Вракли. Почти правдивые истории, переданные честно и беспристрастно. Ну, почти…

Посвящается мне

В детстве я был косноязычным и невероятно боялся публичных выступлений. Частично я мог преодолеть себя в классе у доски, где за такое запросто можно было схватить пару, а более или менее нормально общался в компании таких же пацанов. Кто меня не знал в те времена, не верят, а кто знал, уже позабыли. Только мама могла бы подтвердить, но её давно уж нет. Стоило мне поручить прочитать стихотворение на каком-нибудь мероприятии, как я не спал ночь накануне от волнения и обязательно забывал текст. Иногда в самом начале выступления, иногда в конце. Но ни разу не смог завершить. На меня махнули рукой и перестали привлекать. Мама, спросив о фильме по моему возвращению из кинотеатра, кроме мало понятных междометий, типа: и тут он, бах, а они, значит, тоже, и тут вжик из-за угла…. Размахивание руками и попытки изобразить лицом действие лишь усложняли понимание.

– Да, говорила мама, – неужели в роддоме подменили!

А на улице, когда меня о чём-то спрашивали, я краснел, заикался, размахивал руками и показывал направо, когда сам говорил, что налево. Перелом произошел в девятом классе. Причин были две: первая, очевидная, девочки. Проснувшиеся гормоны требовали хоть какого-нибудь выхода и общение с противоположным полом могло быть успешным, как говорил О’Генри, только через уши. Вторая причина заключалось в том, что придурковатая учительница математики Мария Максимовна в очередной раз отправилась в декрет и у нас появилась новая, Людмила Сергеевна, по прозвищу Красная Смерть. Красная, потому что всегда ходила в ярко красной кофте, а смерть потому что….

Зайдя впервые в наш несчастный класс, она села, раскрыла журнал, представилась и сказала, что теперь два последних года она будет вести у нас математику, а в придачу будет нашей классной. Затем подошла к доске, расчертила её на три части, написала на каждой из них задания. Потом вернулась за стол, открыла журнал, ткнула пальцем и вызвала трёх осужденных, по одному на задание. Далее села в пол-оборота, чтобы одним глазом следить за мучениями, другим же пресекать помощь зала. Не успел первый, Вовка, написать и половину решения, как она прервала его:

– Садись, два. Кто не знает, почему два?

Известная учительская подлиза Светка подняла руку и пропищала:

– Я!

Смерть глянула на нее из-под очков и:

– Как фамилия? Ясно. Садись, два. Кто ещё не знает, почему два?

В корриде негромко чесалась муха. Затем КС так же застрелила оставшихся у доски двух невинных, и обратилась к классу:

– Итак, кто может решить эти задачи?

Ответом была могильная тишина, похоже, что все прислушивались к мухе на коридоре. Так, продолжила Смерть и опять открыла журнал. Я понял, что подвиг Матросова единственное, что могло предотвратить поголовное истребление девятого А и поднял руку. Смерть передернула затвор, подняла автомат на уровень моей груди и навела прицел. Потом сказала с явным сомнением:

– Выходи!

А всё было просто. Накануне я от нечего делать решал задачки из дополнительного задачника Шахно. И эти все три были именно оттуда. Я вышел к доске и быстро написал решения, потом добавил еще по одному, другим способом. Людмила Сергеевна уставилась на доску, потом отвела прицел от меня, клацнул затвор, неиспользованный патрон упал на пол.

– Фамилия, неожиданно подобревшим голосом, – спросила она.

Я ответил.

– Садись, пять.

Эти экзекуции продолжались два года. В журнале против каждой фамилии стояло до сорока отметок за четверть. Тройка считалась за счастье, четверка за манну небесную Пятерки получали только двое, я и будущая медалистка Ленка. Меня же к доске практически не требовали, и отметок в журнале против моей фамилии было как у нормальных учителей – пять-шесть. Меня Красная Смерть вызывала только тогда, когда на полу валялись трупы почти всего личного состава класса. Тогда она, лениво растягивая слова произносила:

– Ну, ну иди, покажи этим, как решается эта простейшая задача.

