– Саныч, тут заказчик пришел, – заявил он с порога. – Не нравится ему как ты их статью порезал.
– Если она заказная, нечего ее мне было давать. На подпись главному и в корректуру.
– Тут такое дело, – замялся вошедший. – Они только объявление о выставке оплачивают. Ты сам с ним поговори.
Он на минуту исчез, пропуская вперед импозантного мужчину.
– Знакомьтесь – Михаил Александрович, – сказал молодой человек, указывая рукой на Протасова. – А это…
– Спасибо, я сам. Алексей Николаевич, – сказал мужчина, протягивая руку Протасову. – Я не отниму у вас много времени.
– Присаживайтесь. Чем могу?
– Я понимаю, что ваше издание интересует не сама Фрида, а то как она связана с Россией. И должен заметить, что мне очень понравилось как вы мастерски это подали.
– Но?
– Да, есть один нюанс. Мы бы хотели, чтобы о личной жизни Фриды было сказано более подробно.
– Помню, в девяностые кто-то вывел формулу успешного издания: чужие деньги, чужая постель и свой огород, – заметил Протасов.
– Так ведь с тех пор ничего не изменилось, разве что огород потерял свою актуальность. А пикантные детали по-прежнему в цене. То, на что раньше было табу, сегодня вполне открыто. Вы же понимаете, tempora mutantur et nos mutamur in illis[6 - Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними].
– О да! Etiam stupiditatem, narrabitur in Latin, maximo argumento fit[7 - Даже глупость, сказанная на латыни, становится веским аргументом.].
– Что?
– Я думал, что мы с вами на одном языке говорим. Впрочем, не важно. Всегда считал, что это мы меняем мир, а не наоборот. Так что вы хотите?
– Чтобы осталась упоминание об интимной стороне ее жизни.
– То есть о ее бисексуальности, если я правильно вас понял.
– Именно.
– А это как-то связано с ее творчеством или романом с Троцким?
– Но ведь это правда.
– Правда и то, что человеческий организм выводит продукты своей жизнедеятельности. Но описывать этот процесс как-то мерзко, если это не сугубо медицинский текст.
– Но вы же не будете отрицать гей-парады, которые, пусть пока не у нас, но проходят по всему миру?
– Замечу, что парад – это торжественное шествие. А там – просто демонстрация своей сексуальной ориентации, причем в форме карнавала. Что же касаемо геев – это как бы good as you[8 - хороший, как ты], да? Так вот мне это напоминает раннесоветские имена, типа Даздраперма, то есть Даздравствует Первое мая. А главное – вы не поверите! – Педераст от «передовое дело радует Сталина».
– Вы гомофоб? – с улыбкой спросил Алексей Николаевич.
– Я филолог, сиречь любящий слово. По сему весьма серьезно отношусь ко всяким терминам. Поясню. Фобия – это немотивированный и неконтролируемый страх, а гомо – себе подобный. Иными словами, гомосексуалист испытывает половое влечение к себе подобным. Гомофоб, соответственно, страх к себе подобными, а это абсолютный бред. Я же испытываю отвращение ко всяким извращенцам. Поэтому могу предложить новый термин – мизосадомит, по типу мизантропа.
– Как-то это не толерантно.
– Толерантность – это болезнь. Точнее неспособность организма ей сопротивляться. А поскольку я сопротивляюсь, я, естественно, не толерантен. И не политкорректен. Для меня, например, негры остаются неграми, будь они хоть в Африке, хоть в Америке.
– Ну, это уж прямо расизм, – вновь улыбнулся посетитель.
– Отнюдь! Это всего лишь отсыл к расовой принадлежности. Даже если я буду утверждать, – а это абсолютная правда – что мне нравятся женщины европейского типа, точнее даже славянского, это не может рассматриваться как расизм, а всего лишь как бессознательное фенотипическое предпочтение. И то, что где-то неграм не нравится, что их так называют, никак не отменяет существования негроидной расы. Кстати, знаете как по-исландки будет немец? Сиска! И никто в Германии, которую во многих славянских странах величают на разный лад Неметчиной, от этого не падает в обморок.
– У вас весьма любопытные взгляды, но…
– …вернемся к нашим баранам, – вставил Протасов.
– Именно. Думаю, ваш главный не очень обрадуется, если мы с вами не сможем прийти к консенсусу. Поэтому предлагаю компромисс: вы напишите отрицательный отзыв. От себя или от редакции. Скандал – это тоже хорошая реклама. А мы, в свою очередь, лично вас отблагодарим.
Протасов задумался.
– Я бы предложил другой вариант, – наконец ответил он. – Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.
– Хорошо. Вы меня убедили, – быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.
С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.
– Так, мне явно нужен глоток никотина. Вы курите?
– Пытаюсь бросить. Но не в этот раз.
Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.
– Вот раньше были шестидесятники, – сказал Протасов, закуривая, – романтики забрезжившей свободы, потом семидесяхнутые – отстраненные что ли, а теперь вот восьмидерасты, чье кредо – лесть, угрозы и подкуп. При полном отсутствии морали. И все в обертке показного лоска в сочетании с поверхностными знаниями. Зато считающими себя мастерами пиара, асами, можно сказать. Стало быть, и называть их нужно пиарасы.
В ответ на этот монолог Николай только ухмыльнулся.
Глава 5
Публикация в «Русском глашатае» может и не стала сенсацией, но интерес вызвала большой.
Из статьи Протасова:
Бурный роман Льва Давидовича и Магдалены Кармен Фриды Кало и Кальдерон закончился скандалом и чета Троцких вынуждена была найти себе новое жилье, которое по стечению обстоятельств оказалось на соседней улице. <…>
Надо заметить, что при переезде Троцкий не взял с собой картину, подаренную ему Фридой. На ней она изобразила себя стоящей в полный рост между двумя шторами. В руках она держит листок с весьма красноречивым текстом: «Я посвящаю эту картину Льву Троцкому, со всей моей любовью, 7 ноября 1937 года. Фрида Кало, Сан-Анхель, Мехико». Говорят, что оставить картину настояла жена Троцкого, Наталья Седова. Как знать? Однако, как выяснилось позже, одно полотно Фриды Лев Давидович все же захватил. <…>
Казалось бы, назвать эту картину портретом невозможно. Мы видим просто пенсне, в стеклах которого пляшут языки пламени. Фрида говорила, что пишет картины только о том, что хорошо знает, поэтому в ее творчестве преобладают автопортреты. И здесь, несмотря на бурный роман, она как бы говорит, что совсем не знает Троцкого. А огонь? Быть может это отражается ее пламенная страсть? А может она увидела адский огонь в глазах этого демона революции? <…>
По некоторым данным, после смерти Троцкого картина оказалась на Кубе, а в шестидесятые ее видели в Москве. Некто приносил ее в дом Лили Брик, музы революционного «агитатора, горлана-главаря» Владимира Маяковского. А дальше следы ее теряются…
Из не вошедшего в статью Николая весьма позабавило, что фрески Риверы и Сикейроса являются громадными революционными комиксами. Но вот несколько важных фактов Протасов не упомянул умышленно. Он решил заняться поиском картины, а на Николая рассчитывал в качестве помощника.
Из дневника NN, обнаруженного Калмыковым в литархиве: