Мокрый, мокрый Гоа. Истории из загадочных мест планеты

Но совершеннолетняя ли она? Вчера я забыл спросить. А сегодня уже неинтересно.

Но пора начинать разговор и включать английский.

Начнем с глупого вопроса.

– Доброе утро! Как тебя зовут? – спросил я.

– Пао.

– Тебе есть восемнадцать?

– Да… уже.

Ну, конечно, ей 16 или 17. Ну это наша тайская тайна.

– Ты давно этим занимаешься?

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты спрашиваешь?

– Не знаю…

– Я не закончила школу, а без этого трудно найти работу…

Еще бы – ты и не искала. Ну пусть это будет вторая тайна.

Пао натянула шортики и нырнула в топик. Все на автомате. Со стороны – тайская школьница собирается в школу. И рядом я, – нет, не папаша, а забулдыга со смутной историей и смутными намерениями. И ручки—спички и ножки—спички, привинченные к туловищу—спичке Пао – представлют собой немыслимый контраст с той аморфной массой, у которой есть мое имя.

Я задвигал телом—пластиллином и выдавил пободрее:

– А пойдем в бутик!

– Up to you! – ответила она.

Что можно отдаленно перевести:

– А почему нет?

И это предложил я – лютый враг всех шоппингов!

Глава 6. Сделки

Мне с ней понравилось гулять. А примерка шмоток напоминала третью серию американской «Красотки» о заявкам зрителей, но с тем условием, что я в роли влиятельного бизнесмена Эдвард Льюис изрядно поистрепался, но мнение мое еще ого (!), имеет цену. В Москве в подобных случаях я узнавал о себе от женщин: «колхозник», «провинциал», «пенсионер», «скряга», «шутник» и т. п.

На маршруте из отдела тряпок к сковородке, откуда мы извлекли Пад Тай, я тормознул – выгреб из кармана наличку и всучил Пао – я платил ей за любовь. В прейскуранте такой услуги у них не обозначено.

Ну чего может стоить любовь в Бангкоке, где люди в своем усердии подтрахивать друг друга обошли уже всех кошек и мышек. Наверное, любовь здесь не стоит ничего.

Пао сложила руки лодочкой, и втиснула купюры в кармашек шорт – в ее глазах не было радости. Надоели они ей, как горькая редька.

Следующей точкой нашего маршрута стал бар, где я выкупил Пао из рабства, на две недели. Мама—сан покочевряжилась, чем подняла градус переговоров по—тайски, – «знамо дело» – я положил еще одну красненькую с интеллигентным очкариком на аверсе, – она смягчилась, и в ее глазах я прочел мгновенную готовность побывать на месте Пао.

Еще бы! Пао выгрузила ей трофеи – типа, посмотри, мама—сан, какой приплод.

Этот странный непьющий русский раскошелился с чего—то. Распредели—ка своим метким глазом шмотье между работницами нашей ячейки!

Тайское утро все еще продолжалось, и мы с Пао возобновили шествие по трутуару, навстречу пенсионарам—немцам, алкашам—англичанам и нашему чудесному завтраку по—тайски. Я заметил, иностранцы с утра не очень любят гулять с местными представительницами прекрасного пола. А зря. Вернуть себе ощущение заботливого папаши никогда не поздно.

Большой человек вел хрупкую школьницу, с блаженной улыбкой, будто школьница сбежала с уроков, и этот большой человек ее туда возвращал – Гумберт—Гумберт со своей Лолитой.

Мы гуляли по городу. Мы гуляли по набережной, которую я почему—то называл «Круазет» (слово понравилось), мы гуляли друг по другу.

И я рассказал ей, что ее аромат – это какая—то непознанная помесь сандала, кедра, ветивера, пачулей и мирта. Ты родила эти терпкие и экзотические ароматы, Пао.

Понимаешь, Пао – с этой мыслью были созданы Angel Schlesser Homme от Angel Schlesser и Antaeus от Chanel – ты переносчик древесных ароматов в стеклянную жизнь человеческих наслаждений. Они завораживают меня, как птенца, упавшего от удивления с ветки.

И школьный стереотип «большой важный – маленький дурашливый» вдруг испарился, как испаряются облака над Бангкоком. И вот, я уже гулял с цветком под названием «Пао», а цветок под названием «Пао» гулял с деревом под названием «N».

Чем мы только не занимались – и самое обычное времяпрепровождение, такое как поедание лапши с бумажных коробочек или жучков с горящих сковородок, превращалось в праздник.

Дни летели как стаи бабочек, от цветка к цветку. И каждый день мне открывалось много нового, я не знал, что можно жить без своих дел, без компа, без книг, без мыслей…

Москву я вспомнил лишь однажды. Это случилось, когда я взглянул на звезды. Я задал себе вопрос: а бывают ли в Москве звезды?

А потом другой: А нужны ли в Москве звезды? Там вместо звезд фонари для сутяжной жизни, здесь правда тоже есть фонари, но они не мешают смотреть на звезды.

Мы оказались в раю какого—то парка.

Пао пластичная, гибкая, игривая, как герои любимых мультиков. Сначала напомнила мне Покахонтос, а потом уже Маугли.

Мы часами пребывали в каком—то трансе на верхней площадке храма, как нищие.

Пао лежала у меня на коленях грустная и молчаливая. Между нами не было слов. Я сгреб ее в объятья – нет, нет. Только подумал, что сгреб. На самом деле так и сидел, боясь пошевелиться, и еще боясь не успеть поцеловать ей руки.

– Не пришла ли ко мне нирвана? – спрашивал я себя. И отвечал: —Пришла—пришла.

Я вел себя с ней так будто мне жить на земле осталось одну неделю. Помните, как в фильмах – человек узнает, что он на краю, и пускается во все тяжкие. Так и я.

И только необъятный Будда успевал мне кинуть пару слов – я не знал о чем, но знал, что он меня успокаивает.

И Будда парил под набежавшими облаками, и Будда звал нас, и мы поднимались за ним.

Как же я существовал в этом мире? Нет, не хотел даже и прикасаться к нему. А зачем? Я стал неприкасаемым для прошлого и настоящее для меня стало неприкасаемым.

Я жил в глазах Пао, на губах Пал, на плечах Пао, между пальцами Пао, перед улыбкой Пао, в запахе Пао.