Письма к незнакомцу. Книга 7. Муж и жена – одна сатана

До Екатерины стали доходить слухи, что государь собирается с ней развестись и уготовил ей в думах своих долю незавидную: либо заслать в монастырь, либо заточить в крепость, либо вернуть на родину. Варианты – один другого хуже. Ну а сам Пётр Фёдорович задумал жениться на фаворитке и зажить с ней припеваючи.

9 июня 1962 Пётр III торжественно возложил на Елизавету Воронцову екатерининскую ленту – орден Российской империи, коим награждаются великие княжны и дамы высшего света. Екатерина поняла, что дело идёт к женитьбе и медлить нельзя.

Братья Орловы, которых было всего четверо, и которых Екатерина называла своими ангелами-хранителями, провели агитационную работу в войсках. Кому надо пообещали, кому можно – пригрозили, кнутом и пряником войска были собраны. Недовольных полу-прусским императором-пьяницей оказалось много.

Екатерина принимала парад. Выехала вперёд на своём коне Бриллианте и тут у неё… То ли с палаша слетел темляк, то ли с тепляка слетел палаш… Короче, произошла мелкая накладка – что-то слетело с чего-то. Вот в этот момент, как чёрт из табакерки, и обозначился вахмистр Потёмкин. Он подскочил к царице на своём коне и, подняв его на дыбы, отдал царице свой темляк (всё-таки темляк, что это, не знаю), впился в Екатерину влюблённым взглядом ещё двух голубых глаз, тряхнул светло-русыми волосами… А много ли надо, чтобы потревожить нестойкое сердце императрицы… А ещё у молодца был и орлиный нос, и высокий лоб, и красиво вытянутые брови, и щёки с румянцем, и могучие мускулы под мундиром, и весь он такой гигантский… варварский… романтичный…

Но до амуров ли? Нет, не до них. Время было тревожное, судьбоносное, да и смотрят в восемь глаз братаны Орловы, от которых так скоро не отбояришься… Наконец, кто-то из гвардейцев выкрикнул строчку из Вергилия: «Audaces fortuna juvat» – «Счастье сопутствует смелым».

И поскакали служивые во главе с царицей свергать с трона императора постылого и коварного… Никакого сопротивления Пётр III не оказал, сразу размяк и подписал отречение от престола без раздумья. Его кумир и коллега по венценосному делу прусский император Фридрих II[35 - Фридрих II (1712 – 1786),король Пруссии, основоположник прусско-германской государственности.] сказал с сожалением: «Пётр оставил престол совершенно так, как уходит послушный ребёнок, когда его посылают спать».

Сон оказался вечным. Императора группа гвардейцев препроводила в Ропшу, где его и удавили. Алексей Орлов[36 - Орлов Алексей Григорьевич, граф Орлов-Чесменский (1737 – 1807), сподвижник Екатерины II, военный и государственный деятель.] новоиспечённой императрице писал, что Пётр заспорил за столом с князем Барятинским, «не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты»[37 - Н.М. Голь «Первоначальствующие лица».].

Конечно, никто наказан не был, все были награждены. Нет императора – нет проблемы… Серкидон, не называйте будущую жену дурой. На всякий случай, не называйте, а тем более прилюдно.

А Потёмкин? Был ли он награждён? В обязательном порядке! За участие в дворцовом перевороте, за красивые глаза, за темляк, вовремя поданный, получил бравый вахмистр 600 душ и 18 тысяч рублей. С тем и отбыл в отчий дом под Смоленск, дабы отдохнуть дома…

Говорят, что дома и солома едома, а как отдохнёшь дома, так по телу истома. И как умудрился Григорий Александрович среди такой благодати прихворнуть – непонятно. Но занемог горячкою. И без того мужчина горячий, и надо же, такая хворь. Решил он вылечиться быстро и пригласил знахаря. Соорудил знахарь доморощенную припарку, и обвязал ею буйну голову. Возможно, бывали случаи, что припарки от горячки помогали, но на этот раз – не случилось. Не облегчение снизошло, а жар прихлынул к голове, и к глазу, который заодно с головой был обвязан. От жару нестерпимого сорвал Григорий Александрович то, что на голову было намотано, видит – на глазу остался нарост, зрение застилающий: стал болящий, не ведающий что творящий, нарост булавкой отковыривать… В результате таких манипуляций окривел.

Вот, Серкидон, к чему приводит самолечение. Заклинаю Вас: никаких знахарей – только в районную поликлинику.

Жизнерадостный страстный мужчина двадцати четырёх лет не на ратном поле, а дома да по собственной дури лишился глаза… А показалось, что вместе с глазом лишился всего на свете, и жизнь потеряла смысл. Засел Григорий Александрович в комнате с закрытыми ставнями, стал бороду растить и книги читать, готовясь уйти в монастырь… Вот тут и вломились в дом к отшельнику братья Орловы. «Здорово, тёзка, – крикнул Григорий,[38 - Орлов Григорий Григорьевич (1734 – 1783), генерел-фельдцейхмейстер, фаворит Екатерины, от него у царицы родился сын Алексей Бобринский.] – приказала императрица тебя осмотреть…» Освидетельствовали Орловы соперника на кривизну и повезли его в Петербург с лёгким сердцем, веруя, что одноглазый да учёностями замороченный особой конкуренции в борьбе за обладание царственным телом не составит.

Ошиблись братья, одним глазом увидел Потёмкин больше, чем они восьмью. Но о том, как взвился Григорий Александрович соколом выше братьев Орловых, в другой раз.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-9-

Приветствую Вас, Серкидон!

Опять у нас ЕГЭ. Опять угадываем мужа Екатерины. Бац! Потёмкин.

Какой Вы везучий! Вы опять угадали. Всё верно, вторым мужем государыни императрицы был Григорий Александрович Потёмкин. Вы, наверное, сделали звонок к другу, а другом Вашим оказался Лопатин Вячеслав Сергеевич[39 - Лопатин Вячеслав Сергеевич, р. 1936., кинорежиссёр, сценарист, историк.], историк, автор книг и о Екатерине, и о Потёмкине. Учёный, который плещется в восемнадцатом веке подобно дельфину. Судьбоносное венчание описал он так, будто сам венцы держал:

«Стояла светлая белая ночь, когда шлюпка отвалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла её и двинулась по Большой Невке. Там, в отдалённой, глухой части города возвышался Храм Святого Сампсония Странноприимца, основанный по повелению Петра Первого в честь Полтавской победы… Храм сохранился до наших дней. Чуть более 500 шагов отделяют его от берега Большой Невки. В соборе перед красным иконостасом духовник Императрицы Иван Панфилов и обвенчал её с Григорием Александровичем Потёмкиным. Свидетелями были: камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потёмкина, его родной племянник Александр Николаевич Самойлов, поручик лейб-гвардии Семёновского полка».

Тяжело далась священнику фраза «жена да убоится мужа своего», но императрица подбодрила мягким кивком, и духовник неловкость сию преодолел.

8 июня 1774 года состоялось сие великое таинство, таинство и в смысле церковном, и в смысле светском. Никто в империи, кроме участников ночного мероприятия, долгое время не знал о тайном венчании, а свидетели, духовник и брачными узами навек скреплённые о нём молчали.

Записка Екатерины Алексеевны князю Потёмкину от 8.07.1774:

«Баинка, я завтра буду и тех привезу, о коих пишете. Да Фельдмаршала Голицына шлюбки велите готовить противу Сиверса пристани, буде ближе ко дворцу пристать нельзя. Прощайте, будьте здоровы, а мы будем к вам веселы так, что любо будем. Monsieur le Gros (Господина Толстяка (фр.) позовите, буде изволишь. Adier, mon Ami (Прощайте, мой друг (фр.)»

Записка царицы ничуть не опровергает, а, напротив, подтверждает версию венчания. А ещё более подтверждает то, что отношения между Екатериной и Потёмкиным после 8.06. 1774 года резко переменились. Дальше расскажу, как переменились, но перед этим замечу: хорошо, что медовый месяц был качественно проведён молодожёнами до свадьбы, поскольку ни на свадьбу, ни на роды венценосцам отпуск не полагается. 12 июля 1975 года матушка Екатерина родила без отрыва от производства указов девочку – Лизу Тёмкину[40 - Тёмкина Елизавета Григорьевна (1775 – 1854), дочь Екатерины и Потёмкина.].

Отцом ребёнка был законный муж – Григорий Александрович. Лиза явилась единственным ребёнком (из пяти выживших), рождённым Екатериной в законном браке…

Совсем забыл я написать, что, выйдя из церкви, Потёмкин подхватил Екатерину на руки и понёс к набережной. Она же, обвив его шею руками, не переставая, шептала: «Богатырь мой ненаглядный, муж мой единственный. Счастье моё, любовь моя, жизнь моя…»

А Вы знаете. Серкидон, недавно я был в церкви Сампсония Странноприимца. Предпринял историческое путешествие. Сначала представил возможный путь невесты от Зимнего на шлюпках, потом не поленился и доехал до станции метро Выборгской, а там десять минут ходьбы до церкви. Ныне она красивая, каменная. Пётр Первый её возвёл деревянную, а вот какой она была в час венчания царицы – не могу знать, а спросить постеснялся. Потому что не до меня было, проходило в Божьей Обители таинство венчания, на этот раз дневное.

«Был жених серьёзным очень,//А невеста ослепительно была молодой…»[41 - Песня «Свадьба», сл. Роберта Рождественского, музыка Арно Бабаджаняна.]

Уверен, что молодые, мечтающие стать людьми успешными и высокопоставленными, венчаются только здесь. Возвращался я к метро бодро, напевая песню из репертуара Муслима Магомаева:

Вот промчались тройки звонко и крылато,

И дыхание весны шло от них,

И шагал я совершенно неженатый,

И жалел о том, что я не жених…[42 - Песня «Свадьба», сл. Роберта Рождественского, музыка Арно Бабаджаняна.]

Дома нашёл я ещё одну книгу о Потёмкине, и вот что вычитал о тайном венчании:

«Лодка Екатерины прошла по Фонтанке мимо Летнего дворца и повернула по Неве к невзрачной Выборгской стороне. У одной из пристаней Малой Невки дамы пересели в карету с задёрнутыми шторами, доставившую их к церкви св. Сампсония Страннопримца. Этот храм, первоначально деревянный, в украинском стиле, был возведён по велению Петра Великого в честь Полтавской победы (перестроенная в камне в 1781 году, церковь с высокой колокольней сохранилась до наших дней).

Потёмкин ждал императрицу в церкви. В церкви присутствовало ещё только трое мужчин: священник и двое свидетелей. Свидетелем Екатерины выступал камергер Евграф Александрович Чертков[43 - Чертков Евграф Александрович (1735 – 1797), действительный статский советник, активный участник переворота 1962 года.]. Потёмкина – его племянник Александр Николаевич Самойлов[44 - Самойлов Александр Николаевич (1744 -1814), государственный деятель, генерал-прокурор.]. Последний начал читать Евангелие. Дойдя до слов «Жена да убоится мужа своего», он смутился и взглянул на императрицу. Та кивнула – и он продолжал. Затем священник приступил к обряду. Самойлов и Чертков держали венцы. По окончании церемонии были сделаны брачные записи – выписки из церковной книги – и вручены свидетелям, которые поклялись хранить тайну»[45 - Из книги «Потёмкин» С. Себага –Монтефиоре.Саймон Джонантан Себаг-Монтефиоре, р. 1965., журналист, историк, специалист по истории СССР и России.].

Хорошо, что я и в эту книгу заглянул. Выяснил для себя (и для Вас), что церковь перестроена в камне 1781 году. То есть при Екатерине. Сердце-то не камень, вот и распорядилась матушка-императрица увековечить дорогое для неё деревянное строение в камне. Уточнил я и водный путь невесты от Зимнего, примерно так его и представлял.

А об изменениях в отношениях по линии Екатерина – Потёмкин напишу уже завтра. Устал от этой свадьбы так, будто сам венцы держал. А теперь мне ещё тайну хранить. Вам я уже всё разболтал.

Подведём итоги. Григорий Александрович Потёмкин, мужчина весьма целенаправленный, добился значительных успехов. Сначала он убедил царицу провести инвентаризацию всех, кто были до него, и царица написала письмо, которое озаглавила – «Чистосердечное признание», а затем и принудил царицу к морганатическому браку.

А мы с Вами, Серкидон, ещё никого к браку не склонили. С надеждою шлю Вам жену такую, какой она видится Северной Семирамиде. Угадали кто это? Да, так называли Екатерину Вторую европейские просветители:

«Доброй хозяйки должность есть: быть тихой, скромной, постоянной, осторожной; к Богу усердной, к свёкру и свекрови почтительной; с мужем обходиться любовно и благочинно, малых детей приучать к справедливости и любви к ближнему; перед родственниками и свойственниками быть учтивой, добрыя речи слушать охотно, лжи и лукавства гнушаться; не быть праздной, но радетельной на всякое изделие и бережливой в расходах».

Крепко жму Вашу руку, и до следующей невесты, до следующего письма.

-10-

Приветствую Вас, Серкидон!

Очень часто первые годы брака становятся временем испытаний. Потому что слишком велики ожидания молодожёнов, – думают, что если объявили их мужем и женой в Божьем Храме, то дальше раскроются райские ворота, а за этим райские кущи просто обязаны принять молодые тела… Ничего подобного! Грядут изменения, слом привычек и голос неба: «А готово ли ты, эгоистичное земное существо, к испытанию браком?..»

Особенно часты разочарования первыми годами брака (минус медовый месяц) у молодёжи. Но ведь Екатерина Алексеевна – не молодёжь. «Она ягодка опять,//Потому как – сорок пять». И Григорий Александрович тоже не молодёжь, тридцать пятый год на носу. И тем не менее, первые годы после брака прошли для них в обидах да в ругани. Ссорились супруги громко и знатно. Иной раз царица уже вся в слезах, а муженёк, от гнева красный, кричит-надрывается: «Я у тебя во дворце не для мебели!» Потом, уходя, дверью в сердцах хлопнет так, что и стёкла дребезжат, и мебель, которая для мебели, трясётся…

Екатерина ничего не хотела изменять. А Потёмкин считал, что ситуация изменилась: теперь он муж и повелитель. Так чем же и где же повелевать, ежели всё занято? Об этом и спорили. Государыня императрица однажды не утаилась: «Не о любви мы спорим, а о власти…»[46 - «Екатерина II и Г.А. Потёмкин. Личная переписка (1769 – 1791), РАН, серия «Литературные памятники», издание подготовил В.С. Лопатин, серия «Литературные памятники», М., «Наука» 1997.]

Тесно было им, германской лисице и русскому медведю, в одной берлоге, которую устроил Растрелли[47 - Бартоломео Франческо Растрелли (1701 – 1771), русский архитектор итальянского происхождения.] на берегу Невы. У Екатерины Алексеевны государственная губа была отнюдь не дура, власть и почёт она любила, головой рисковала, чтобы к власти пробиться. Но и Григорий Александрович был ох как не прост! Чувствовал он в себе силы исполинские, приложению которых в узилище дворца места не было.

Но, слава богу, вырвался сей славный муж на простор и выказал себя политическим деятелем, государственным управленцем и полководцем, равного которому не было в России. Да и Европе был такой всего один, и бегал он ещё в коротких корсиканских штанишках. Гавриил Романович Державин написал:

Се ты, отважнейший из смертных!