Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение

Вдруг с улицы раздались крики. Подойдя к окну, Голубые Мечи увидел каких-то людей, которые дрались во дворе, бегая в разных направлениях по свежевскопанным газонам. По отделению милиции раздался топот сапог. Выбежав во двор, Андрей увидел дымившуюся перевернутую бандитскую машину и разбегавшихся от милиционеров во все стороны художников. Их насчитывалось человек двадцать. На грязном асфальте около иномарки – опять алела кровь. Чья?

Глава 14

Освобождение Цыгана. «Переписать холст заново…»

Вернувшись в мастерскую, Голубые Мечи узнал, как разворачивались события во время его пребывания в казённом доме.

Царевич быстро вернулся в квартиру Синяка, собрал всех ребят. Горбачёв, Вождь и другие ребята со Стены – пошли к милиции. Девчонки с Сашей Хромым и Американцем побежали поднимать художников с Арбата.

Рэкетиров насчитывалось всего семеро – двое с Пятном и четверо в машине. Силы были практически равны. Но нужно было вступать в драку только тогда, когда выведут Цыгана. Сдерживать Горбачева удавалось с трудом. У него чесались руки, глаза горели недобрым огнём.

Через несколько минут из милиции вышел Цыган в сопровождении Санька из группы Пятна и ещё одного незнакомого коротко стриженного парня. Они почти дошли до машины, когда Цыган, разгадав их план, повернулся, чтобы бежать. В это время из задних дверей машины вылезли два здоровых бугая, и вчетвером они потащили Цыгана к автомобилю.

Горбачёв рванулся вперед и первым, настигнув самого крупного из рэкетиров, нанёс ему удар ногой в пах. Выдернув из-за пояса свой любимый молоток с приваренной железной ручкой, он принялся махать им направо и налево, нанося удары бросившимся ему наперерез бандитам. Другие ребята Стены действовали не менее решительно. Царевич, вооруженный шилом, без разговоров воткнул его в переднее колесо машины. Игорь с Лёхой уже мутузили ногами «старшего», вытащенного ими из машины на землю. Шофёр, вылезший из-за руля с монтировкой, чтобы помочь своему шефу, тут же получил хороший удар от Цыгана прямо в нос и упал, обливаясь кровью.

В этот момент во двор ворвалась большая группа художников, вооружённых палками, обрезками труб и просто камнями. Бандиты были вмиг сметены в Калошин переулок, подальше от милиции. Ситуацию уже никто не мог контролировать. Машину перевернули. И, как часто бывает в таких случаях, нашелся некто (они обычно проявляются в конце драки, когда уже всё сделано), который достал пузырек с уайт-спиритом и поджёг машину. Это уже был перебор…

Усадив Цыгана в такси и дав ему с собой сколько было денег, пролетарии художественного труда шумной толпой вернулись на Арбат и стали распивать пиво у Стены.

Горбачёв, Вождь и Царевич, дождавшись Андрея в мастерской, наперебой рассказывали ему о случившемся. Участвовавший в беседе за столом Грибник, которого из милиции выпустили ещё два часа назад, молча слушал их разговор. Он сидел на табурете в галифе, голубой майке и невозмутимо покуривал свой любимый моршанский «Беломор».

Допили остатки водки. Горби перевесился через мраморный подоконник и выкрикнул очередной заказ стоявшему внизу продавцу картин, бросив ему бечёвку с авоськой. Банка лосося с картошкой под квашеную капусту и огурцы, три бутылки водки – хорошее успокоительное для мужчин после драки.

– А ты заметил, как Пятно обосрался? – победоносно смотря на Вождя и не переставая смачно жевать капусту, сказал Горбачёв, облизывая пальцы, – даже свалил втихаря, бросил своих ребят!

– Ты вот что, пример с Цыгана не бери. Чего так борзеешь, сразу молотком по голове… ты соизмеряй ситуацию… – начал наставлять Горбачёва Вождь, сам, по совести говоря, вовсе не имевший опыта уличной драки. – «Тебе вчера Иван Семёныч чего говорил?»

Грибник продолжал курить, молча смотря в открытое окно, за которым вдали под ярким солнцем светились золотые купола Кремля. Вся его чуть сгорбленная фигура и лицо выражали сожаление о том, что из его вчерашнего рассказа никто так и не извлёк никаких уроков.

Горбачёв потупил взор в тарелку с квашеной капустой. Правая его рука, локтём упиравшаяся в стол, держала стакан, на четверть наполненный водкой. Кристальная жидкость поблёскивала сквозь грани стакана в лучах полуденного майского солнца. Рукава его местами разорванной рубашки были закатаны до локтей, которые были в ссадинах и запёкшихся пятнах крови. Своей и чужой…

– Я тебя умом понимаю. За всё теперь придётся отвечать… Но единственное, что я знаю из своей прежней жизни, – это то, что звери… они только силу понимают. Они ведь как… смотрят на тебя и видят насквозь: бздишь ты или замочить можешь… Запах от человека что ли, или энергия какая-то исходит… Правильно, дядя Ваня?

Грибник глубоко вздохнул, затушил папиросу в пепельницу, медленно встал с табурета и молча вышел из комнаты.

После некоторой паузы Голубые мечи рассказал им о своей беседе с Николаевым. По его мнению, участковому можно было доверять. В ходе беседы Андрей понял это по его глазам. К тому же то, что он готов был отпустить Цыгана под подписку о невыезде и поручительство, а не отдавать бандитам или держать под стражей – говорило само за себя.

Вождь – был «за», Горбачёв и Царевич – резко «против».

– Ты же сам прекрасно всё понимаешь: менты тут все «запятнанные», Пятно их кормит, он же и наркоту на Арбате начал продавать. Ты думаешь, почему воры с ним справиться не могут? – выпучив глаза и растопырив пальцы в разные стороны, говорил Горбачёв. – Ну что сделает один твой Николаев, даже если предположить, что он нормальный мужик?

– Салага он, а не мужик, – вторил ему Царевич, – даже бабы на Арбате над ним смеются! Ходит с папочкой и бумажки только подшивает.

– Ну, все равно, своего человека в ментуре здешней надо иметь, – резонно возражал Вождь. -Чего теперь Цыгану – в бега пускаться? И из-за чего?

Друзья долго ещё спорили, допивая водку под крепкий чай, заваренный Грибником. Решено было, что Цыган должен месяц побыть в Переславле-Залесском – в Доме творчества художников. Пусть с Алёной там пейзажи попишут. А за это время всё уляжется.

– Жизнь сама всё расставит по местам, – сказал Грибник, заставший концовку их разговора. Отлив чифиря из кастрюльки, он вновь отправился в свою каморку, прилегавшую к кухне.

В старинных квартирах центра Москвы, помимо пожарного входа на кухню, по которому посыльные приносили продукты, такие каморки для прислуги были неотъемлемым атрибутом дореволюционной архитектуры. В этой маленькой комнатке с небольшим окном во двор всё было как бы перенесённым из прошлого века. Старинный кожаный диван с высокой спинкой, переходившей в деревянное обрамление небольшого, уже тусклого зеркала. Потрескавшийся сервант с застеклёнными полукруглыми дверцами. Венский стул у окна. Вот и всё убранство комнатки Грибника.

В углу, как привидение, темнела плащ-палатка, подвешенная за капюшон. Под ней стояли сменные сапоги, выцветший рюкзак с привязанным к нему рулоном асбестовой металлизированной ткани. Она использовалась зимой для ночёвки в лесу. Грибник раскладывал эту подстилку прямо на угли костра, а на неё – спальный мешок. И так спал даже в двадцатиградусный мороз.

Над изголовьем на стене красовались вырезки из «Огонька» периода пятидесятых – шестидесятых годов: фотографии Любови Орловой, Элины Быстрицкой, Тамары Сёминой и других актрис того времени. В застеклённой рамочке висел портрет Юрия Гагарина, а на стене – большой плакат, посвященный Дню победы.

Андрей, проходя на кухню с кружкой чая, задержался на минуту в проёме двери каморки Грибника. Взгляд его скользнул по выцветшей фотографии Гагарина и плакату… и память перенесла его в юность… Он вспомнил… тот неповторимый запах масляной краски, скипидара и фисташкового лака в детской изостудии, где он начинал свои первые шаги художника.

…Приближалось Девятое мая. Его первый учитель живописи сказал, что занятия в детской изостудии начнутся только в три часа дня, а утром предложил всем воспитанникам собраться около Большого театра – чтобы посмотреть на ветеранов Великой Отечественной войны. Иван Иванович Челноков, руководитель студии, инвалид войны, лишившийся на фронте практически всех пальцев на руках, был горд, что на эту импровизированную встречу пришли, не сговариваясь, практически все его ученики – даже те, которые давно уже закончили не только студию, но и высшие художественные заведения. Они все очень любили своего учителя и особенно хотели поздравить его в этот значимый для него день – День Победы.

Вернувшись после встречи у Большого театра в студию, воспитанники устроили для любимого учителя праздничный чай с домашними пирогами и тортом. Лишь самые упорные и готовившиеся к вступительным экзаменам студийцы остались после чаепития в мастерской. Иван Иванович, радостный и увлечённый, как всегда, делал замечания и помогал своим питомцам. Между делом рассказывал истории из нелёгкой солдатской жизни на фронте. Жестокая ирония судьбы: молодого художника Ваню Челнокова, у которого весь талант и мастерство – на кончиках пальцев – определили в сапёры… Когда от взрыва противопехотной мины он лишился практически всех пальцев на руках, мир, казалось, помёрк для него. Лишь огромная сила воли и неутомимое желание заниматься живописью – помогли совершить чудо. Он реализовался, стал замечательным живописцем – потому что был художником с самого рождения в душе. Его рассказы были увлекательны, сам он преображался, вспоминая молодые годы, казалось, на самом деле становился моложе.

Постепенно все воспитанники закончили работать и распрощались с учителем.

Лишь один маленький Андрюша остался в студии и упорно пытался выправить акварельный натюрморт с деревенским кувшином. Кувшин «разваливался», драпировка «не лежала», а топорщилась. Он очень волновался, нервно тыкая кистью в кусок ватмана (импровизированную палитру), на котором размешивал краску. Ведь скоро будет зачёт, а работа явно не удавалась. Иван Иванович подсел к нему, попросил разрешения у маленького художника взять его кисть. На правой руке учителя было только два пальца: большой и мизинец. Между ними была натянута тряпочка, в которую Иван Иванович упирал конец кисти, а двумя пальцами цепко схватывал её с обеих сторон. Движения учителя были стремительными и безжалостными – он решительно брал глубокий тон и переламывал всю композицию.

Губы подростка задрожали: ведь на его глазах окончательно уничтожался плод его двухдневной работы. Иван Иванович почувствовал это и замер. Затем, резко повернувшись к ученику, сказал фразу, которую Андрей пронёс потом через всю жизнь:

– Запомните, милостивый сударь, то, что я вам сейчас скажу. Настоящий Художник – это тот, который не трясётся над своим произведением, а кто в любой момент готов переписать холст заново! Я это говорю не каждому, приходящему в нашу студию. Вам я это говорю потому, что вы – бесспорно талантливы!

Фактически это был ключ к вере в бесконечность своих творческих возможностей. Ведь, на самом деле, каждую работу ты делаешь на более высоком уровне. Если работаешь на совесть… Ты как бы идёшь вверх по лестнице, ведущей в бесконечность.

