In Vino

– Ну, к делу! – Наконец произнёс Демон Елизар.

– Иду, иду, – глухо отозвался Губернатор, а сам не без удивления подумал: «Значит, и у них там всё как у нас».

Бокал Первый

Игристое

Зарецк наверняка знаком вам по туристическим путеводителям, тем, что включают это старинное среднерусское поселение, приютившееся над крутым берегом Летки, в число самых значимых точек Деревянного кольца России. Городок славен своей затейливой бревенчатой архитектурой, резными наличниками на узких и высоких окнах домов и непередаваемой атмосферой тихой провинции, где несколько раз в день, с точностью караула у дворца принца Монако, главную площадь города пересекают вереницы гусей в снежно-белом обмундировании и серых гвардейских фуражках. Да и вы сами, возможно, бывали в этом удивительном по красоте месте если не по делам, то в составе туристической или паломнической группы, или, в крайнем случае, проездом, путешествуя на юг России по железной дороге. Тогда на местной станции во время пятиминутной остановки вам обязательно предлагали пирожки, грушевые сладости и напитки: сидр или лимонад, варенье, джем или мармелад, или даже ароматный самогон, но этот – из-под полы.

А груши здесь растут превосходные и даже диковинные, благо климат и почва позволяют.

Многие заметят, что Зарецк, может быть, не так знаменит, как Ростов, Клин или Переславль, но тем не менее, он весьма популярен в качестве занимательного «туристического направления». Список достопримечательностей Зарецка и окрестностей не ограничивается старинным Предтеченским монастырём, Лесноозёрским скитом и домом-музеем поэта А. Д. Руно-Орошенского, воспевшего родной край «столь милый сердцу и очам». Большинство туристических объектов в городе так или иначе связано с грушей и разнообразными продуктами, приготовленными из неё.

Вот, открытый энтузиастами в начале девяностых годов Музей груши, например. Понимая скепсис читателя в отношении такого странного объекта изучения и экспонирования, приведу слова директора музея: «Лучше один раз откушать, чем семь раз послушать, а ещё лучше – и то и другое!» Экспозиция музея выстроена так причудливо, а экспонаты столь разнообразны, что к ним вполне применим девиз: «Увидеть историю Зарецка и России сквозь призму груши!» И не пожалейте небольшую сумму на экскурсовода, поскольку вдохновенный рассказ одной из трёх хранительниц грушевого наследия, способен выбить слезу ностальгического умиления и потаённой гордости за несгибаемый дух российской глубинки из самого сухого глаза.

Сейчас здесь более ста оригинальных экспонатов. В залах музея, например, представлены механические резалки и прессы конца девятнадцатого века, барочное кресло последнего из графов Пьяновых – Афанасия Аркадьевича, посадившего знаменитые сады, фотографии знатных садоводов двадцатых и тридцатых годов, автографы сидроваров-передовиков и личные вещи повидлоделов-новаторов. В отдельном стеклянном шкафу выставлена оригинальная бутылка из-под сидра, которая побывала на папанинской льдине. А вот другая – из партии напитка, поставленной в Кремль в 1938 году. И далее – этикетки, фотографии, юбилейные выпуски лимонада, сока, взвара, компота, повидла, джема, наборов сухофруктов и варенья, приуроченные к космическим полётам, великим стройкам, молодёжным фестивалям и Олимпиаде! А когда вы увидите умилительные этикетки с румянобокой грушей от знаменитого местного лимонада «Зарецкий Дюшес» дошедшие до нас из семидесятых годов, и делавшегося только на натуральном сиропе, в памяти сам собой возникнет образ тех не столь уж и давних времён, когда мы все были маленькими и жили в совсем другой стране, в другом городе и на другой улице. И в самом конце, как апогей экскурсии, – дегустация всего того разнообразия продуктов, которые можно произвести из сочных плодов грушевого дерева, и им несть числа…

Музей груши был открыт после смерти местного плодовода-селекционера Ивана Аврелиевича Ветринского, в его доме по Степана Разина, 1. Знаменитому ботанику здесь была посвящена отдельная экспозиция, размещённая в переоборудованном сарае. Наибольшей популярностью в качестве экскурсовода среди гостей музея пользовалась одна из трёх хранительниц музея, а именно Ирина Львовна (ныне – директор), которую за глаза все называют живым экспонатом. Рано овдовевший и бездетный Иван Аврелиевич нашёл в хорошо образованной учительнице музыки Ирине Пушковой родственную душу. Они сдружились, несмотря на разницу в возрасте, часто пили чай под старыми деревьями, вели неторопливые беседы об искусстве, садоводстве и болезнях ног, скрашивая одиночество друг друга. Впрочем, по решительным уверениям Ирины Львовны, их отношения никогда не омрачали низкие желания, и если возвышенный платонизм и любовь к прекрасному стали предосудительны, то люди сошли с ума.

