In Vino

– Ты что пристал к человеку, – делая маленькие глотки из глиняной пиалы сказала Анита Антону. – Чай у него не плохой.

– Отличный у него чай, честное слово! – Сырников подлил себе в пиалу из гайваня и тут же начал пить. – Только я всякие искусственные навороты не люблю. Ладно бы он для посетителей это всё делал: шоу официанток в шёлковых ги, воскурение палочек из муравьиного дерьма, холмистые пейзажи с драконами, джонки с гейшами. Но сам-то он зачем погрузился в эту муть? Лубочным буддизмом от него за версту воняет. А ведь русский, православный человек! Я всю жизнь единоборствами занимаюсь, но клоуном не стал, и не стремлюсь к рисовой нирване, поскольку нам это чуждо по природе.

Анита, нарочито громко причмокивая, пила улун и исподлобья смотрела на Антона.

– А ты сам-то? – Вдруг хитро прищурилась она. – Коли природный русак – пей водку!

– Современная водка? Зло! – Парировал Сырников с холодной уверенностью. – Почему? Потому что рафинированный продукт, ректификат. В нём нет души, это алко-андроид. Вино – новая концепция здоровья нации, поверь мне как учёному, спортсмену и сомелье.

– А вот мы теперь заварим зрелый пуэр, – как-то виновато проговорил Костя, подойдя к столу с полным чайником.

– Да-да, с ароматом итальянской сыровяленой колбасы и старого бароло, – кивнул Сырников. – Мы любим такое сочетание.

Анита тихо фыркнула, Ярослав тоже заулыбался и принялся за яйцо-пашот с овощами.

Через полчаса все разошлись и Ярослав остался за ширмой один. Он заказ ещё чаю и достал из сумки тетради, что приобрёл сегодня у «археолога».

«О жизни, виноградарстве и Великом Вине», – было написано на каждой из них, но чуть ниже стояли цифры 1 и 2.

Ярослав открыл первую тетрадь. Почерк Баграта, немного угловатый, крупный, плотно заполнял страницы, некоторые буквы имели завитки, напоминавшие вьющуюся виноградную лозу, на первой странице были какие-то цифры, возможно, расчёты, далее следовало несколько пустых листов, между которыми были проложены красноватые пятипалые виноградные листья. Потом следовал короткий текст:

«Только служение Истине имеет значение. А ревностное, даже героическое следование пороку и заблуждению не имеет оправдания, поскольку не имеет конечной цели. Чем более бескорыстно и усердно человек следует по пути, ведущему его от Бога, тем более наглядной и поучительной является пустота его жизни, будь ты Бонапарт, Генеральный секретарь или обладатель несметных богатств».

Ярослав пролистал несколько пустых страниц и нашёл начало повествования. У окна чайной остановился белый «Кайен», из него вышел Иван Хохов и несколько минут разговаривал с высоким усатым человеком, видимо, директором магазина. Хмелёв закрыл жалюзи, чтобы не отвлекаться на уличную суету и углубился в трактат. Прошло всего тридцать минут, он на одном дыхании прочёл первую тетрадь, но так и остался сидеть в неподвижности, боясь пошевелиться, чтобы не расплескать появившееся вдруг в душе удивительно тонкое, возвышенное и незнакомое доселе чувство, более всего похожее на молитву без слов. Это новое ощущение следовало сберечь, сохранить, как хрупкую хрустальную фигурку ангела, подаренную ему на Рождество Анитой, и Ярослав сделал над собой неимоверное усилие, пытаясь поймать и удержать это наитие. За окном раздались крики, топот ног, кто-то вскрикнул, как будто его ударили, но Ярослав усилием воли удержал внимание на своем внутреннем переживании, но оно ускользало, становилось эфемерным, оставляя лишь послевкусие, воспоминание. Сознание двоилось, душа разрывалась между суетой города и внутренней тишиной, зовущей куда-то ещё дальше. Он собрал волю в кулак и неимоверным усилием постарался вернуть себе целостность, но внутри что-то вдруг зазвенело, лопнуло, а в голове запылал пожар и оттуда, как звери из горящего леса, побежали мысли и чувства. За окном раздались крики и захлопали двери автомобилей, но Ярослав уже перешел грань реальности и медленно сползал в белёсый блаженный туман, где не было ни мыслей, ни образов. Наконец, мир окончательно погрузился во тьму, а сам Ярослав, потеряв ощущение верха и низа кулём соскользнул со стула прямо на пол и мгновенно потерял сознание.

