Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Иван Романович очень любил своих детей. Понимая, что Татьяна бредит сценой, он горел желанием ей помочь и ждал очередного подходящего случая. Такой случай представился в ноябре 1913 года. На одной из первых репетиций «Дворянского гнезда» актриса, которой досталась роль Шурочки, крупно повздорила с Синельниковым.

Синельникову не нравилось, как она играет. Он поднимался на сцену и показывал, как следует играть Шурочку. Актриса повторяла, но у нее каждый раз выходило плохо. Наконец, не выдержав потока упреков, она, вспылила и наговорила Синельникову дерзостей. Синельников, не терпевший в свой адрес фамильярности и неуважения, взъярился и увел актрису прямо с репетиции в кабинет, где произвел с ней немедленный расчет.

Иван Романович, игравший в постановке роль Михалевича, предложил Синельникову на роль Шурочки Таню. Синельников согласился. Так юная Таня получила вторую роль.

– Тургенев – это классик! – строго сказал ей отец. – У него, что ни герой, то образ. Помни, что на сцену выходит Шурочка. Танечка должна оставаться за кулисами. Старайся как следует, иначе Николай Николаевич не даст тебе больше ролей. Он человек добрый, но если на ком-то из актеров крест поставит, то это уж навсегда. Его любимая поговорка – «ум можно нажить, а талант – нет».

В отличие от первой роли, которую Таня сыграла без репетиций с труппой, Шурочку приходилось репетировать. Понимая, что ребенка нельзя долго мучить ожиданием, Синельников прогонял сцены с участием Тани первыми. Но, закончив, она не уходила. Садилась в дальний уголок, стараясь, чтобы ее не заметили, и наблюдала за тем, как идет репетиция. Было очень интересно, потому что Синельников объяснял, чего он хочет от актеров, очень подробно и хорошо показывал. На сцене он преображался без грима и костюмов, словно по мановению волшебной палочки. Взмахнет рукой – и превращается в Лизу, шумно вздохнет – и вот он уже не Лиза, а Гедеоновский. Таня всегда доверяла отцовскому мнению о людях, но только на репетициях «Дворянского гнезда» она поняла, почему отец отзывается о Синельникове с таким восхищением. Актером Николай Николаевич был незаурядным. Впрочем, как и режиссером.

Вторая роль в девятилетнем возрасте – это уже не случайность, а начало актерской карьеры. В отличие от многих актеров, хотя бы от той же Фаины Раневской, у которых путь на сцену был непрост и тернист, Татьяне Пельтцер повезло. Ее родители не противились ее выбору. Ворчание матери можно было в расчет не принимать, потому что этим дело и ограничивалось. Препятствий дочери мать не чинила, а отец всячески способствовал ее театральной карьере и стал для нее наставником.

Родиться в театральной среде, с младых ногтей дышать этим волшебным воздухом, иметь в наставниках родного отца, а в учителях такого корифея, как Синельников, – это ли не счастье? Все складывалось самым удачным образом. Каждая новая роль была лучше предыдущей. Следом за ролью Шурочки Татьяна получила роль Сережи в «Анне Карениной». Синельников, к тому времени считавший Таню полноценной актрисой, с которой надо требовать как со взрослой, просто замучил ее, добиваясь нужной прочувствованности в сцене прощания Сережи с матерью. Каренину играла актриса Раиса Карелина-Раич, одна из учениц Синельникова.

– Танюша, вы должны так воскликнуть: «Лучше тебя нет!» – На репетициях Синельников называл Таню на «вы». – Чтобы у всех в зале защемило сердце! Отчаяние, боль, главную трагедию жизни должны услышать зрители в вашем крике! Представьте, что вас разлучают с вашей матушкой…

Вместо матушки Таня почему-то представляла разлуку с отцом, которого она ласково-фамильярно называла «папашей». Предположим, ему надо идти на войну, чтобы защищать отечество… Война к тому времени уже успела начаться, и все разговоры взрослых были только о ней.

– А вы, Раечка, вложите всю свою боль в ваше «маленький мой!», – говорил Синельников Карелиной-Раич. – «Душечка, маленький мой!» Ну крикните же так, чтобы я прослезился! И обнимайте друг друга так, словно жизнь ваша закончится после того, как вы разомкнете объятия!

Возможно, что Синельников и навязывал актерам свои трактовки ролей, но трактовки эти были превосходными – хорошо продуманными и в точности соответствовали образам. «Синельников работал за актера – он требовал полного подчинения его творческой воле, не давая актеру свободно жить на сцене. Актер получал готовую пищу, и ему оставалось только проглотить ее, рабски повторяя режиссерский показ. Правда, пища была всегда прекрасно приготовленной и удобоваримой», – писала уже упоминавшаяся выше Павла Вульф[16 - Вульф П.Л. В старом и новом театре. – М.: Всероссийское театральное общество, 1962 г.].