Пересечение улиц Большой Грушевой и Стародубовской, что на Монастырской горке, тоже является своеобразной достопримечательностью Зарецка и именуется в народе «Хмельным перекрестком». Улица Большая Грушевая была именована так ещё в 19 веке, её название напоминало о садах, окружающих город и сочных плодах всех размеров и вкусов, которые они приносили. Малой Грушевой в городе никогда не было. Стародубовская улица носила имя воеводы Фёдора Стародубова, заложившему крепость Зарецк в середине 17 века и, протянувшись через всю Монастырскую горку, выходила к парку у реки, в котором уже в наше время установили памятник основателю города. Ранее эта улица носила имя славного красного комиссара, командовавшего продразвёрсткой в здешних краях, и прославившегося невообразимой жестокостью, но время предало забвению его имя, потому мы и не приводим его на этих страницах. А до 1927 года улица эта называлась Лавочной и сохранившиеся ещё кое-где сытые многооконные купеческие особняки с витринами магазинчиков на первых этажах, оправдывают это старое наименование.

Считается, что «Хмельным» знаменитый перекресток прозвали в пятидесятые годы двадцатого века, когда в угловых домах, его образующих, один за одним открылись вино-водочный магазин, типичная советская пивная для трудового народа, ещё – рюмочная, которую облюбовали местные служители муз и учителя, и, наконец, единственный в городе ресторан «Центральный» – удобный для свадеб и поминок. Если эти заведения и конкурировали друг с другом, то, само собой, не ценами, а мерой обшарпанности фасада, убогости интерьера и равнодушной, привычной грубости персонала (одинаково массивных, словно афишные тумбы, грудастых, большеротых и толсторуких Тётьмаш и Тётьлен).

Однако, стоит упомянуть и об изысканиях местного краеведа-любителя Юрия Карасикова, ради своего хобби оставившего работу врача-патологоанатома и с головой ушедшего в местные архивы, словно рыба в придонную тину. Он, подняв из забытых слоёв документального гумуса деловую переписку местных купцов, доказал, что прозвание «Хмельной» или, иначе, «Пьяный перекрёсток» было употребляемо в Зарецке ещё в конце 18 века, хотя ни одной корчмы поблизости не было. Всё дело в том, что из-за рельефа местности Большая Грушевая и Стародубовская выходили на перекрёсток на разных уровнях, а высота тротуаров над уровнем Летки на той же Стародубовской отличалась более чем на метр, поскольку улица шла вдоль склона. Добавьте к этому неумелое благоустройство и волнистую дорожную поверхность и получите картину, когда прохожий, попадая на пересечение этих улиц, не мог понять, где верх, а где низ, отчего и возникало у него неотвязное ощущение уходящей из-под ног земли, что типично для хмельного состояния.

Если пойти вниз по Стародубовской улице, у самого парка можно с осторожностью полюбоваться массивным двухэтажным краснокирпичным строением со стрельчатыми окнами. Это особняк купца Комиссарова, здание, имеющее дурную славу. Пока сам Егор Демьянович Комиссаров, владелец сидроварни, двух трактиров и популярного, но глубоко подпольного карточного клуба, был жив, всё обставлялось довольно тихо, как мануфактура, так и картёжные бои. Весьма передовой по тем временам человек, Егор Демьянович учил половых и крупье вежливому обращению, механизировал сидровое производство, следил за промышленными новинками. Технику использовали и для увеселений тоже. В подвале дома Комиссарова, говаривали, была даже механическая русалка, которая работала от пружинного завода, двигала руками, хвостом и открывала рот, из которого лились нежные звуки, стоны и бульканье. Но после смерти купца единственный сын его следил за производством плохо, понизил зарплаты рабочих, вызывая их недовольство, завёл себе гарем под видом женского хора и стал проматывать состояние отца в картёжных баталиях и попойках. Он прокутил бы наследство вконец, если бы не революция. Новая власть конфисковала дом со всеми механизмами, отдав его чекистам, заведшим там свои порядки. Судьба механической русалки до сих пор не известна.

