Письма к незнакомцу. Книга 7. Муж и жена – одна сатана

Борис Константинович Зайцев[15 - Зайцев Борис Константинович (1881 – 1972), русский писатель и переводчик.] написал об этой встрече так: «На одном сборище таком встретил он у нас тихую барышню с леонардовыми глазами, из старинной дворянской семьи… Вера Николаевна Муромцева жила у родителей в Скатёрном, училась на курсах, вела жизнь степенную и просвещённую. С женой моей была в давнишних добрых отношениях»[16 - «Иван Бунин: pro et contra», cтр.94.].

Изящный, худой, с острой бородкой, боковой пробор, острый взгляд. Вот и всё, что запомнилось. Никакого особенного впечатления молодой писатель на девушку не произвёл, а уж сказать, что сердечко ёкнуло, и вовсе нельзя. К тому же о писателях она слышала, что у них вечные романы и по нескольку жён. Зачем? Для жизни и одной любви – много. Но, как потом заметит Вера Николаевна: «Суженого конём не объедешь»[17 - «Русские дневники. Беседы с памятью. В.Н.Муромцева-Бунина, стр.258-259.]. Да как объехать, если Бунин «копытом стал бить» погромче сказочного Сивки-Бурки. Где ни появись скромница Вера, тут же Бунин – вставал перед ней, как лист перед травой. И закружил молодую головушку словами да взглядами… А как закружил, повёл себя дерзко, «комплекса Мадонны» не испытывая, коршуном уцепился в добычу, точно знал, что без этой женщины «Окаянные дни» не перемочь, «Жизнь Арсеньева» не пережить, по «Тёмным аллеям» не побродить… А друзья-знакомые решили, что дело в стихах: мол, читал Ваня стихи, читал, да и зачитал девушку.

Стихи кончились быстро, началась суровая проза жизни, Вера Николаевна стала писательской женой. Это значит: и секретарём, и критиком, и нянькой, и громоотводом. Каждый день она готовила, стирала, мыла, чистила, перепечатывала. Широко открытыми глазами смотрела она в рукописи Бунина и имела мужество закрыть глаза на его амурные похождения…

С Буниным иначе было нельзя. Если он умудрялся влюбляться в вымышленных героинь – в чужих и собственных, – то уж когда рядом оказывалась живая обольстительная женщина, только и успевал Иван Алексеевич произнести слова Блаженного Августина:

«Господи, пошли мне целомудрие, но только не сейчас!..»[18 - Всю жизнь я повторяю слова блаженного Августина: «Господи, пошли мне целомудрие, но только не сейчас…» эта фраза меня всегда умиляла, до чего же она прекрасна», – закончил Бунин. Валентин Лавров, «Холодная осень», с.306.] А дальше несло его, как осенний лист по земле… И носило так листок до полной его желтизны и сухости… лет до шестидесяти пяти…

Однажды, а дело было уже в эмиграции, в доме Буниных появилась молодая женщина с фиалковыми глазами. Иван Алексеевич представил её, как ученицу. Но это была муза. Она стала порхать около Бунина то на террасе грасского дома, то на лесных тропинках, то на пляже в Канне. Вместе они работали над самым значительным произведением писателя – «Жизнь Арсеньева». Многие эпизоды этого повествования автор и муза проговаривали, гуляя то по ниццкой дороге, то по склонам, то по берегу. Затем автор садился за письменный стол, а муза, обратясь молодой женщиной, удивлялась: «… глядя на него, я думала, что и правда относительно существование вещей, лиц и времени. Он так погружён сейчас в восстановление своей юности, что глаза его не видят нас и он часто отвечает на вопросы одним только механическим внешним существом. Он сидит по двенадцать часов в день за своим столом и если не всё время пишет, то всё время живёт где-то там… глядя на него, я думаю об отшельниках, о мистиках, о йогах – не знаю, как назвать ещё, – словом, о всех тех, которые живут вызванным ими самими миром»[19 - Кузнецова Галина Николаевна (1900-1976), поэтесса, писательница бунинской школы.].

Восстанавливая свою жизнь, живя в годах детских, отроческих, юношеских, Иван Алексеевич на четыре года остановил время и не старился, но пустить время вспять не под силу даже писателю с невероятно развитым воображением.

У молодой женщины не было бунинского воображения, она не могла представить Ивана Алексеевича всесильным, неиссякаемым богатырём, а писательские чары – время пришло – истаяли… Молодой женщине стало скучно рядом со стареющим мужчиной. Разрыв стал неизбежен ещё и потому, что во второй своей ипостаси – в образе музы – работу она завершила: «Жизнь Арсеньева» была до конца отстукана быстрыми пальчиками, за Нобелевской премией было съезжено, на радостях выпито. Так что вам ещё нужно, Иван Алексеевич?..

И муза – упорхнула, и женщина – ушла. А то, что Бунину «крикнуть хотелось вослед://”Воротись, я сроднился с тобой!”»[20 - Строчки из стихотворения Бунина.], никого уже не интересовало. На закат печальный блеснула любовь улыбкою прощальной[21 - «И может быть, на мой закат печальный, //Блеснёт любовь улыбкою прощальной». А.С. Пушкин.]. Блеснуло и смерклось. Учись, голубчик, жить в сумерках…

Музы приходят и уходят, а жёны остаются… В обязанность жены входит: утешить, поддержать, вылечить, привести в норму после очередного эмоционального потрясения… Всё лучшее, что есть у него, писатель готов отдать музе, которая помогает ему предстать перед читателем во всей красе… Как прекрасен писатель на бумаге! Какой он щедрый, умный, по-христиански всепрощающий во время писаний своих! Каким благородством светится его лоб!.. Но ведь должна уравновеситься человеческая натура, должна проявиться и тёмная сторона души… Жёнам приходится общаться с раздражённым, мелочным, капризным человеком…

Понимаю, Серкидон, стать женой писателя Вам не грозит, но Вы и по жизни держитесь от этих писунов подальше. Сторонитесь литераторов, артистов, народных трибунов. Лучше дружите с палачами, с санитарами дурдомов, с судебными исполнителями. Эти всю агрессию и ненависть к человечеству выплёскивают на работе, а в быту люди милые и задушевные…

На двадцатилетие совместной жизни Бунин скажет: «Спасибо, Вера, тебе за всё. Ты сделала для меня куда больше, чем представляешь. Без тебя я написал бы столько? Нет и нет. Без тебя бы я пропал!»[22 - Из книги Валентина Лаврова «Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции (1920-1953), стр.154.]

Ирина Одоевцева вспоминает разговор с Буниным о Вере Николаевне: «Люблю ли я её? Разве я люблю свою руку или ногу? Разве я замечаю воздух, которым дышу? А отсеки мне руку или ногу, или лиши меня воздуха – я изойду кровью, задохнусь – умру… Всегда благодарю Бога, до последнего моего вздоха благодарить Его буду за то, что он послал мне Веру Николаевну…»[23 - Там же, стр. 366.]

Знал, знал Иван Алексеевич, Кто послал… Но и на чёрта грех Ивану Алексеевичу жаловаться, с левой стороны тоже немало было подброшено.

Что же связало таких разных людей вместе на сорок шесть лет? Предположу: связало обещание, которое бунинская душа дала Вседержителю. Такое она наобещала, что сидел Он с открытым ртом, а потом снабдил душу телом соответствующим, с особо чувствительными органами чувств, выносливым, терпеливым… Обещать легко – выполнить трудно. Земная ноша для одного была неподъёмна. Чтобы не опозорился, не оконфузился, не опарафинился астральный заложник, была прикреплена к нему верная помощница. Каким конём Вера Николаевна могла объехать Бунина, если направляла её Рука Божьего Промысла?

Ну и думаю, не испортит моего письма бунинский перевод из Лонгфелло[24 - Из поэмы «Песнь о Гайавате», автор – Лонгфелло Генри Уодсворд (1807 – 1882), американский поэт]. Понятно не весь, весь бы точно испортил, а вот небольшой отрывочек:

Муж с женой подобен луку,

Луку с кpепкой тетивою;

Хоть она его сгибает,

Но ему сама послушна.

Хоть она его и тянет,

Но сама с ним неpазлучна;

Поpознь оба бесполезны.

Пожелаю и Вам, Серкидон, верную помощницу в Ваших делах, жму Вашу руку, и до следующего письма.

-6-

Приветствую Вас, Серкидон!

Напишу Вам письмо, которое молодому человеку, брачными отношениями неискушённому, писать не имею право. Рано Вас тянуть в самые дебри сада супружества, в джунгли неверностей. Но тема требует продолжения. Из песни слова не выкинешь, из жизни семейной не удалить гнусных дьявольских искушений.

Но, поскольку читать Вам о них рано, договоримся следующим образом: Вы съешьте это письмо сразу по получению. Не читая….

Теперь, когда моя совесть, не то, чтобы совсем чиста, а скажем так – чистовата, позвольте напомнить отчего «всё смешалось в доме Облонских»[25 - Первая фраза из романа «Анна Каренина».]. Буквально во второй строке романа писано: «Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой…»

Далее. Вы смотрели «Иронию судьбы»? Нет, не так спросил… Сколько раз объял Вас «лёгкий пар» от режиссёра Рязанова?[26 - Рязанов Эльдар Александрович (1927 – 2015), кинорежиссёр, сценарист, поэт.].. Пока Вы считаете, напомню: героиню фильма звали Надя, она – школьная учительница. Всегда я удивлялся, почему такая красивая женщина стала учительницей. Шла бы в артистки… Нет, почему-то не пошла… Так вот, Надя рассказывала, что захаживал к ней по будням любовник, думается, пару раз в неделю заскакивал, а выходные дни он, примерный семьянин, проводил с семьёй. И Надя возненавидела выходные, а не свою глупость.

Ещё один случай, который мы частично разбирали: ещё не старый мужчина, который ранее вел жизнь примерную, монотонную, размеренную образцовыми брачными отношениями, вдруг на корпоративном междусобойчике натыкается на молодую сотрудницу, недавно влившуюся в коллектив…Под действием алкоголя, шуточек- прибауточек и нахлынувших чувств они, мужчина и женщина, смотрят друг на друга со всё возрастающим вожделением. Затем: провожание, в подъезде – целование, и у неё в квартире – грехопадение… С дивана на пол… «О, как внезапно кончился диван…» – слышат любовники громовой голос поэта Вишневского… И этот голос толкает ранее примерного мужчину на новые сексуальные подвиги, он ощущает себя и ковбоем, и мачо, и маньяком, и маркизом де Садом…[27 - Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740 – 1814), французский аристократ, писатель, политик.]

А мы с Вами, Серкидон, понимаем, что в мозгу любовника сформировалась доминанта, которую её подневольный будет отрабатывать два-три месяца… Не всегда любовницей выступает сотрудница или гувернантка, в более болезненных случаях – подруга жены – змея подколодная. Как-то по-особому она улыбнулась. Что-то у неё распахнулось…. И пошло-поехало.

Чем сопровождаются все эти случаи, если говорить о мужчине? Жизнь украдкой, боязнь разоблачения, или – жизнь на два дома, или – уход из семьи, с неминуемыми муками совести, переживаниями, тоской по детям. Иногда – и по заслугам – мужчинам достаются тяжёлые упрёки, скандалы с оплеухами…

Счастье Бунина состояло в том, что его супружеская измена не сопровождалась столь тяжёлыми для чувствительной натуры последствиями. Не сказать, что всё тишь да гладь, очаги напряжения были, раздавались временами и ворчания, и зубовные скрежетания, но в течение семи лет Галина Кузнецова жила в доме Буниных, считай, младшей женой. Вера Николаевна написала о том времени так: «Я…вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить кого он хочет… Только бы от этой любви было ему сладостно на душе… Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя… Тогда душа успокаивается и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала…»

Хорошие годы для Ивана Алексеевича… Хорошие потому, что Вера Николаевна продолжала выполнять обязанности писательской жены. Следила за домом, хлопотала по хозяйству, переписывала понятным почерком каракули Бунина, которые только она и разбирала. Если бы не намётанный взгляд «старшей жены», то ничего бы младшенькая не отстукала своими быстрыми пальчиками.