Синельников добился желаемого: Карелина-Раич и Таня играли так, что во время прощания Сережи с матерью особо впечатлительные дамы из публики от переизбытка чувств падали в обморок. Таня впервые ощутила великую силу искусства, почувствовала ту власть, которую Мельпомена дарит своим адептам.

К тому времени (а это была осень 1914 года) Таня уже училась в гимназии. Женских гимназий в Харькове было несколько, но родители остановили свой выбор на гимназии сестер Покровских. Не исключено, что в принятии решения сыграло роль знакомство Ивана Романовича с их братом, известным харьковским архитектором Владимиром Николаевичем Покровским, который в то время занимал должность главного архитектора Харьковской православной епархии. Владимир Николаевич был страстным театралом, не пропускавшим ни одной премьеры и дарившим бенефициантам дорогие подарки. Как раз к осени 1914 года Владимир Николаевич построил для своих сестер новое здание на Чернышевской улице, сохранившееся до наших дней. Сейчас его называют «домом с химерами»[17 - Дом № 79 расположен на улице Чернышевской.], но мало кто знает, что здесь с 1914 по 1918 год училась Татьяна Пельтцер.

Сестры Покровские тоже любили театр, поэтому Таня была в гимназии на особом положении. Ее отпускали на репетиции и т. д. Подруги завидовали – как же, настоящая актриса! Таня не зазнавалась, этой привычкой она не успела обзавестись за всю свою долгую жизнь. Ей просто было приятно находиться в центре внимания и рассказывать подругам о театре.

Перспектива вырисовывалась прямая и ясная.

– Как окончишь гимназию – поедешь в Москву к Станиславскому, – говорил отец. – Его студия – это актерский университет.

Будучи «коршевцем», Иван Романович глубоко уважал Станиславского и Художественный театр в целом, несмотря на антагонизм, существовавший между обоими театрами. У Корша Станиславского и его актеров считали заумными начетчиками, которые портят такое хорошее актерское дело своими скучными теориями, а в Художественном театр Корша называли «балаганом». Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись. Но умные люди прозревали суть, не обращая внимания на все остальное. При всем своем глубочайшем уважении к Синельникову Иван Робертович понимал, что отшлифовать талант его дочери должным образом могут только в Художественном театре.

Кумиром Тани была великая Вера Комиссаржевская, о которой часто и с удовольствием вспоминал Синельников. Вера Федоровна начинала свою сценическую деятельность в Новочеркасском товариществе актеров, которым он руководил.

– Как она играла Лизу в «Горе от ума»! – Синельников закатывал глаза и качал головой, изображая невероятный восторг. – Как она играла! В ее Лизу влюблялись все мужчины, сидевшие в зале. «Сюда ваш батюшка зашёл, я обмерла; вертелась перед ним, не помню, что врала». Взглянешь и понимаешь, что второстепенных ролей не существует. Есть только второстепенные актеры…

«Почему жизнь так несправедлива? – думала Таня. – Почему смерть забирает самых лучших? Ну как могло так случиться, чтобы лучшая актриса империи умерла в каком-то Ташкенте от оспы? Зачем она туда поехала? Зачем?! Разве больше негде было выступать?» Отец рассказывал, что незадолго до своей трагической смерти Вера Федоровна собралась открывать свою театральную школу… Эх, если бы можно было учиться у самой Комиссаржевской! Впрочем, у Станиславского в Художественном театре тоже неплохо…

– Отец прав, – говорила мать, и то был редкий случай, когда она соглашалась со своим мужем. – Поезжай в Москву. В Харькове достойной партии составить невозможно. Здесь если кто не «мишугенер»[18 - Мишугенер («мишигенер» или «мишиге») – сумасшедший (идиш).], тот обязательно «цудрейтер»[19 - Цудрейтер – ненормальный (идиш).].

О достойной партии Татьяна не думала совершенно. Что за глупости? И вообще, что за дурацкое слово «партия»? Если она полюбит кого-то, то не станет ломать голову над тем, достойная ли это партия. А если и не полюбит, то не страшно. Ведь у нее есть театр – самый лучший и самый главный возлюбленный.

Если Синельников хотел похвалить Таню, то говорил: «Знаете, Татьяна Ивановна, а у вас есть способности, и немалые». Таня сначала смущалась и краснела, а однажды со всей присущей ей скромностью ответила: «Я знаю, Николай Николаевич». Синельников рассмеялся и сказал, что Таня добьется славы как характерная актриса. «Характерная? – удивилась Таня, видевшая себя только в амплуа драматической героини. – Нет уж, Николай Николаевич, неправда ваша. Ну какая из меня характерная героиня?»

Однако же время доказало, что Синельников был прав.

Глава четвертая

Театр миниатюр Пельтцера

Мы читаем Шницлера. Бредим мы маркизами.

Осень мы проводим с мамой в Туапсе.

Девочка с привычками, девочка с капризами,

Девочка не «как-нибудь», а не так, как все.

Мы никем не поняты и разочарованы.

Нас считают маленькой и теснят во всем.

И хотя мы мамою не очень избалованы,

Все же мы умеем поставить на своем…

    Александр Вертинский, «Девочка с капризами»

В Харькове Иван Романович Пельтцер снова начал подумывать о собственном деле, да было как-то боязно. Неудача с актерской школой в Москве еще была свежа в памяти, кто на молоке обжегся, тот, как известно, и на воду дует. Вдобавок Синельников часто и очень вкусно, хорошим слогом и с большой выразительностью рассказывал о своих неудачах. Историй на тему «мои переговоры с кредиторами» у Николая Николаевича было великое множество, одна смешнее другой. Над чужими проблемами можно и посмеяться, особенно если человек сам о них рассказывает в комическом ключе. Но стоит только представить, что тебя самого начали осаждать кредиторы, как смеяться уже не хочется. Для открытия собственной антрепризы Ивану Романовичу нужно было занимать средства на стороне, а рисковать чужими деньгами вдвойне страшнее, чем своими. Но к 1915 году он все же решился и, к великому своему удивлению, нашел понимание и поддержку у жены. Иван Романович думал, что жена будет против, начнет ворчать, что у него ничего не получится, но вместо этого она сказала:

– Очень хорошо, Ванечка! Давно пора становиться хозяином, нельзя же всю жизнь быть на побегушках! Дети подрастают, нам нужны средства.

Актерскую школу, которую муж имел в Москве, Евгения Сергеевна за серьезное дело не считала – приходит какая-то голытьба и норовит в долг учиться, а доброму Ванечке вечно всех жалко… То ли дело – антреприза. Хорошее дело, достойное, почтенное.

Через одного из Ройзенов (седьмая вода на киселе, но все же родственник), служившего в Азовско-Донском коммерческом банке, жена устроила Ивану Романовичу кредит на весьма выгодных условиях.

Время для отправления в самостоятельное плавание по бурному морю предпринимательства было не самое лучшее – 1915-й год. Первая мировая война в разгаре. Люди начали уставать от нее. Жизнь с каждым месяцем (пока еще не с каждым днем, но все же) становилась все хуже, но Иван Романович подбадривал себя тем, что в тоскливые времена люди больше нуждаются в развлечениях. У Синельникова, например, дела шли неплохо. На одном только «Гамлете», поставленном в 1914 году, Николай Николаевич мог «вытянуть» сезон, а ведь были и другие громкие премьеры.

У Синельникова Иван Романович тоже нашел поддержку. Николай Николаевич дал много ценных советов, сказал, что «в случае чего» двери его театра всегда открыты для Пельтцера, и помог снять двухэтажное здание на Полтавском шляху, одной из главных улиц Харькова.

Синельников был так добр, поскольку, не желая (да и не рискуя) конкурировать со своим учителем, Иван Романович собирался открывать театр миниатюр. Миниатюра менее затратна в постановке, большой труппы не требуется, режиссура несложная, и есть возможность давать и по две премьеры в неделю. С какой стороны ни взгляни – везде выгода.

Театры малых форм – кабаре, театры миниатюр, мюзик-холлы, варьете – были необычайно популярны в начале прошлого века. Необычайный простор для творческих экспериментов привлекал актеров с режиссерами, а легкость жанра (нередко – лишь кажущаяся) обеспечивала успех у зрителей.

Первыми и самыми известными театрами миниатюр стали «Летучая мышь» Никиты Балиева в Москве и «Кривое зеркало» Александра Кугеля в Петербурге. Они появились в 1908 году, а начиная с 1909-го театры миниатюр стали расти по всей Российской империи словно грибы после дождя. В любом губернском городе их было несколько.

Напротив театра Пельтцера, через сквер, находился театр миниатюр Сарматова. На самом деле Сарматов звался Станиславом Францевичем Опеньховским. Известность он снискал как поэт-куплетист, выступавший в образе босяка, а ля французский апаш. После выхода пьесы Максима Горького «На дне» «босяки» на эстраде стали необычайно популярными. У самого Сарматова было даже стихотворение, посвященное Горькому, которое он исполнял со сцены под так называемую «босяцкую чечетку»:

Благодарен эту зиму
Я лишь Горькому Максиму –
Показал всему народу
Он босяцкую породу.
От Читы до Петербурга
Обо мне все говорят:
Я – герой для драматурга,
Беллетристу – тоже клад:
Коль роман писать хотите,
Чтоб успех имел большой,