Красный дом Комиссарова перешёл по прихоти истории комиссарам революционным, которые надолго обосновались в этих стенах. Страх перед новой опричниной был в народе так велик, что даже в шестидесятые годы, когда массовые аресты и расстрелы остались в прошлом, одинокие ночные прохожие слышали плач, стоны и холодящие душу вопли из его глубоких и обширных подвалов. То ли там продолжались заведённые ещё молодым купцом оргии, то ли эхо от криков невольников, замученных меднолицыми чекистами, никак не могло успокоиться, запертое в багровых стенах. Но самой ходовой версией стала та, что приписывала все эти звуки той самой жестяной русалке, замурованной в потайной комнате и еженощно вращающей хвостом и сучащей руками в жуткой темноте. Так или иначе, но призраки в особняке, принадлежащем ныне страховой кампании, по мнению народа, водились до сей поры…

Но проследуем же дальше. Быстро минуем широкую, мощёную булыжником ещё при последнем царе Большую Садовую улицу. Одним своим концом она уходит к Монастырской горке и стоящему на её вершине Предтеченскому монастырю, а другим – спускается к оврагу, за которым находится маленькая слобода в две улочки. Вот туда-то мы с вами и направимся, поскольку здесь начинается наша история.

Две кривых пыльных улицы за оврагом, застроенные столетними деревянными домами, в которых вечно пахло сыростью, кошками и лекарственными травами, были для Ярослава тем самым местом, которое принято называть «малой родиной». У каждого дома был обязательный палисад с мальвой и белой сиренью, кособокая скамейка, зелёная или коричневая, небольшой внутренний садик с несколькими плодовыми деревьями, среди которых всегда присутствовала знаменитая десертная груша Дуля, для многих ставшая символом Зарецка.

Улица Степана Разина (бывшая Малая Садовая) и перпендикулярный ей переулок Красных Зорь (бывший Складской) составляли отдельную экологическую и социальную систему внутри города. Отрезанная от остальной части Угольной горки глубоким оврагом небольшая территория была ограничена с севера и запада огромным колхозным садом. Восточная же часть выходила довольно крутым обрывом к Летке. Всё это создавало условия для того, чтобы местные жители почувствовали себя островитянами. Даже в моменты самого решительного противостояния подростковых группировок за главенство в городе («угольные» против «монастырских»), «разинцы» сохраняли нейтралитет.

На улице Степана Разина раньше было двенадцать домов, по шесть на каждой стороне, в переулке же – всего четыре, в одну линию, поскольку напротив них был сетчатый забор грушевого сада, где на кряжистых деревьях с густой кроной созревали знаменитые зарецкие груши. Конечно, Зарецк, будучи неофициальной грушевой столицей центральной России мог похвастаться обширными садами, раскинувшимися на десятки гектаров вокруг города. Но каждому было известно, что лучшие плоды растут здесь, за оврагом, потому что там микроклимат благоприятный и почва особая.

С Угольной горки в Завражье можно было попасть двумя путями: либо по пешеходному хлипкому мостику, называемому местными «Гнилым», выводившему в переулок, или же по мосту побольше, по которому могли проезжать автомобили. По мосту через овраг неторопливо, растерянно оглядываясь вокруг, шёл молодой человек, на вид около тридцати лет, в голубых джинсах, синей рубахе навыпуск и стоптанных кедах. Звали его Ярослав Хмелёв, и он провёл в доме по улице Степана Разина почти всё своё детство. Здесь он прожил до пятнадцати лет, пока его родители не получили квартиру в новостройке на Пролетарской улице. Когда-то дом под номером номер «2» по улице Степана Разина, как и все подобные строения в округе, крытый крашеным железом, был довольно приметным из-за резных наличников, ставенок и богатого фигурного подзора, вырезанных дедом Ярослава собственноручно. После смерти бабушки дом, державшийся из последних сил, за год обветшал, будто не видел смысла в дальнейшем существовании, и Ярослав, скрепя сердце продал его вместе с землёй сидроварной компании бизнесмена Хохова, чтобы вырученные деньги вложить в свой собственный маленький винный клуб и магазинчик «Modus Vivendi». После смены хозяина дом был заколочен, начал протекать, дребезжать стёклами на ветру и рассыпаться. Ярослав не приходил сюда уже полтора года, но сегодня компания «Зарецкий сидр» расчищала площадку под строительство туристического центра с дегустационным залом, снося все дома по чётной стороне улицы, пустовавшие, как и номер 2 уже несколько лет.

Выйдя по Гнилому мостику в переулок Красных Зорь, Ярослав на секунду остановился у аккуратного зелёного домика лучшего друга детства – Кости Шилова, единственного из старой компании, кто жил до сих пор за оврагом. Пройдя переулок, он свернул направо, где в начале улицы Степана Разина стояли Зарецкий музей груши, а напротив – старый дом Хмелёвых с заколоченными окнами.

Снег уже растаял. Лишь под заборами, да по тёмным углам ещё прятались ноздреватые серые сугробы. Солнце светило во всю мощь. Прямо навстречу Ярославу, едва переставляя чересчур слабые и непослушные ноги, по щербатому тротуару двигался потрёпанный мужик в растянутых спортивных штанах, галошах на босу ногу и жёваной футболке популярного футбольного клуба, поверх которой был накинут сальный ватник.

– Послушай, добрый человек! – Ещё издали крикнул помятый прохожий, голос его звучал страдальчески, хрипло. – Ты не историк, часом?

Ярослав приблизился к нему и ощутил тухловатый перегар выпитого вчера самогона вперемешку с запахом пота, лука и самосада.

– Так ты историк? Вижу, что историк, вон, в очках. А то я было к Львовне сунулся, да там чёт закрыто… Гля, понедельник – выходной. Почему всегда по понедельникам!?

Мужик маялся и томился всем своим естеством, требовавшим «поправки», а потом и добавки. Запой, похоже начался недавно и стремительно выходил на свой пик, держа жертву за кадык железными пальцами. Но горе запойному, когда деньги и запасы самогона заканчиваются так предательски рано, это знает каждый.

– Чего тебе? – Спросил Ярослав, смотря поверх головы мужика: не заработал ли стоящий у его старого дома ковшовый экскаватор, прибывший для сноса, но техника пока что вела себя смирно.

– Купи рукопись! – Мужик поднял перед собой клеёнчатую пыльную сумку. – Сто долларов всего!

– Это почему – долларов? – Не понял Ярослав.

– Да, гля! За рукопись, если старинная, доллары платят, я точно знаю. А эта? Редкость. Архи-ло-гическая!

Последнюю фразу мужик произнёс с трудом и по слогам; но он надеялся, что его мучения вознаградятся-таки звонкой монетой.

– Нет у меня валюты, – пожал плечами «историк», думая, как отделаться от прилипчивого торговца сомнительной стариной.

– Ну ты хоть взгляни от чего отказываешься! – Возмутился археолог, густо обдавая собеседника смрадом. – Наверняка учёная ценность, гля!

Он вынул из сумки что-то, размером с книгу, завёрнутое в вощёную бумагу. Сняв дрожащими руками несколько слоёв плотной упаковки, он явил на свет три старых тетради в картонных обложках, перевязанных кожаным шнурком. На верхней тетради химическим карандашом была нарисована кисть винограда и значилась надпись: «О жизни, виноградарстве и Великом Вине». Чуть ниже тем же почерком было приписано «1990 год. Б. Пехлевин». Ярослав дважды перечитал надпись на тетради и судорожно полез в карманы. Извлёк оттуда несколько мятых купюр, выгреб всю мелочь, а изнемогающий от зноя внутренней пустыни Индиана Джонс внимательно и настороженно наблюдал за действом. Потом он внезапно, будто стремительный коршун, падающий с небес за добычей, вырвал из рук Ярослава бумажки, выклевал из ладони монеты, сунул ему в руки тетради вместе с рваной бумагой и покровительственно произнёс:

– Считай, повезло тебе, историк: Львовна, та сто долларов дала бы!

Следопыт развернулся в сторону моста и, будто моряк на палубе широко ставя ноги, двинулся, плавно ускоряясь, в сторону ближайшего магазина.

– Где взял-то? – Крикнул ему в вдогонку Ярослав, приходя в себя.

– А, так над оврагом домик есть старый, где виноград рос, там стена обрушилась. – Не останавливаясь, отвечал продавец рукописей. – Пошарил, думал – клад… Одни тетрадки, гля!

Домик над оврагом был одним из самых таинственных и манящих мест Ярославова детства. Чтобы добраться до него, нужно было дойти до конца переулка Красных Зорь, потом с невинным видом покрутиться рядом с оградой сада, делая вид, что ты интересуешься свисающими через забор тяжёлыми плодами (срывать их не запрещалось), всё это время наблюдая за окнами последнего в переулке дома, где жила одинокая тётка Савельевна. Если её сердитого и любопытного лица в белом платочке нигде видно не было, нужно было быстро нырнуть за край ограды сада и аккуратно, дабы не соскользнуть ногами, пройти метров пятьдесят по еле заметной, осыпающейся прямо в овраг тропинке. В том месте, где сетчатый забор переходил в дощатый, имелось отверстие, через которое вполне мог пролезть ребёнок лет 11-12, но не взрослый человек.

Лаз выводил на склон холма, заросший травой, среди которой торчали кривые и кряжистые виноградные стволы, толщиной в руку взрослого человека; вокруг нескольких лоз ещё остались трубы с обрывками проволоками, вероятно, предназначенные для подвязки винограда. За старым виноградником никто не ухаживал, но и не вырубал его, он доживал свой век в полном уединении и забвении людьми, занятыми добычей насущного хлеба. Территория размером с полгектара была огорожена со всех сторон и попасть сюда можно было только через калитку в саду или по секретной тропинке над оврагом. В самом низу пологого склона приютился небольшой домик в два окна, всегда заколоченных, с открытой верандой. Раньше, когда жив был Баграт Пехлевин, детям разрешалось играть на виноградниках, однако с 1991 года тот дом был заброшен. Взрослые с усмешкой поминали домик как «Шалаш Баграта», но Ярослав и его компания, со страхом и придыханием называли таинственным словом «Ковчег», сами не зная, откуда взялось и что оно в точности значит. Начитанный Вася Аннинский утверждал, что так называли кузницы, где ковали кандалы для страшных преступников – разбойников и маньяков. Ходить сюда строго-настрого не дозволялось: взрослые не любят, когда дети лазают по заброшенным домам.

Но однажды, в разгар жаркого августа, преодолевая страх, вся банда «разинцев» в полном составе (сам Ярослав, Лёха Бормотаев, Олег Пехлевин, Лена Кац, Костя Шилов и Анита Смакова) пробралась внутрь Ковчега через заднее небольшое окно (верховодила, как всегда, Анита). Увы, внутри не оказалось ничего ужасного или таинственного. Только ряды пустых бутылок тёмного стекла вдоль стен, рассохшиеся от времени дубовые кадушки, запылённый массивный пресс для винограда, заскорузлые книги и газеты с портретами Горбачёва, три выгоревших фотографии на стенах, колченогий стул и больше ничего. Ни кузнечного горна, ни наковальни, ни огромного тяжёлого молота, который обязательно должен был стоять в углу, ни колодок, ни кандалов…

Заработал экскаватор, выводя Ярослава из задумчивости. Рывками двигаясь, как механический космический пришелец после высадки, гусеничный монстр пополз в сторону дома его детства и без раздумья вонзил ковш в стык между крышей и стеной, прикрытый фигурным зубчатым подзором и надавил сверху вниз. Стена безропотно поддалась, осыпаясь вниз кусками досок, комками сухой глины, битыми кирпичами, крыша накренилась и стала медленно сползать на землю.

Внезапная догадка заставила Ярослава замереть. Немного подумав, он опустил глаза и, прижимая тетради к груди, пошёл в сторону домика Савельевны. Сама Неонила Савельевна, казавшаяся детям злой волшебницей, охранявшей таинственный Ковчег, была самой обычной пожилой женщиной, одиноко доживавшей свой век в ветхом домике с таким же точно палисадом, как и у её соседей.

Хмелёв открыл незапертую калитку и позвал:

– Тёть Нила! Это я!

– Ярик? Ты чего? – Понеслось из открытой двери летней кухни, пристроенной прямо к дому. Оттуда же исходил резкий запах жареного лука. Савельевна, изрядно постаревшая и ссутулившаяся, но в таком же неизменном белом платке, завязанном на подбородке, выглянула наружу:

– Вот, щи затеяла. К обеду дочка Наташка приедет, да отца Артемия ждём. Юрочку помянем, годовщина у него.

– Вы Баграта, того, что виноград тут выращивал, помните?

– Оно конечно! Олежкин дед. Он Юрку моего всегда с собой в шалаш брал, он и помогал ему немного. Даже этикетки на бутылки разрешал клеить!

– А он вам ничего не оставлял перед смертью?