Грязь. Сборник

– Виль? – заслышав знакомый акцент сказал Зарёв и развернулся.

Всё тот же широкоплечий прусский вояка с пышными усами и сединами на висках, облаченный в майку, шорты и тапочки, развел руки в стороны, замерев в ожидании. Поэт улыбнулся и обнял друга.

– Что ж ты не сообщил, что приезжаешь, и так ведь раз в год видимся, – сказал он, пожимая руку скрипачу, когда первые восторги от неожиданной встречи прошли.

– Я тебе на почту писал.

– Ааа, так я ее и не проверял пока, – сам вот только сегодня прилетел.

Вильгельм подмигнул и кивнул головой за спину поэта:

– Это к тебе.

Зарёв обернулся. Невысокая девушка с разноцветными глазами стояла рядом с Машей. Улыбка исчезла с его лица. Он напрягся и тихо сказал:

– Здравствуй, Сирень.

И пожал ей руку. После тех четырех часов они не виделись пять лет. Потом Сирень вернулась в этот город. Разок встретились и разошлись кто куда. Обиды, склоки, ссоры. Бесславный конец и дистанция, которая обезопасила обоих. И вот уже почти пять лет, вторые пять лет их истории, они ограничивались редкими встречами у знакомых и этим напряженным молчанием вокруг, когда эти двое вставали лицом к лицу. Как в сцене из фильма.

– А ты мне сегодня снилась.

Сирень уже не трогало ничего. Вчера, когда на этом самом месте одну из жительниц хостела вырвало кровью на паркет, все перепугались кроме неё. Она вызвала скорую и пошла за тряпкой, обойдя стороной растекающуюся багровую лужу, блестящую в свете коридорных ламп как дорогие рубины, источающие тепло. Ни один мускул не дрогнул на ее лице-маске. За эти годы она привыкла к крови, привыкла к язвам и смене уток. Она привыкла видеть смерть в глазах живых и эта рвота… всего лишь очередная ситуация, всего лишь один и тот же алгоритм.

Но последнюю фразу она почему-то не услышала.

– Что? –переспросила Сирень.

– Я говорю…

– Мы так здорово все собрались!.. Надо бы всех собрать… Позвонить Кириллу, пусть с Эмилией приезжают… Лену позвать… Даня еще в городе?.. А последняя комната свободна?.. Ого, значит, гостиная с камином свободна!.. А вы камин хоть раз зажигали?.. Как же мы так все хорошо встретились! – доносилось вокруг.

Сирень и Коля посмотрели по сторонам. Их друзья слились с общей суматохой хостела. Они посмотрели друг на друга. Последняя комната была свободна. Они до сих пор сжимали руки.

Окно было распахнуто, и легкая занавеска покачивалась на свежем весеннем ветерке. Свет фонарей освещал потолок комнаты. Они сели на голые половицы, устремив свои взоры навстречу улице. Изредка проезжали машины

– Я тогда не знал, куда мне идти дальше, к чему стремится. Писательство оказалось довольно тупиковым занятием, требующим идти по головам, если хочешь стать профессионалом. У меня на такое духу не хватило. До встречи с тобой.

– И ты пошел?

– Пришлось. Я увидел в этом мой единственный шанс вырваться из оков прежней тихой сидячей жизни. Шёл, конечно, не очень злобно, но… Вот, например, с Антоном тогда страшно поругались.

Зарёв посмотрел на нее.

Она была нужна ему также сильно, как и он ей. И стоило вспомнить о тех месяцах, которые они провели, в надежде на встречу, мечтая только о ней… – сколько же в этом было любви.

Пять долгих лет… Где были мы?

– Один человек сказал мне, что мои исповеди сродни разводному мосту через Неву. Я уже не помню, что это значило. Но она говорила, что я для нее – лучик света. Не думаю, что она тогда имела ввиду что-то плохое.

Сирень посмотрела на него с нежностью, пришедшей к ней совершенно неожиданно:

– Ты это помнишь?

Коля кивнул головой. А она как будто расцвела от нахлынувших воспоминаний. О темный ночах, проведенных в болтовне по телефону, переписках в чатах, написании друг другу бумажных писем в знак того, что это нечто большее, чем обыкновенное знакомство.

– Тебя не было для меня пять лет. Ты уехал, и я потом уехала…У меня долго умирала бабушка. Мы с мамой выхаживали ее в Риге и… Этот кошмар так затянулся. Прости, что разбила тебе сердце тогда, я правда видела в тебе что-то большее, чем простого ухажера. Но тебя не было год, а потом и еще… Ты не мог приехать. Я не справилась с собой, эти платонические отношения выматывали меня, ты был так далеко, а мне нужно было тепло, я должна была чувствовать кого-то рядом. А рядом всегда одни проходимцы. Вернее, один проходимец. Потом мне хватило мужества, и я сделала аборт. А потом уехала в Ригу. Я бы хотела всё вернуть, но…

–

–

–

–

– Ты моё солнце.

Сирень сама не понимала свои чувства до конца.

Сколько слез они пролили из-за друг друга.

И почему любовь моя в Питере?

Она показала ему письмо.

«Как можно летать так безмятежно, зная, что происходит вокруг. Но это так сладко… К сожалению, мы никогда не насытимся. У нас слишком мало времени и слишком много боли. Не мне тебе об этом говорить. Встретились, а у обоих за плечами целый мир, целая жизнь. Хочу к тебе и точка. Хватит слов. Я их и так написал слишком много. Хватит не на одну жизнь.»

– Я и правда хотел… Но не мог. Учеба, деньги, своя семья… Я поздно вылетел из своего гнезда, я вечно боялся.

За стеной становилось всё более шумно: их друзья собирались и накрывали праздничный стол, собранный на скорую руку. Пора идти.

– В конце концов, я тебе благодарен. Если бы не та боль, смог бы я стать человеком? Хотя, благодарить за боль… Ты моя Юдифь.

– А это кто?

– Лучше и не знать…

Они сидели в молчании и в какой-то момент посмотрели друг на друга. В их глазах, наполненных напряжением и болью, всё-таки нашлось немного тепла для обоих. И они слились в поцелуе, накрытом тишиной. Десять лет зрел этот поцелуй, вобрав в себя столько горечи и слез, упущенного времени, упущенных возможностей, упущенной жизни.

Когда они расцепились, Сирень сразу же зарыдала и уткнулась в его грудь. Он обнял её и молча смотрел вперед, не видя ничего: слишком больно было что-то говорить. Это был конец целой эпохи в их жизнях. Будто в эти минуты жизнь доигрывала последние ноты их серого дождливого романса. Их время ушло навсегда.

Господь, за что истязаешь ты нас? Неужели ты сам не любил никогда? Неужели, это всё для тебя – лишь сладкая песнь для ушей и потеха?

Торжество

и

Кровь