– Пётр Васильевич, проходите, Его высокоблагородие вас ожидает.
Петровский слегка, по-отечески подтолкнул Петра, выводя его из секундного замешательства – на «вы» с ним Кунцевич ещё никогда не разговаривал.
Взволнованный, начиная предчувствовать неладное, Пётр расстегнул пальто, смахнул его с себя и бросил на левую руку. Поправив на голове фуражку, он прошагал к двери, приоткрыл её шире и шагнул внутрь кабинета.
Дверь за его спиной тотчас закрылась рукой Кунцевича.
Кабинет начальника уголовного сыска был большим, просторным, с двумя высокими окнами напротив входа. Слева располагался огромный, массивный, богато украшенный стол длиной около полутора саженей. Он не пустовал – был заставлен рамками с фотографиями, дорогим писчим набором, всякими разложенными на нём бумагами. По краям стола стояли две высокие дорогие вазы, для украшения, не совсем здесь уместные. На стене за столом был закреплён телефон и висел большой календарь.
За столом в своём кресле восседал Филиппов, встречающий Петра грозным взглядом. Он терпеливо ждал, пока Пётр осмотрится и с ним поздоровается.
Справа в кресле у окна скромно сидел Кошко, бывший помощник Филиппова, ныне назначенный в Москву. Он медленно крутил в руках свой котелок и, разглядывая Петра, из-под своих усов улыбался.
Оба начальника петербуржского и московского сыска были одеты в чёрные двубортные гражданские сюртуки[26 - Двубортный – с двумя рядами пуговиц; гражданский – без знаков отличия, в частности, без петлиц.].
Филиппов грозно откашлялся, напоминая об этикете.
Пётр опомнился и, вытянувшись в стойку, громко поздоровался:
– Здравия желаю, Ваше высокоблагородие!
Повернувшись к Кошко, он приветственно кивнул ему головой.
Кошко Пётр, естественно, хорошо знал. При нём он прослужил в сыске полтора года. Несмотря на то, что с Филипповым его нельзя было сравнивать (тот был фигурой для петербуржского сыска слишком большой), он остался в памяти Петра при хороших воспоминаниях. После раскрытия в октябре 1906-го года убийства купца на Выборгской набережной, «дела Серебряного кольца», он относился к Петру очень хорошо, что бросалось в глаза примечательно, потому как в целом он был человеком тяжёлого нрава – через край строгим, беспощадным к проступкам, ошибкам, рассеянности. Сорокаоднолетний Кошко был импульсивный, неуравновешенный, часто срывался на крик и мог даже приложить кулаком. Когда он был в гневе, всё отделение замолкало в трепете, причём не только сотрудники сыска, но и все многочисленные посетители. Но, как часто водится у людей такого склада характера, у него была одна очень примечательная черта: если уж ему кто-то понравился, то он был готов за такого горы свернуть, пойдёт вплоть до царя ходатайствовать. В сыске был известен годовалый случай, когда за пьяное хулиганство с дракой надзиратель сперва получил от Кошко крепкий удар промеж глаз, выведший его из состояния сознания, а потом он лично ходил к градоначальнику просить этого надзирателя не увольнять с позором, а оставить в сыске на исправление. Тот надзиратель до сих пор в сыске служит, имеет раскрываемость и пить при этом больше не пробует.
Сорокачетырёхлетний Филиппов был полной противоположностью. Несмотря на внешне строгое поведение, по характеру он был добрый, душевный, способный прощать и сопереживать. Он мог любого выслушать, даже самого рядового сотрудника. Для подчинённых лучшего начальника просто придумать было нельзя. Он любил поковыряться в бумагах: в докладных записках, графиках, фотографиях, антропометрических и дактилоскопических картах – чисто кабинетная душа. При этом имел высокую дисциплину выезда на места громких преступлений, чтобы возглавлять дознание на месте. За два года службы Пётр не встретил человека, который бы о Филиппове нелестно отозвался. Что в сыске, что в городе он всех устраивал.
Вновь откашлявшись, привлекая к себе внимание, Филиппов медленно поднялся из своего кресла, поправил на себе сюртук и приблизился к Петру, всё это время стоящему у двери в ожидании.
– Где был? – строго спросил он у Петра, взглянув на Кошко, словно ожидая его поддержки в дисциплинарной выволочке. Тот продолжал неспешно крутить в руках свой котелок и улыбаться.
У Петра непроизвольно всплыла перед глазами картина из недавнего прошлого, когда вот так постоянно Филиппов строго метелил провинившихся сотрудников, а Кошко всегда за его спиной наводил соответствующего ужаса. Раньше такая картина в этом кабинете повторялась часто. Правда, сейчас Кошко отчего-то безмятежно улыбался, отказываясь исполнять роль демона.
Пётр едва удержал себя от улыбки. Но Филиппов цепким взглядом непозволительное движение его губ всё же заметил. Он опять грозно откашлялся.
– Почему я должен поднимать весь сыск на уши, чтобы найти одного сорванца?! Почему никто не знает, где ты находишься?!
– Работаю по убийству купца на Московском шоссе… – начал было Пётр, но Филиппов его оправдания сразу пресёк:
– Я не спрашиваю, по какому делу ты работаешь, я спрашиваю, где ты был и почему ни одна душа не знает, где тебя искать?
– Мой напарник мог вам сообщить…
– Напарник? А мы и его найти не смогли. Он со вчерашнего полудня где-то шатается.