Такое счастливое положение мужчины, когда рядом с ним две любимые женщины, большая редкость. Да и так надолго – на годы. Даже не припомнить мне другого мужчину, которой устроился бы так ловко, как Иван Алексеевич… Разве что у первого руководителя ленинского типа было такое… Ровесник Бунина, по которому писатель прошёлся в «Окаяных днях»: «Бог шельму метит. Ещё в древности была всеобщая ненависть к рыжим, скуластым. .. А современная уголовная антропология установила: у огромного количества так называемых «прирождённых преступников» – бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза. Как не вспомнить после этого Ленина…»

Трудно признать Ильича в бунинском описании. До этого мною было читано и про «настоящий мудрый человечий //Ленинский огромный лоб…», и про самого человечного человека…[28 - Определения из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин».] И это только у Маяковского, а кроме него работали сотни мифотворцев. К столетию вождя мирового пролетариата они превратили Ленина в бронзу, не оставив в нём ничего человеческого.

Попытку оживить Ильича сделала Мариэтта Шагинян, получив слово на каком-то писательском съезде. Седая бабушка, потрясая кулачками, кричала в микрофон: «Товарищи! Мы засушили историю! Ленин предстаёт перед нами только в образе вождя с вытянутой вперёд рукой. Почему вы не помните Ленина влюблённым человеком, который по двадцать раз на дню бегал на почту, узнать, нет ли письма от Инессы !»[29 - Арманд Инесса Фёдоровна (1874 – 1920), деятель российского революционного движения.]

( Справка. Инесса Арманд – революционерка, член РСДРП с 1904 года, мать пятерых детей, автор брошюры «О женском вопросе», в которой выступила за свободу женщины от брака, любовница Ленина.

Анекдот. Надпись на мемориальной доске в Цюрихе. «Здесь в 1910 году скрывался с Инессой Арманд от Надежды Константиновны Крупской вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин».)

А в зале сидели в том числе и те писатели, которые всю жизнь сочиняли сказки о Ленине, о его лебединой преданности Крупской… Да и остальным стало неудобно за вождя мирового пролетариата… Что же им было делать? Они стали хлопать, всё громче и громче, и громче, и захлопали. А при Сталине «шлёпнули» бы старушку…

Шагинян к микрофону и к архивам больше не допускали. Записки Крупской она успела привести в книге «Четыре урока у Ленина», которую закончила в возрасте восьмидесяти лет:

«В Зеренберге устроились мы очень хорошо, кругом был лес, высокие горы, наверху Ротхорна даже лежал снег. Почта ходила со швейцарской точностью. Оказалось, в такой глухой деревушке, как Зеренберг, можно было получать любую книжку из бернских или из цюрихских библиотек. Пошлёшь открытку в библиотеку с адресом и просьбой послать такую-то книгу. Книгу, обёрнутую в папку, получаешь через два дня, бечёвкой привязан билет из папки, на одной его стороне надписан адрес запросившего книгу, на другой – адрес библиотеке, пославшей книгу. Это создавало возможность заниматься в самой глуши».

То есть получается – каждому по духовным потребностям. Идеальное общество уже было построено без вмешательства учения Маркса.

«Наняли мы с матерью две комнатушки у таможенного сторожа. Вскоре приехал Ильич. Много купался в море, много гонял на велосипеде, – море и морской ветер он очень любил, – весело болтал о всякой всячине с Костицыным, с увлечением ел крабов, которых ловил для нас хозяин…»

И какой же большевик не любил море и морской ветер!.. И ещё. Можно есть крабов жадно, можно – с аппетитом, можно – с хрустом, можно – с пивом… Есть крабов «с увлечением» мог только человек, страстно влюблённый в «Капитал», – наш Ильич! Прошу обратить внимание: и крабы с увлечением, и морской ветер, и велосипед – всё это на партийные взносы.

«Вставали рано, и до обеда, который давался, как во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своём углу в саду. Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки».

От себя Мариэтта Сергеевна добавляет: «Тёплая волна музыки, смешанная с благоуханием леса, белых грибов, сухих, мшистых ложбинок под солнцем, гора Ротхорн («Красный Рог»), белые альпийские розы».

Но и без этого авторского добавления ясно, что Ильич жил в раю, с которым не может сравниться никакой коммунизм: партийная жена, партийная любовница, море, заснеженные горные вершины, крабы…

Но не по Сеньке шапка, Ленин не мог воспринять простое человеческое счастье… Однажды гуляли они с Крупской по альпийским холмам – воздух, солнце, трава зелёная. Ильич остановился, долго смотрел себе под ноги, потом сплюнул и сказал: «Ох, и гадят же нам эти меньшевички…»