Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение

В нишах за картинами Горбачёв и Цыган хранили свои незамысловатые орудия «антирэкета»: пару молотков с приваренными железными рукоятками и металлическую трубу.

Сходу оценив ситуацию и поняв, что наконец-то пришли «конкретные люди», Горби, не останавливаясь, пружинистой походкой подошел к Стене, привычно запустил руку в нишу и незаметно засунул свой любимый молоток сзади за ремень, прикрыв его курткой. Цыган, делая вид, что перевешивает картину, сделал то же самое.

«Молоток – не статья!» – говаривал он в своё время, когда объяснял всем, почему он постоянно возит его в своей машине или носит под курткой по Арбату.

С деланно-удивлённым видом Горби выслушал Лёху, доложившего, что пришли люди «на разговор». Отходить в сторону «для разговора» Горбачёв отказался, резонно исходя из того, что здесь, при людях, братва ножи вынимать не будет.

«… Окрестные холмы озарились первыми лучами солнца. Лишь бряцание оружия и храп коней нарушали безмолвную тишину утра. Туман постепенно сползал с возвышенностей в сонные лощины… Затаив дыхание, стоявшие на Светлом холме вглядывались в горизонт, уже ощущая приближение полчищ противника по нарастающему гулу земли. Утренние птицы, беззвучно вспархивая над росистой травой, разлетались в разные стороны, предчувствуя беду… И, наконец, разрывая клочья тумана, на холме появились первые отряды противника…

Ангелы, парившие высоко в небе, завершали последние приготовления к сражению. Держа в руках длинные светящиеся лучи, они руководили своими подопечными на земле. Те из них, которые управляли «светящимися», находились несколько выше других ангелов. Их одеяния светились сильнее, и они были крупнее своих собратьев, манипулировавших «погасшими», «поднимающимися к светящимся», а также «спускающимися к погасшим»… Одеяния ангелов и свечение вокруг них – были неповторимы. Во всей Вселенной – не найти двух одинаковых по цвету и свечению…

Гулкий топот тяжёлой конницы, спускавшейся в долину с левой и правой частей холмистого горизонта, отдавался серебряными колокольчиками в сердцах стоявших на Светлом холме и с напряжением всматривавшихся в густой туман над низменностью.

Вдруг на некоторое время всё замерло. В пространстве над головами «управляющих светящимися» пронеслись гигантские тени крыльев Белого и Чёрного архангелов… и битва началась.

Отойдя от огромного полотна как можно дальше – на самую середину ангара, Татьяна вновь осматривала весь холст целиком. Цветовые пятна внизу, на поле боя, были плотными, похожими на сгустки запёкшейся крови в клубах пыли… Серое небо пронизывали яркие светящиеся «стики» в руках ангелов, огненными шарами метавшихся над сражением…»

Зевакам, проходившим мимо Стены, не было слышно, о чём говорили рэкетиры с художниками, однако чувствовалось, что напряжение нарастает. Не вынимая правой руки из кармана чёрной просторной кожаной куртки, «старший» всё ближе прижимался к Горбачеву, что-то отрывисто говоря и брызгая слюной. Горби не отходил ни на шаг и, сверля «старшего» глазами, спокойно отвечал ему. Судя по всему, это вывело последнего из себя. Разговор достиг пика, и стоявший слева от «старшего» короткостриженый парень изо всей силы ударил Горбачева в правую челюсть невесть откуда взявшимся кастетом. Горби припал на правое колено. На камень мостовой хлынула кровь…

Цыган молниеносно ударил тяжёлой сталью молотка по руке «старшего». На брусчатку со звоном упал нож. Бандит отскочил назад, матерясь и зажимая сломанную руку, а Цыган уже набросился на ударившего Горбачёва парня и, схватив за рукав, нанес ему подряд несколько ударов по голове молотком, пока тот не упал. Остальные ребята Стены ринулись на бандитов и долго гнали их по Серебряному переулку до самого Калининского проспекта, распугивая прохожих.

Всё произошло так неожиданно и молниеносно, что когда они вернулись, то ужаснулись: около Стены стояла огромная толпа народу, а на брусчатке лежало тело раненого бандита с пробитой головой. Вокруг были лужи крови. Девчонки смачивали носовые платки в водке и зажимали окровавленную щёку Горбачева, в которой зияла целая дыра от удара кастетом.

Договорились, что Цыган до вечера должен исчезнуть с Арбата. На всякий случай. Пока всё прояснится.

Через некоторое время раненого бандита увезла неотложка. Он так ни разу в себя и не пришёл, но врач сказал, что пульс есть и вроде —жив!

На расспросы следователя в пятом отделении милиции, куда потом потащили всех для составления протокола, ребята и девчонки отвечали, что никто не видел, кто и как ударил этого бандита, и что он сам виноват: первый напал на Горбачева. Алёне с Анжелкой удалось сохранить кастет, который был приобщен к делу как вещдок. Нож бесследно исчез, но всеми свидетелями он был описан одинаково: c чёрно-белой пластиковой наборной ручкой, как зебра.

А тем временем тётя Глаша, ответственная за этот участок дворничиха, по распоряжению старшего сержанта Николаева принесла опилки и посыпала ими сгустки крови на мостовой. Через час Арбат, подобно реке, уже забыл о случившемся и разнёс прилипшие к подошвам прохожих опилки с впитанными в них каплями крови практически по всей Москве. По брусчатке Арбата, коврикам личных автомобилей и такси, резиновым покрытиям троллейбусов и автобусов, по ступеням эскалаторов и платформам метро – от Преображенской площади до Юго-Запада и от Щёлковской до Планерной…

Глава 12

Пятно. Рассказ Грибника.

Произошедшее ошеломило Вождя. Придя на Арбат вечером, он поверил в случившееся только тогда, когда увидел опухшее лицо Горбачёва, вернувшегося из травмопункта с наложенными швами. Голубые Мечи приехал из Звенигорода ещё позже – к девяти вечера.

Созвонившись с Цыганом, попросили его не приезжать пару дней: нужно было уточнить, каково состояние раненого бандита. Из клиники Склифософского ответили, что он по-прежнему в реанимации и его состояние «крайне тяжёлое».

Вечером собрались в комнате Синяка без девчонок, которых отправили на кухню готовить ужин. Посовещавшись, решили на следующий день выходить к Стене несмотря ни на что. Подтянуть дополнительные силы знакомых ребят с Арбата и расположить их на квартире у Синяка и в прилегающих переулках. Особо красноречивыми были Лёха, говоривший про знакомых «мастеров спорта по боксу», и Игорь, обещавший привезти друзей «на нескольких иномарках». Алёна, Ляля и Анжелка остались на ночь в мастерской Вождя, выражая свою солидарность с ребятами. Приготовив им поесть, они допоздна курили на кухне вместе с Синяком.

Рано утром пришел Грибник. Его появление несколько разрядило обстановку. Помимо своей традиционной добычи он привез пяток зайцев, пойманных им в силки где-то под Москвой. Один из них был жив и, будучи выпущен из мешка, смешно бегал по коридору. В конце концов он забился в прихожей за грудой наваленных в углу картин. Назвали его Вася.

После лёгкого завтрака ребята вместе с пришедшими продавцами направились развешивать картины на Стену, а девчонки – рвать траву во дворе для Васи.

Вождь в чёрной рубахе и чёрных джинсах стоял около Стены, с вызовом смотря на прохожих сквозь солнцезащитные очки. В каждом мужчине он видел потенциального лазутчика со стороны неприятеля. Особенно это касалось тех, кто подходил к картинам. Горбачёв с перебинтованной головой гордо сидел в шезлонге, подставляя лицо пригревающему летнему солнышку. Положив ногу на ногу, он постукивал молотком плашмя по левой ладони, сканируя левым глазом (правый был закрыт повязкой) всех, кто приближался к Стене, время от времени отхлёбывая портвейн прямо из горла бутылки. Всё ещё испытывая боль от наложенных швов, он решил «размяться» пролетарским «Кавказом» прямо с утра.

В это утро к Стене приходили практически все художники с разных концов Арбата. Услышав о происшедшем, они сочли своим долгом выразить ребятам свою солидарность. Многие, кто покрепче, предлагали свою помощь, и во второй половине дня недалеко от Стены уже тусовалось около тридцати добровольцев, пришедших продемонстрировать свою поддержку. Каждого из них в своё время так же, как и художников со Стены, пытались подмять рэкетиры, и они понимали, что выстоять можно только сообща.

Ребята даже не ожидали такой поддержки. Кроме того, Игорь привёз своих людей на трёх иномарках. Алексей привёл двух крепких, немолодых уже спортсменов, по лицам которых можно было сразу определить, какому вида спорта они отдали лучшие годы своей юности. После обеда уставший от боли и портвейна Горбачёв, пошел в мастерскую. Все поздравления и проявления солидарности остался принимать Вождь. В этот день никто из противников Стены так и не появился.

Лишь через несколько дней к Васильеву и Горбачёву подошел старший из числа арбатских «бойцов» (так называли рэкетиров, которые обосновались в кафе «Снежинка» посредине Арбата). «Бойцы» не признавали понятий воровских авторитетов, ранее контролировавших этот район, и силой устанавливали свой контроль над улицей. Сутуловатый парень с серым лицом по кличке «Пятно», в присутствии пяти своих подопечных, прищурив глаза-щёлочки, сказал художникам, что их дело – дрянь, и придется отдать Цыгана тульским ребятам. По его словам, раненый бандит принадлежал к тульской группировке, его состояние в больнице ухудшилось и он вот-вот «отдаст концы». С этими словами он повернулся и ушел.

– Люди его пошиба – мастера сеять в душах страх, – сказал Горбачёв Вождю.– Это единственное, что они умеют…

– Хрен с ним. Тварь! Пойдём к Вахтангу, посоветуемся, – взбодрённый внезапно пришедшей хорошей идеей, ответил Вождь.

Вахтанг был в курсе ситуации. Выслушав новую информацию насчёт тульских, он заинтересовался и обещал всё выяснить.

На следующий день, зайдя к нему, как было условлено, к пяти вечера, ребята, к своему удивлению, выяснили, что тульские к этому случаю никакого отношения не имеют. Из Склифа сообщили, что состояние пациента улучшилось. По словам Вахтанга, Пятно специально нагнетал обстановку, чтобы запугать Стену, а потом, выступив «защитником» художников от чужаков, обложить их данью.

Это несколько меняло ситуацию. Вахтанг, будучи опытным в таких вопросах человеком, подробно проинструктировал друзей о том, как построить следующую беседу с Пятном, заставил их выучить наизусть несколько кличек малоизвестных, но серьезных авторитетов, на которые можно было бы сослаться. В дополнение ко всему он достал кусок перфорированной бумаги, похожий на распечатку со старых компьютеров, и сказал с видом фокусника:

– А это вам джокер в колоду, на закуску! – видя их недоумение, пояснил: – Это объективка на парня, который, – он, играя, прочертил кулаком в направлении распухшей щеки Горби, – тебя разукрасил…

Из клочка бумаги явствовало, что Липунов Вячеслав Николаевич, 1958 года рождения, проживающий в Рязани… адрес… был судим в 1979 году по статье… за разбойное нападение, номер судебного постановления АК/123—24; отбывал наказание в учреждении номер ЖХ 28873… Мордовского территориального отделения ГУИН…

– Ну и что, – не выдержал ничего не понимающий Васильев, – ему же лучше стало! Он живой?

– Да живой!

– Ну и что эта бумажка нам даёт?