Филиппов вновь посмотрел на Кошко и уже обратился к нему:
– Смотрите, Аркадий Францевич, что молодые сотрудники вытворяют! Только я им дал глоток свободы, так они враз распустились! Никого найти не можем! Так ведь их прибьют в подворотне, а мы узнаем об этом только из газет! Это не сыск, а какой-то цирк-шапито!
Филиппов вновь строго посмотрел на Петра.
– Что по делу?
– Продолжаем наблюдение за квартирой разбойника. Пока он около неё не появлялся.
– Почему отказываетесь от помощи филёров?
– Потому что брать разбойника сразу не планируем, хотим понаблюдать за ним. При этом учитываем, что может потребоваться немедленное оперативное вмешательство. Работаем сами, филёров считаем лишними. У нас остаётся вероятность, что через разбойника сможем выйти на банду…
– Почему без усов? – перебил Петра Филиппов. – Полицейский без усов имеет вид разгильдяя. Ты хочешь, чтобы надо мной смеялся весь город?
– Никак нет, Ваше высокоблагородие. Но усы считаю лишними. Сыщика с усами за версту видать, а нашему делу требуется неприметность…
– Это ты сейчас в мундир вырядился, чтобы совсем неприметным стать?
Пётр побледнел и уже не знал, что сказать.
Филиппов внимательно осмотрел его сюртук, смахнул с его бархатных петлиц пылинки, поправил медаль.
– Пальто с фуражкой на вешалку, портфель под вешалку, сам в кресло, – тихо скомандовал он, указывая глазами на одно из двух пустующих возле Кошко кресел. – Быстро!
Пётр избавился, наконец, от всего этого и, пройдя к креслу, присел на его краешек, не смея в присутствии таких людей откидываться на спинку вольно.
Кошко положил свой котелок на подоконник и подался вперёд, к Петру. Улыбка с его губ сошла. Он принялся серьёзно и внимательно его рассматривать. Филиппов приоткрыл дверь кабинета, скомандовал принести три чашки чая, после чего неторопливо прошёл к третьему пустующему креслу и грузно опустился в него.
Возникла напряжённая пауза. Кошко неотрывно смотрел на Петра, о чём-то размышляя, Филиппов по очереди поглядывал то на одного, то на другого, а Пётр, смущённым такой сценой, опустил глаза на журнальный столик, расположенный между ними. Он уже прекрасно понимал, что сейчас ему дадут какое-то новое сложное задание, а всё, что происходило в кабинете ранее, было пустой болтовнёй. Странным выглядело присутствие здесь Кошко. Возможно, новое поручение было связано с Москвой, а может быть, и с каким-то иным городом. Но явно не с Петербургом, в котором Филиппов был полным хозяином и владел ситуацией без московской помощи.
В дверь постучались, и в кабинет вошёл дежурный городовой. Подчиняясь взгляду Филиппова, он поставил медный поднос с тремя чашками чая на журнальный столик и быстро удалился.
– Ну, – протянул Филиппов, пригубив чай, – несмотря на разгильдяйство, сыскное дело ты хорошо понимаешь, я бы даже сказал, талантливо. Для двадцати четырёх годков раскрыть пять убийств – это показатель, который даже на бумаге выглядит впечатляюще. Вот Аркадий Францевич предлагает забрать тебя к себе чиновником для поручений. Там у него в Москве ветер полный, кадров, говорит, не хватает, работать толком некому.
Пётр знал, что в прошлом году в Москве творилось, когда масштабная петербуржская сенатская ревизия выявила массовые нарушения и даже коррупцию в московском сыске. Прежний начальник сыска был отстранён, треть сыска была разогнана, а оставшиеся две трети деморализованы. Столыпин в приказном порядке велел Кошко немедленно возглавить местный сыск, пока там всё окончательно не развалилось. Кошко какое-то время поупрямился (менять Санкт-Петербург на Москву для карьеры было самоубийством), пока министр не сорвался на крик, после чего помощнику Филиппова осталось только сдаться и исполнить. Оно и было понятно: когда на тебя кричит министр внутренних дел, о карьере можно особенно уже и не задумываться.
– Только я тебя к Аркадию Францевичу не отпущу. – Филиппов, наконец, устал от наигранной строгости и расплылся в улыбке. – Пусть там своих воспитывает.
Пётр продолжал понимать, что всё это прелюдия. И чем дольше она затягивается, тем сильнее его в конце огорошат. Он положил свою правую руку на своё бедро, которое вновь прострелило болью, и начал незаметно массировать плоть. Кошко, к несчастью, опустил свой взгляд и заметил это. Но промолчал.
– Ладно, перейдём к делу, – повелительно сказал Филиппов, убрав смех со своего лица. – Как ты смотришь на то, чтобы поехать в Иркутск?
«Началось», – с волнением подумал Пётр. На словах он промолчал.
– В Иркутске тебе надо провести тщательное расследование одного необычного обстоятельства. Ты веришь в потусторонние силы?
Пётр отрицательно мотнул головой.
– Жаль, тогда тебе придётся сложнее. Потому что твоё новое расследование будет с ними связано. Тебе придётся выяснить природу странных небесных явлений, которые, как мы пришли с Аркадием Францевичем к выводу, имеют чертовское происхождение. Что на это скажешь?
– Что вам подали чай с коньяком, – осмелился на дерзость Пётр, – и при этом коньяка в чашку чрезмерно переплескали.