***

Дарья Уманская, хорошо известная в мире шоколадных плиток, меланжеров и эксклюзивных какао-бобов с горных плантаций как Даша Зарецкая с восьми утра была в магазине со всей своей роднёй и пыталась придать шарм почти восстановленному магазину, а на её круглом и обычно добродушном лице играла желваками та упрямая воля, которая являет себя только у загнанного в угол, но не сдавшегося человека. Её бледное лицо и покрасневшие, набухшие веки выдавали несколько бессонных ночей кряду, проведённых за обжаркой, меланжированием и формованием шоколада. Её помощница Катя буквально валилась с ног, изготовив за неделю десятки наименований авторского мармелада, эксклюзивного конфитюра, апельсиновых цукатов в глазури, красочных открыток из бельгийского шоколада с наклеенной на плитки тончайшей сахарной бумагой, на которой красовались виды Зарецка. Казалось, всё было против них, но они подгоняемые владельцем «Кондиции» Антоном Сырниковым, упрямо и молчаливо делали своё дело. Оставалось сделать большую шоколадную сову и можно было передохнуть, немного поразмышлять о том, что же на самом деле творится вокруг.

Казалось, далеко позади дикие девяностые, но стоит появиться на свет маленькому беззащитному предпринимателю, готовому печь булочки, выпиливать поделки, крутить из проволоки, ваять из глины, валять из шерсти, плести из лозы, как буквально из ниоткуда материализуется нагловатый джин стихийного капитализма и требует заплатить дань за факт своего существования. Так и Даша, не успела продать ни одной шоколадки, как уже попала под пресс, лишившись почти всего за одну ночь.

Хохов-младший, сын Ивана Ивановича, пришёл за целый месяц до открытия магазина к Даше и объяснил, что от неё требуется. Даша хоть и испугалась, но требования были столь удивительны и необычны, что она решила наудачу проигнорировать их, не сказав никому о визите Хохова.

А на седьмой день, когда до открытия оставались считанные часы, произошло очень пренеприятное событие. Даша пришла в магазин в семь утра, повозила ключом в замочной скважине, дверь была не заперта, она, недоумевая, вошла внутрь и огляделась, не сразу осознав, что же изменилось в интерьере. Она хотела выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха и зайти снова, но тут её голова помимо воли закружилась против часовой стрелки, пол качнулся влево, словно палуба корабля в шторм, она схватилась за стену рукой, выронила сумку из рук и сползла спиной прямо по остаткам разбитой вдребезги витрины на пол, придавив телом картонную коробку с большой шоколадной совой, сделанной на заказ.

Даша сидела на полу посреди разгромленного шоколадного царства и остекленевшим взором и созерцала покосившуюся картину с изображением весёлого губастого негритёнка, несущего по дороге корзину с бобами. Эфиопский шоколад один из самых лучших, тонких и ароматных.

Сырников зашёл в магазин Даши, чтобы спросить, не нужна ли новой соседке по перекрёстку помощь старожилов и сразу сообразил, что тут произошло. Он помог Даше подняться, усадил её в кресло, ни слова не говоря, сделал две чашки кофе и поставил их на столик. Он поднял с пола разбитую сову из бельгийского шоколада, снял обёртку из фольги и откусил от неё голову.

– Даша, у тебя даже поделочный шоколад самый вкусный, – наконец сказал Антон.

– Я старалась, – сказала Уманская, ещё не придя в себя, но взяв из его рук сову, тоже откусила немного с задумчивым видом. – Детям нравится…

После кофе (Даша с трудом, но сделала пару глотков) они осмотрелись и поняли, что погибло всё: фигурный пряничный Зарецкий собор, юбилейные медали и шоколадные наборы; раздавлены коробки грушевой пастилы – в глазури, без неё, в кунжуте и орехах, разбиты банки с солёной карамелью, конфитюром и пастой. Магазин готовый к открытию, перестал существовать: всё погублено под напором варваров. Особенно жалко было смотреть на драгоценные плитки горького шоколада из эксклюзивных бобов Тринидада, Эфиопии и Никарагуа, поскольку они совсем потеряли товарный вид под подошвами ботинок хоховских громил.

Понимая, что Даша пребывает в шоке и делает всё автоматически, Сырников не пытался её утешать, а лишь деловито провёл уборку, удалил разбитые стёкла витрины и подмёл пол. Внутри его клокотал гнев, но он не подавал виду.

Два больших пакета с шоколадным ломом и разбитая витрина: убытки для миниатюрного магазинчика были фатальными.

Послу уборки Даша наконец поднялась из кресла, сунула пакеты с мусором Антону и сухо сказала:

– На помойку.

– Эдик Хохов? – Спросил Сырников, уже зная ответ.

Даша кивнула, поджав губы. Сама она тут же ушла в заднюю комнату закрыла дверь и оттуда донеслись всхлипывания с тонкими жалобными подвываниями.

– Это хорошо, значит, отходит, – сказал себе Сырников и, забрав мешки с раздавленным шоколадом и витринными стёклами, вышел из магазина.

У алкомаркета «Жесть и стекло» он увидел белый «Кайен» с номером 999, припаркованный прямо на тротуаре, прищурившись он смотрел на автомобиль, ощущая прилив ненависти. Ноги сами понесли его в сторону машины Эдика Хохова. Антон тяжёлым шагом подошёл к задней двери «Кайена», рывком открыл её и последовательно высыпал шоколадное месиво из обоих пакетов на мягкую белую кожу заднего сиденья. Переднее сиденье с огромным подголовником скрывало водителю обзор, он, не понимая, что творится, пытался обернуться, свеситься в проём, но Сырников захлопнул дверцу и стоя чуть сзади передней двери, постучал в стекло водительской двери. Человек внутри «Кайена» несколько секунд созерцал липкий мусор на заднем сиденье и пытался сообразить, кто же это такой дерзкий, что осмелился беспокоить столь наглым образом полновластного хозяина если не всего, то большей части города, в принадлежащем ему автомобиле. Он заглянул в боковое зеркало, он там были видны только клетки на серой рубашке наглеца. В конце концов стекло двери медленно поехало вниз.

– Какого…? – Донёсся сердитый голос из салона, но Сырников оборвал фразу. Он почти без замаха, умело выставляя вперёд набитые до дубовой твёрдости костяшки пальцев нанёс удар в едва приоткрытое окно по мелькнувшей внутри голове водителя. Под кулаком хрустнули солнечные очки и раздался удивлённый всхлип. Второй, ещё более безжалостный тычок, был произведён с опасным разрушающим акцентом, и если бы водитель не подался вперёд, то хрупкий скуловой отросток, едва защищающий край орбиты, был бы наверняка сломан. Но удар, на счастье обеих сторон, пришёлся в теменную кость и чиркнул по макушке. Пока стекло ехало вверх, Антон успел сунуть руку в кондиционированный сумрак «Кайена» ещё раз, чувствуя, что попал в угол рта, однако удар получился не сильный. Стекло закрылось и автомобиль завыл сигнализацией, а Сырников развернулся и пошёл в свой ресторан, ибо пришла пора готовить своё заведение к открытию.

Какое-то время он не выглядывал на улицу, совсем забыв о происшествии, занимаясь накладными и счетами на овощи, креветки и лосось и ругаясь с поставщиками вялой зелени. Но через два часа в ресторан пришёл Марс Гильдеев и подозрительно уставился на Антона.

– Хохов-старший в рыло получил от неизвестного Робина Гуда, – сказал он ухмыляясь.

– Как старший? – Изумился Сырников, и холодная струйка побежала у него между лопаток. – Я слышал, что Эдику перепало.

– Иван свет Иванович, он самый, – кивнул Марс, продолжая разглядывать Антона. – Сидел он в своей новой машине, никого не трогал, ждал директора магазина, на склад собрались, и тут такой наезд! Давненько Чугунок не огребал, с девяносто пятого. Вот дела!

– Да как же так? – Растерялся Антон, не понимая, как он мог ошибиться. «Кайен» Хохова-младшего был слишком приметен, чтобы его перепутать с чем-то ещё.

– Так ты не знаешь, кто это так изумил народ? –Спросил Гильдеев, в упор рассматривая Сырникова. – Говорят он в серой такой рубашке был, в крупную клетку.

– Без понятия! – Мотнул головой тот, наконец, осознавая, что попал в переплёт. – Но я заметил, стоял тут «Кайен» Эдика…

– Ан, нет, – покачал головой Марс. – Это машина старшего Хохова. У них и цвет и номера теперь одинаковые – три девятки, только буквы отличаются. Уже месяца два, как Иван Иванович свой «Паджеро» продал.

Антон промолчал, продолжая судорожно размышлять.

– Ну, я пойду, – сказал Гильдеев, зачерпнул из чашки, что стояла на столе, горсть солёных орехов, и вразвалку удалился.

Минут тридцать Сырников ходил по своему небольшому кабинету, тормоша редеющую шевелюру, спонтанно молясь и изредка ударяя себя по лбу. Наконец, он снял свою приметную клетчатую рубашку и засунул глубоко в шкаф, натянул застиранную футболку с логотипом своего ресторана, посмотрелся в зеркало и понял, что это не поможет: пройдёт ещё пара часов и его раскроют. Выход из ситуации напрашивался только один. Он взял телефон, нашёл номер Довганюка и нажал на вызов:

– Максим, доброго здоровья тебе, друг!

– О, Антоха! –обрадованно загудел голос в телефонной трубке. – Где ты пропадал, как же я рад тебя слышать!

– Макс, ты шоколад любишь? – Спросил Сырников.

– Я? – Удивился голос. – Вот это заход! Нет, это не мой продукт, я Бордо люблю, лучше Сент-Эмильон или Пойяк, но ты же знаешь, жена моя и дочка Настя по нему просто с ума сходят. Даже коллекционируют, сластёны!

– Макс, а ты знаешь, где делают лучший в стране шоколад?

– Где же?

– У нас в Зарецке!