– А она вам в данном случае и не должна ничего давать. Забудьте про неё… Просто «Пятно» и «Липа» оба из Рязани, оба проходили по этому делу, и оба сидели на одной и той же зоне ЖХ 28873… в Мордовии. Его это ребята… Тульских он к этому делу приплетает для отвода глаз. Он своих, рязанских, на самые крутые разборки выписывает в Москву, благодаря им так и поднялся за год…

– Горбачев и «Вождь» переглянулись, потом обняли Вахтанга:

– Дорогой ты наш Вахтангушка, Батона Вахтанги, вай вай! Матлоб!

Следующая встреча с Пятном была назначена через два дня в шашлычной «Риони», недалеко от театра имени Евг. Вахтангова. Информация, изложенная Горбачёвым и Вождём в ходе беседы с Пятном, спокойный тон, с которым они высказали ему свою позицию, были настоящим попаданием в яблочко. Памятуя о том, что «короля играет свита», Пятно взял с собой на эту встречу двух своих приближенных… и пожалел об этом. В их присутствии его авторитет был поколеблен. Художники практически послали его… и при этом назвали несколько фамилий, при упоминании последней из которых помощники Пятна переглянулись и вопросительно посмотрели на своего «босса». Тот отшутился, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре: мол, «ребята, вы такие имена называете, понятия даже не имеете, каких вы людей упомянули, вы, художники паршивые…»

Тогда, выдержав паузу и окинув взглядом его приближённых, Горбачёв притянул Пятно за ворот куртки и выпалил ему в лицо о Липе и рязанских пацанах. Деланно-шутливое выражение слетело с лица Пятна, как маска, и он, озираясь на своих подручных, начал громко материться, теряя самообладание. Разговор им был окончательно проигран. Пятно ушёл со встречи, по всей видимости, настолько расстроенный, что даже забыл на столе свои сигареты и зажигалку. Пачка сигарет была испещрена записями телефонов, и Горбачёв ловким движением смахнул её со стола в карман с видом победителя…

Вернувшись к себе на шестой этаж, они с радостью обняли Цыгана, нарушившего запрет и пришедшего на квартиру Синяка повидаться с ребятами. Горбачёв и Вождь рассказали о встрече с Пятном, и с удовольствием приступили к ужину с зайчатиной, добытой Грибником. Настроение у всех, порядком отравленное в последние дни, заметно улучшилось. За столом пошли шутки над Горбачёвым, который ещё не мог нормально жевать, хотя повязку снял на второй день после наложения швов. Но пить водку травма не мешала, за что и сдвинули стаканы. Ляля постоянно целовала его в заклеенную пластырем щёку, а Анжелка обещала разжёвывать пищу в случае необходимости.

Затем подняли тост: «За молоток!» При этом Цыган и Горбачёв, не сговариваясь, вытащили из-за спины каждый свой молоток и, скрестив их, изобразили нечто похожее на эмблему «Мосфильма» – по мотивам всё той же незабвенной скульптуры Мухиной. В отставленных назад руках каждый держал по рюмке водки.

Грибник молчаливо наблюдал за всеми этими выходками молодежи, а затем философски заметил:

– Да… Всё хорошо, что хорошо кончается… А ведь ты, парень, – он кивнул в сторону Цыгана, – мог человека убить…

Все замолкли, на секунду представив, какие могли бы быть последствия, если вместо вчерашнего сообщения об улучшении самочувствия этого рязанского парня пришло бы извещение о его смерти…

И тут «Грибник» рассказал всем присутствующим весьма печальную историю из своей жизни.

– Было это ещё до войны, мне тогда было всего пятнадцать лет. Без хвастовства скажу: был я парень ладный, лучший охотник на селе после отца, Семёна Ефремовича. И по плотницкому делу пособлял отцу, и на конях за колхозным стадом управлялся. Жили мы на Северном Урале, в местечке Игдель, что в переводе с местного древнего наречия означает «Чистая вода».

Ходил с отцом на соболя и на белку с двенадцати лет. А в четырнадцать Семён Ефремович уже брал с собой на медведя. Недюжинной силой был в отца наделён не по годам.