А если чувствуешь: что-то не так – возьми и перепиши всё заново. Главное только – не бояться. И не терпеть компромиссов. Творческий компромисс – это либо лень, либо неверие в свои силы. Тогда – Художник умирает… Он начинает идти вниз по этой лестнице… ведущей вверх.

Покурив с Грибником в его каморке под стук молоточка, которым тот подбивал стальными подковами сапоги, Голубые Мечи побрел в свою мастерскую дописывать «Старца у родника».

Эта картина пришла к нему в одном из сновидений. На серебристо-зелёном мху подле ледникового камня, из-под которого струился родник, стоял старец в ветхом рубище и держал меч над святой водой, заряжая его энергией родника.

Выставив сильный свет, Голубые Мечи упорно работал у станка до самого рассвета. Под утро Андрей присел за круглый стол у открытого окна и закурил. Он долго любовался небом, розовевшим над безмолвной Москвой. Шпиль высотного здания на Смоленской озарился золотом. Художник, уткнувшись локтями в стол, положил на них голову на минуту… и заснул.

В утренних лучах, отраженных золотистой охрой от соседних зданий, на мир смотрела новорождённая картина, блестевшая свежим льняным маслом и лаком. За ночь она была переписана практически полностью. Серебристый меч, светившийся в руках старца, ожил в сиянии солнца, всё сильнее наполнявшего мастерскую… «Главное – не бояться переписать холст заново».

Глава 15

Рождение «Голубых мечей». Поездка в Дом творчества Д. Н. Кардовского.

Несколько дней прошли спокойно. Художников у Стены никто не трогал. Пятно и его люди не появлялись на Арбате.

Радостный Серёга Американец привел в мастерскую Николая Викторовича из журнала «Чудеса и приключения», с которым Андрей познакомился в первый день у магазина «Цветы». Тот извлек из репортёрской сумки пачку новых, ещё пахнувших краской журналов со статьей об Андрее и его живописи. Статья почему-то называлась «Магия голубых мечей». Американец схватил несколько журналов и побежал на Арбат.

Андрей присел на свою любимую деревянную скамейку, на которой он обычно работал за мольбертом, и с интересом стал читать статью. Как это обычно бывает, репортаж, написанный о тебе самом себе, несколько разочаровывает. Автор не согласовал ни заголовок, ни структуру работы. Даже названия иллюстраций, помещённых в журнале, не соответствовали названиям картин. Как потом выяснилось, это было «творчеством» главного редактора. Однако Андрей вежливо поблагодарил Николая Викторовича за его усилия. У молодого художника ещё не было каталога, и любая подобная публикация с репродукциями его картин, безусловно, была полезна для его «раскрутки». Польщённый журналист, стоя с сигаретой у мольберта со «Старцем», впился взглядом в новую работу Андрея.

– Прав я был – действительно «Магия голубых мечей»! На большинстве картин у вас изображены мечи, и все такие разные, диковинные какие-то. И это непередаваемое свечение… как же это у вас получается? – провел он рукой над холстом – от меча в руках Старца к роднику среди изумрудной травы.

Они отметили выход статьи бутылочкой токайского вина, извлечённого художником из тайника за мольбертом. Прежним хозяевам квартиры этот тайник, по всей видимости, служил сейфом. Он был вмонтирован в толстую кирпичную стену и закрывался крепкой металлической дверцей со сложным замком.

Долго разговаривали об их артели, выставлявшей картины на Стене. Андрей рассказал журналисту об их стычках с рэкетирами. Николаю Викторовичу это показалось очень интересным, и он стал делать какие-то записи в свой блокнот. Андрей попросил его обязательно согласовать с ребятами текст статьи: тема была весьма деликатная и одно неточное слово могло всё испортить. Тот понимающе кивал.

Договорились, что Андрей соберёт самые удачные картины для дополнительных фотосъемок – для каталога и использования на обложках журнала.