Благодаря ей я до сих пор знаю математику с геометрией и тригонометрией, как святой отшельник знает Отче наш. Но, к концу десятого класса, когда исходя из отметок по математическим дисциплинам девять десятых класса даже мечтать не могли об аттестате и справка о среднем образовании была едва достижимой мечтой, на выпускных экзаменах Людмила Сергеевна поставила всем не менее четверки. А тем, кто двигался далее в технические ВУЗы – пятерки и вывела такие же отметки в аттестате. Причём же здесь мое косноязычие, спросите вы. Когда я решил лечь на амбразуру в её первый приход в класс, я чудесным образом излечился на промежутке между доской и моей предпоследней партой в крайнем правом ряду. И меня прорвало и так понесло, что моя мама говорила подругам:

– И в кого это он, такой говорливый? Наверное, в роддоме подменили.

Ах, если бы я ограничивался говорливостью. Но тогда, по дороге к доске, где-то там наверху, что-то перепутали и воткнули в меня буйное воображение. Куда оно меня заводит, я не знаю и, что самое неудобное, не могу этот процесс контролировать. Вот, например. Мы на машине возвращаемся с дачи. Жена предложила сделать крюк и зарулить к её институту. Учитывая свой дачный вид, попросила подняться на кафедру и забрать какие-то документы. Я поднялся, представился и попросил эти самые, будь они неладны, документы. Одна из сидящих там дам передала мне папку. И мне бы развернуться и уйти, но я застрял и нарвался на вопрос:

– А что же она сама не забежала?

В течение получаса я излагал следующую историю. Оказалось, что вчера вечером жене позвонила близкая подруга и, рыдая в трубку телефона, сказала, что наложит на себя руки, что пыталась повеситься, но верёвки подходящей не нашла, а та, что она нашла, оборвалась, и что она сейчас не хочет взорвать весь подъезд газом из духовки, куда пытается засунуть голову и прочее, прочее. Жена на такси рванула к подруге, поймала её в последний момент, когда та намеревалась вскрыть себе вены огромным кухонным ножом. Причина была понятная всем женщинам: он оказался сволочью и ушёл к другой, с детьми и даже с тещей. Далее меня несло еще больше. Я живо описывал отчаяние моей жены, которая всю ночь пыталась упокоить подругу, как пришлось выпить с ней вместе две, даже три бутылки водки, что, наконец, подруга успокоилась. А потом оказалось, что он вовсе не сволочь, а с тещей и детьми уехал на пару дней к родне в гости и оставил записку, которую она не заметила. Уф! Потрясенные героизмом моей жены, слушательницы сморкались в платочки и пили залпом валерьянку. Наконец вдохновение меня покинуло, и я унес ноги. На вопрос жены, почему так долго, я ответил коротко:

– Искали.

До дома также коротко отвечал на её вопросы о том, кто там был, в чём одет и как выглядели. На следующий день я долго не решался зайти домой после работы. Пытался авансом заработать бонусные баллы, посещая все магазины по дороге. Открыл тихонько дверь, намереваясь прошмыгнуть в свою комнату. На моем пути встала фигура жены со скалкой в руке.

– Ну, конец, – успел подумать я.

Но скалка была как инструмент устрашения, своё имущество моя рачительная жена берегла. Она тихим голосом, что заставило задрожать у меня внутри даже то, что по законам физики дрожать не может, спросила:

– Зачем?

Что я мог ответить. Сам не знаю. Провинность я отрабатывал две недели. В дальнейшем жена, посылая меня к кому-нибудь с поручением, писала текст на листке бумаги и требовала, чтобы я читал и не вздумал отвечать на вопросы. Иногда мне это удавалось.

Что отличает хорошего актёра от плохого, а женщину от мужчины? Вера. Вера в то, что он/она не играет, а живет в данный момент этой жизнью. Женщина даже не ставит перед собой задачу типа по Станиславскому. Она изначально, со времен Евы, автоматически истово верит, что вот именно так, это происходит или должно происходить. Она в такой момент совсем не та, какой была пять минут назад. Она другая и сколько бы вы её не пытали, она будет стоять насмерть на своём. Так и любой из нас в обычной жизни, будет насмерть стоять на своём, когда это своё и есть реальный кусочек собственной жизни. И хороший актер точно так не входит в образ, а просто проживает его. Поэтому он так убедителен. А как же иначе? Все обычные, нормальные люди играют какие-то роли при изменении обстоятельств. Одни хуже и фальшь сразу бросается в глаза, другие гораздо лучше и им верят. Огромное количество мошенников говорит о том, что такой талант не редкость. И некоторые особо талантливые из них могли бы дать фору и очень хорошим актерам. Не подумайте, что я претендую на лавры Остапа Бендера. Нет, я просто пытаюсь объяснить, что точно так как эти гении, при возникновении необходимости переключаюсь в другого человека. Но, что меня, видимо, отличает, так то, что я, как правило, не только не знаю заранее своей роли, но и довольно смутно помню, что я нес оторопевшим зрителям. По этой причине я никогда не готовлюсь. Я просто пытаюсь представить себя в ситуации: а, что, если действительно, это все так… Я описал свой бред коллегам жены не потому, что я помнил, что им нёс в азарте. Жена пересказала мне дословно то, что ей сообщили подруги.

