальствующего внимания заслуживающего, Филиппов решился провести в сыске негласный эксперимент. Он выделил четырёх наиболее результативных сыскных надзирателей в особую группу, подчинённую непосредственно его помощнику Кунцевичу, минуя голову чиновника по поручениям, которая отныне, бросив всё остальное, занималась бы исключительно убийствами. Эксперимент был продиктован веянием времени. Раскрываемость по убийствам была очень низкая. Главной причиной такого обстоятельства была перегруженность надзирателей делами и обязанностями. Заваленным по голову на своих участках хулиганствами и мелкими кражами, у них не оставалось времени на проведение серьёзных расследований, требующих полного сосредоточения внимания. Распоясавшиеся уголовники, очень чутко к таким ситуациям внимающие, продолжали в Петербурге наглеть, совершая разбои со всё большей дерзостью. Филиппов хотел этому поставить конец. Он понимал, что раскрытие самых резонансных убийств наведёт испуг на уголовников и погасит высокую волну совершаемых в городе бесчинств. После революционных беспорядков 1905-го года разбойники взяли за правило уже не гнушаться убийством полицейских, чиновников и армейских офицеров, что было возмутительно.

Новая группа, в которую был включён Пётр, делилась внутри себя на две оперативные пары. Первая пара, старшим в которой был назначен опытный сорокалетний надзиратель, должна была работать по центру города, а пара Петра, возглавлять которую был назначен он, занималась убийствами на городской периферии. В случае потребности обе пары могли объединиться в единую группу, чтобы таким усиленным кулаком сработать по особо тяжкому преступлению. Безусловно, курирующий группу Кунцевич в любой момент был готов придать им в помощь других сотрудников сыска, включая надзирателей летучего отряда.

Убийством купца на Московском шоссе пара Петра занималась уже с две недели. В такой группе это было их первое расследование, поэтому они понимали, что от успеха их действий прямо сейчас зависит, увенчается успехом эксперимент Филиппова или покажет свою малую эффективность, расточительность (что было резонно, так как за эти две потраченные на убийство купца недели Пётр с напарником могли провести на своих участках немало другой, пусть обыденной, но тоже востребованной работы – задержать, к примеру, с десяток мелких воров или более продуктивно пресечь по участкам хулиганские поползновения).

Работать исключительно по убийствам, не обращая внимания на мелочные правонарушения, Петру с напарником нравилось. Это была тяжёлая работа, требующая больших умственных напряжений, но одновременно более спокойная, избавлявшая от непомерной суеты полицейских участков.

Погружённый в свои рассуждения, Пётр не заметил, как оказался на берегу Екатерининского канала[21 - Екатерининский канал – ныне канал Грибоедова.], в двух шагах от конечной цели своего пути. Снова забывшись в своих рассуждениях, отключившись на полчаса от окружающей действительности, он дошагал до здания сыска на автомате. Сейчас, если бы под угрозой немедленного увольнения от него потребовали бы перечислить, что он встречал на своём пути, он бы не смог ничего вспомнить. Только швейцара да нескольких восхищённых девиц на улице, повстречавшихся ему в самом начале.

Жёлтое трёхэтажное здание конюшен, на верхнем этаже которого размещались казармы городовых, протянувшееся по противоположному берегу канала, сейчас закрывало от взора главное здание отделения – четырёхэтажное, такое же жёлтое здание с возвышающейся над ним каланчой[22 - Каланча – наблюдательная башня при пожарной или полицейской части. В старину использовалась дозорной, сторожевой.]. Каланча, высокая, с длинным шпилем, отсюда была хорошо видна. Возвышаясь над землёй саженей на двадцать, она просматривалась даже с очень значительных расстояний.

Перейдя по мосту через канал, Пётр прошёл в Львиный переулок, связывающий набережную с Офицерской улицей[23 - Офицерская улица – ныне улица Декабристов.]. Слева между конюшней и зданием сыска располагался проход, через который можно было пройти к отделению со стороны внутреннего двора и дальше через чёрное крыльцо попасть внутрь него. Но идти так в мундире было неосмотрительно – у крыльца вечно толпились доставленные сюда участковыми городовыми криминальные люди, перед которыми появляться в таком виде было нежелательно – незачем тем было светить своё лицо.

Дойдя до угла здания сыска, там, где как раз над головой высилась примечательная каланча, Пётр увидел на другой стороне Офицерской улицы странную семью, мёрзнущую на ветру, по улице гуляющему. Это стояли не по погоде одетые молодые отец с матерью и их двое ребятишек – шестилетний на вид мальчик и пятилетняя девочка. На улице сейчас было холодно, градуса три-четыре по Цельсию, а они были одеты в жиденькие пальтишки, матерчатые шапчонки, на ногах, правда, были валенки без галош. Одежда была старой, местами драная и очень грязная. Отец был невысок ростом (мать ещё ниже), примерно на голову ниже Петра. Вся семья была инородной внешности, принадлежала к северному народу, имела характерный узкий разрез глаз. На лице отца располагалась длинная жиденькая бородка, нещадно развевающаяся на холодном сыром ветру. Все четверо молча наблюдали за Петром, внимательно его рассматривая.

У него сразу мелькнула мысль, что перед ним никто иной, как собственной персоной Шаман со своей семьёй, десять дней назад выпущенный из тюрьмы. Что он здесь делал, было непонятно. Может быть, ожидал каких-то документов из сыскного отделения. Подойти и переговорить с ним, с этим загадочным человеком, о котором Пётр знал так много, и так мало достоверного, было очень интересно. Будь у него время, он бы обязательно это сделал, но сейчас, когда на часах без пяти минут десять, а в кабинете его уже может ждать сам Филиппов, задержаться здесь он не мог себе позволить. Пройдя в стороне от этой семьи, Пётр краем глаза заметил, что те продолжают за ним внимательно наблюдать.

Мелькнувшая в душе неловкость от несопоставимого внешнего вида (сытого, умытого человека в подтянутом, начищенном, прекрасном мундире из дорогого сукна на фоне голодных, чумазых, в грязной рваной одежде, избитых нуждой и несчастьем людей) быстро сменилась другим чувством, более острым, угрожающим. Пётр вспомнил (и как об этом он мог забыть!), что за ним пристально наблюдает не просто инородец, а грозный нойд, чьи гипнотические способности наукой совершенно не изучены.

От острого душевного волнения почувствовав себя неважно, уловив побежавшие по спине мурашки, Пётр непроизвольно ускорил шаг, пытаясь поскорее скрыться от этих внимательных угрожающих взглядов. Шагнув на ступеньку парадного крыльца сыскного отделения, он едва не вскрикнул от острой боли, пронзившей беспощадной иглой его правое бедро, – от волнения и страха вновь зашевелилась рана (приобретённый в бою безотказный детектор душевных переживаний). Успев опереться о ручку двери, едва не упав на крыльцо, он быстро, в считанные мгновения перевёл дух, смирился с иглой в ноге и, сжав зубы, шагнул парадное.

Поднявшись по широкой, светлой лестнице на второй этаж, который на всю площадь здания был занят сыскным отделением, Пётр осмотрелся по длинному коридору, тянущемуся от него налево и направо.

Здесь было как всегда шумно. В коридоре находились полицейские, доставленный сюда со всего города разношёрстный люд, из-за дверей кабинетов слышались голоса и треск пишущих машин[24 - Печатных машинок.]. Прямо перед ним располагалась телефонная, слева – комнаты дежурной части, справочного стола, в конце коридора – арестантская комната. Справа – многочисленные кабинеты чиновников, включая кабинет Филиппова, агентская[25 - Агентская – комната для сыскных надзирателей.], комната опроса и в самом конце – большой архив.

Пётр повернулся направо, но шагать ему не позволил окрик со стороны дежурной части:

– Ваше благородие! Вас ждут люди!

Он обернулся и увидел подбегающего надзирателя без чина (на его чёрных петлицах не было никаких знаков).

– Вас на улице ожидают люди, – переводя дух, быстро сказал тот, внимательно, с кротостью осмотрев его мундир. – Пришли в семь утра, просили встречи конкретно с вами.

Пётр вновь увидел перед своими глазами загадочную северную семью и понял, что дежурный имеет ввиду именно их. Так Шаман пришёл сюда для того, чтобы ему о чём-то сказать. Интересно…

– Так чего они там мёрзнут, зовите их сюда! Сейчас я занят, а часа через два их приму!

Надзиратель, на вид которому было лет тридцать, отрицательно мотнул головой:

– Звал, отказываются, категорически. Сказали, что будут вас ждать на улице.

Пётр подумал, что после трёх месяцев тюрьмы страх перед казёнными учреждениями у тех оправдан. На их месте он тоже бы не рискнул испытывать судьбу, пойти греться от ветра и холода в сыскное отделение, наполненное полицейскими.

Кивнув головой, Пётр, помня о времени, развернулся и быстро прошагал к кабинету Филиппова.

Мундир он надел на себя всё-таки не зря. Нижним чинам, даже старше его возрастом, уже не претит обращаться к нему «Ваше благородие», как по уставу и положено. Время, когда в отделении он был просто Петькой, наконец необратимо проходит. Мундир с петлицами губернского секретаря заставит обращаться к нему впредь, соблюдая его достоинство.

Перед дверью кабинета Филиппова на площадке происходило столпотворение. Четыре чиновника отделения стояли чуть в стороне от десятка надзирателей. Пытаясь перед кабинетом начальника соблюдать тишину, чтобы не наслать на себя его гнев, они предпочитали разговаривать тихим шёпотом. Все без исключения встретили Петра удивлёнными взглядами. В мундире с такими высокими петлицами они увидели его впервые, поэтому восприняли его появление с впечатлением.

К Петру шагнул невысокий коренастый человек с широким лицом и пристальным взглядом – командир летучего отряда, чиновник для поручений Петровский, тот самый, который был начальником Петра во время его стажировки. Он один из немногих был посвящён в эксперимент Филиппова с группой по убийствам. В случае оперативной необходимости Филиппов и Кунцевич дозволяли надзирателям группы напрямую обращаться к нему за помощью – немедленно выслать надзирателей летучего отряда к ним для подкрепления. Соответственно, Петровский лучше других понимал новый статус Петра и расположение к нему Филиппова.

– Молодец, – произнёс тот, пожимая руку Петра. В ладони сила у того была немалая. – Владимир Гаврилович тебя нахваливает. Видит в тебе большую перспективу. Не подведи его.

Пётр не справился и залился багровой краской. Услышать такие слова при всех показалось ему неуместным. Всё-таки он служил в первую очередь своим идеалам и устремлениям, а не Филиппову, при всём к нему уважении. А выставиться в очередной раз в глазах сыскной публики прислуживателем оказалось неприятно. Это звонко затронуло расположенные в его душе тонкие струнки чести. В приватном разговоре он такие слова услышал бы с удовольствием, но в присутствии людей, которые относились к нему как к выскочке, они воспринимались нехорошо.

Пётр, рассерженный, в ответ промолчал.

Дверь кабинета в этот момент приоткрылась, и из него вышел взволнованный Кунцевич.

– Всё, господа, приёма не будет! – громко сказал он, приподняв голову, осматривая публику. – Его высокоблагородие требует разойтись и до двенадцати ничем не беспокоить! Освободите коридор!

Увидев наконец Петра, ожидающего справа, исправляющий должность помощника Филиппова быстро осмотрел его мундир и жестом руки указал на приоткрытую дверь: