Грязь. Сборник

/

Глава

5

This is major Tom to ground control, I'm stepping through the door

And I'm floating in a most peculiar way,

And the stars look very different today,

For here am I sitting in a tin can far above the world.

Planet Earth is blue and there's nothing I can do.[27 - Это майор Том для наземного управления! Я прохожу через дверьИ плыву самым необычным образом,И звёзды сегодня выглядят совсем иначе,Ведь я здесь – сижу в жестяной банке высоко над миром.Планета Земля синяя, и я ничего не могу поделать.]

«Space Oddity» David Bowie.

Вечер 8 декабря 1980 года. По телеканалу ABC идет прямая трансляция матча между клубами «Майами Долфинс» и «Нью-Ингленд Пэтриотс». Счёт 13:13. Болельщики застыли у экранов телевизоров. Комментатор Говард Коссел неожиданно прерывает свой рассказ о матче:

–… но игра внезапно становится не так важна для нас. Я прервусь, нападение проходит в режиме «ноу-хаддл».

Раздается подавленный голос второго комментатора Фрэнка Гиффорда:

– Третий даун, четыре. Форман… четвёртый даун. Кавана тянет время до последней попытки, секунда за секундой, чтобы у «Майами» в любом случае не было шансов. Свисток судьи: таймаут, осталось три секунды. Джон Смит выходит на поле. И неважно, что там происходит на поле, Говард, ты должен сказать, что мы только что узнали в ложе прессы.

– Да, должны. Помните, что это всего лишь футбольная игра, не важно, кто выиграл или победил. О невыразимой трагедии сообщили нам из ABC News в Нью-Йорке: Джон Леннон снаружи своего дома в Вест-Сайде, Нью-Йорк, пожалуй, самый известный среди всех участников «Битлз», получил два выстрела в спину, немедленно был отправлен в больницу Рузвельта и скончался по прибытии. Сложно возвращаться к игре после такой впечатляющей новости, с которой нам, должно быть, придётся смириться. Фрэнк?

Пауза.

Пауза.

Пауза.

–Да, в самом деле.

Ещё вчера вечером он говорил прессе о своём альбоме "Двойная фантазия". Леннон заявил, что эта пластинка адресована людям его поколения. "Людям, которые выросли вместе со мной, я говорю: "Вот он я, а как дела у вас? Как поживает ваша родня? Скажите, разве 70-е были скучными годами? Давайте же сделаем 80-е годы великими!"

А теперь его не стало. Зажгите свечи у его дома, зажгите свечи…

Самое безоблачное и тихое утро в северной столице каждый год приходится на девятое мая. Особенно молчалив центр города. Еще до зари перекрывается Невский проспект и соседние улицы, с каждым часом полицейских становится всё больше и больше. И растянувшиеся потоки людей по обе стороны центрального проспекта медленно идут по тротуарам, опустевшим проезжим частям в поисках прохода в неприветливых ограждениях из стальных забор и оранжевых камазов из дорожной службы. Зрители проходят через металлоискатели и занимают свои места на тротуаре Невского в ожидании начала парада. На высоких питерских столбах сегодня развиваются красные флаги. Центр замер в ожидании.

В тот год перед началом празднества по проспекту несколько раз беспокойно проехала пара полицейских машин. В окнах было отчетливо видно беспокойное лицо водителя и надрыв пассажира, передающего что-то по компактной рации. В эти минуты один из главных проспектов страны полностью был в их распоряжении. Наконец, в какой-то момент они умчались к Дворцовой площади и не вернулись. С непонятной целью проехал черный безмолвный кортеж из десяти автомобилей. Солдаты-срочники, выстроенные вдоль тротуара живой стеной, недовольно переглядывались. На площади Восстания после кортежа медленно начал вышагивал Парад.

– А машины-то немецкие, – заметили зрители.

И были как всегда правы.

Во второй половине дня праздничная программа продолжилась. После напыщенной демонстрации военной мощи начались более мирные шествия. В три часа дня с красными флагами по Невскому проезжали мотоголовые байкеры, чтущие славные традиции своих предков. Зрители под необыкновенно палящим солнцем расстегнули свои куртки и надеялись спрятаться в тонкой тени фонарных столбов. У Дома Книги байкеры все как один друг за другом поворачивались и смотрели на верхний этаж. Некоторые при этом махали руками, потрясывали кулаками, бравируя и не теряя при этом контроля над дорогой. В широком окне стоял высокий человек в синем пиджаке и поднимал руку в ответ. Движения его были скупыми, он напоминал престарелого генсека, стоящего на трибуне Красной площади.

– Зарёв! – выкрикнул один из мотороголовых. Этот выкрик поддержали еще несколько наездников.

Человек в окне благосклонно кивнул головой. Он слегка улыбался и думал о том, что предстоит еще сделать за сегодня. Даже помахать колонне было в его сегодняшнем расписании. Настало время, когда имя Зарёв вселяло неиссякаемую надежду в друзей и ужас в сердца врагов. Николай поднял взгляд на другую сторону улицы. Годы прошли, а там всё также. Истоптанная брусчатка и ровный асфальт, серый камень и уже тускнеющая позолота, мощные колонны и голые кусты вдоль дорожек, и всё тот же громадный купол Казанского собора. Вдохновляет. Колонны создают простор, которого здесь зачастую не хватает, гранит мощно держит тяжелую и непоколебимую конструкцию. А внутри своды потолков продавливают небо. Всё это кажется чем-то невероятным, особенно под неестественно резкий рев моторов.

Когда байкеры наконец проехали, Николай сел за стол и продолжил печатать на компьютере статью для какого-то там журнала (его название надо будет посмотреть в расписании). Через открытое окно дул легкий прохладный ветерок и открывался вид на голубое небо. В былые годы это стало бы отдушиной для поэта, но сейчас для души времени не было: слишком многое зависело от слов этого серого человека. На столе зазвонил телефон. Хозяин телефона бросил на него взгляд и продолжил работать.

В дверь постучались.

– Да-да, входите.

Дверь кокетливо приоткрылась и из-за порога появилась молодая девушка в бело-зеленом платье и с платком на голове. Смотря на Зарёва, она несколько раз постучала о косяк своей тоненькой белой ручкой и, стесняясь, спросила:

– Можно?

– Входите, – с некоторым раздражением ответил хозяин кабинета.

Он знал, чего ждать от этой особы и был настроен скептически.

Девушка, опустив глаза, прошла вдоль длинного Т-образного стола для собраний и села на крутящийся стул напротив поэта. Сейчас их разделяла столешница и видение итогов этого разговора.

– С праздником вас! – с улыбкой сказала она, снимая с головы платок, делающий ее похожей на Алёнушку из русских сказок. – Сегодня такое солнце, пришлось даже платок одеть, чтобы не сгореть. И вот представляете, каждый год солнечный день выпадает именно на девятое мая! Уму непостижимо…

Николай не стал её разочаровывать по поводу разгона облаков, и устало произнес:

– Да-да… Вас тоже с праздником.

– Спасибо.

Она поправила свои густые черные волосы, сложила руки на коленях, и с улыбкой смотрела своими темными стеклышками-глазами. Она походила на куклу работы настоящего мастера.

– Я снова пришла по поводу нашей выставки.

– Я уже понял, – Зарёв откинулся на спинку кресла.

– Так как там с Гостиным двором?

– В очередной раз говорю: гостинке негде выставлять это, они не заинтересованы.

Она опустила взгляд, думая.

– А если на улице их выставить?

Николай отвернулся от нее и посмотрел в окно.

– Там же места много, они на новый год даже елки ставят. А представьте два десятка картин в ряд, все нарисованы или мной, или моими ученицами, все с психическими травмами, как на подбор. И картины одна мрачнее и глубже другой, там такие порой метафоры и образы возникают, вы, писатели, позавидовали бы!

У неё горели глаза, она почти причмокивала от удовольствия, описывая свои фантазии. А Зарёв все также сидел с отсутствующим взглядом где-то в небесах.

– Мы сами несем ответственность за свои культурные объекты, – проговорил он. – Здесь работает такой принцип.