Сейчас, в наше время по множеству причин, использовать этот талант мне приходится довольно редко. Чаще всего, когда я вынужден выручать жену. Она имеет активную жизненную позицию и потрясающее умение встревать в разные ситуации. Как я не раз отмечал, её хулиганские действия входят в полное противоречие с внешним видом и голосом. Именно голос в былые времена создавал проблемы. Звонок по телефону. Жена берет трубку:

– Алло.

В трубке:

– Позови маму или папу!

Жена:

– Слушаю.

В трубке:

– Перестань дурачиться, передай телефон кому-нибудь из родителей или бабушке с дедушкой!

Жена:

– Уже передала. Я и есть мама.

Далее все зависело от того, кто звонил. Иногда были извинения, сконфуженные объяснения и просьбы не обижаться. Иногда бросали трубку. Так, однажды, не дождавшись продолжения разговора, жена убежала в магазин. А звонил, как оказалось, классный руководитель нашего сына третьеклассника. И этот руководитель, взбешенный таким неуважением, тут же направился к нам домой разбираться. Школа, к несчастью, была напротив, через улицу. А в это время мы с женой занимались абсолютно незаконным видом деятельности – изготавливали вино. С этой целью закупался виноград сорта Изабелла и закладывался в огромную шестидесяти литровую бутыль. Которая закрывалась резиновой перчаткой. Перчатка периодически стравливала избыточное давление и запах в кухне стоял специфический, но легко узнаваемый. Учитель позвонил в дверь, сын открыл. Учуяв подозрительные ароматы, он быстрым шагом пошел по следу и уставился на резиновую пятерню, гордо поднятую над бутылью. На вопрос, что это такое, десятилетний Павлик Морозов сдал родителей с потрохами. Попутно рассказал всю технологию преступления и раскрыл тайну. Которая, по словам предателя, заключалась в том, что сначала для себя и особо близких друзей по бутылкам разливалось чистое натуральное вино. Потом в бутыль добавлялась вода с сахаром, и из этого готовилось вино для обычных приятелей, и, наконец, был и третий вариант с той же водой и сахаром для врагов и нежданных гостей. Затем сын показал батарею бутылок готовых к розливу готового продукта. Количество бутылок и уровень образованности сына так потряс классного руководителя, что он нас не заложил, а вскоре ушел на пенсию. По возвращению родителей домой и после допроса с пристрастием, сын прошел полный курс молодого бойца, и вскоре достиг уровня своего отца-пройдохи. Дальнейшее его совершенствование остановилась после дезертирства в одну очень приличную европейскую страну. Он рассказал мне, что местные жители это непуганые идиоты и напоминают умственно неполноценных. По этой причине дурить убогих грешно и сын перековался в честного буржуа. И я, когда там появляюсь, стараюсь сдерживаться и вести себя достойно. Ну, однажды лишь в ресторане на вопрос официанта, не хочу ли ещё, я провел ребром руки себе по шее, дескать, всё, сыт по горло. Ну, потом пару часов пришлось объясняться с полицейским и доказывать что я, ей богу, ни официанта, ни весь ресторан убивать не собирался.

Но раньше, до революции, мой талант был востребован не только в нашей семье, но и теми, кто имел несчастье (счастье) в критические моменты быть рядом. Где же в основном разворачивались сражения? Да везде. Это сейчас вы, лежа на диване и тыкая пальчиком в компьютер, можете за пять минут заказать гостиницу на островах Фиджи или в рабочем районе города Говнодонска. Или за те же пять минут не только заказать, но получить билет на рейс до Гонолулу. Через Париж и с ночевкой там. Чтоб, значит, на Эйфелевой башне постоять и подумать о бренности бытия в смысле увидеть Париж и…. До революции вопрос гостиницы даже не стоял. Он не возникал, так как на него, на вопрос, ответа не было. Был только в том случае, когда у вас на голове кепка-аэродром, а бумажник не влезает в карман и переносится в авоське. Причем внутри он красный, фиолетовый, зачастую зеленый и даже коричневый (напомню: красный – десять рублей, фиолетовый – двадцать пять, зеленый – пятьдесят и коричневый – сто). Ну, как получить место в гостинице, скажем в Братске? Как, если в окошке администратора занята маникюром Олимпиада Ивановна. Для меня все женщины такого типа существовали под этим именем. Возраст – от бальзаковского, формы – впечатляют, волосы – сплошная перекись, голос – стеклянный с металлическим перезвоном. Что мог я предложить ей, имея кошелек толщиной в трамвайный билет и вид выпускника интерната для сирот? Оказывается, мог. Что для этого требовалось? Требовалось постоять за колонной пять-десять минут и представить себе, а что бы было, если… И тут, как говорил бессмертный лейтенант Таманцев, наступал момент истины. Теперь главное надо было подойти к окошку, не прямо в лоб, а так, слегка с краю и стать с выражением, которое автоматически появлялось на лице в тот момент, когда истина наступала. Т.е. лицо человека, одномоментно потерявшего сорок родственников, но в списке потерянных тещи не было. И ждать. Ждать, пока ОИ не обратит внимание. Высочайший пилотаж, это когда она сначала обратит внимание, потом выражение на её лице типа, кто тут торчит без дела, сменится на несколько недоуменное и даже благожелательное. Паузу, надо держать паузу. Хорошо, тут же гулко сглотнуть слюну. Слез не надо. Лишнее и может сорвать представление. Цель простая: дождаться вопроса типа, что Вам? или, о счастье, чем могу помочь? Добившись этого вопроса, меня несло по волнам буйного воображения.

Что там было? Не помню, но могу предположить. Я, говорил Олимпиаде, что ни на что не претендую. Мне бы квадратный метр под лестницей в подсобке, одной полой курточки прикроюсь, на вторую лягу. Далее, скорее всего, излагалась история, типа я с группой коллег в командировке, что мы должны были лететь дальше, но я приболел и опоздал на самолет, а теперь мне надо дождаться, когда пришлют деньги на пропавший билет… И так далее и тому подобное. Если возраст ОИ по отношению к моему допускал взаимоотношения мама-сын, то после моего монолога, как правило, у неё могла блеснуть слеза и дрогнуть губы (а ведь и мой может вот так, и кто же ему поможет!). В этом случае дело кончалось полу люксом, или, в крайнем случае, стандартным одноместным номером с отдельным ключом в ванную или даже сауну, если такие были в наличии. Если же возраст ОИ был ближе к жена-муж, то я, естественно, изображал несчастного, жена которого уже неделю не имеет весточки и вместе с табунчиком детишек обивает пороги милиции, умоляя объявить в розыск. Риск был, что заглянув в паспорт, ОИ могла обнаружить сиротливую запись о наличии одного сына. Но ей было не до этого. Захлебываясь слезами и соплями, она спешила заполнить вожделенную бумажку туда же: в полулюкс или, в крайнем случае, одноместный номер, и ключик…

Таких, как Олимпиада Ивановна я встречал огромное число раз. Они все были обыкновенные тетки, наверняка, добрые, хорошие матери и жены, но развитой социализм портил их для общественного употребления. Их существование было горем для обычных командированных, туристов, простых граждан, но, зато я благодаря им имел жизнь довольно беззаботную. Знаете ли вы, что собой представляли сибирские аэропорты? Например, в Новосибирске или Иркутске в конце августа? В здание не войти, не то чтобы к стойке пробиться. Южные направления – это поэма. Самолет Новосибирск – Ташкент. Три десятка орущих и толкающихся у кассы граждан восточной наружности, которые размахивают паспортами, набитыми пачкой двадцати пяти рублевок. До начала регистрации полчаса. Нас двое. Сорок минут, и дежурный начальник смены, другая, но все равно Олимпиада Ивановна, звонит в кассу:

– Света, там двое, с бумажкой от меня. Им два билета до Ташкента.

Вы скажете, мол, кто-то лишился законного места, и я на их несчастье… Не говорите. Тогда, продравшись через толпу претендентов и ввинтившись в окошко, я получил вожделенные два билета. И тут у самой кассы молоденький лейтенант скулит на одной ноте:

– Неделя отпуска, а я уже второй день и ни просвета…

Я тогда тихо кассиру: