Мокрый, мокрый Гоа. Истории из загадочных мест планеты

Справившись с веками, я вдруг понял, что все остальное в еще более разобранном состоянии. Пошел – расшевелил конечности и понял: Пао мне нужна была как «скорая помощь». Ну кто мог вылечить меня, если не она?

***

Последний день. Завтра улетаю. Вхожу в храм – вместе со страждущими попадаю под дождь окропления, падаю на колени, если нужно просить Будду – я не знаю, о чем его просить. Да и он судя по всему не знает, как со мной полетать – со мной, без Пао.

Ну ладно, Будда, не обижайся, мне пора. Туда, где я живу своей московской жизнью – да, там не жизнь, наверное, беготня белки в колесе более целесообразна, но я живу.

Привет, будда! От моих слов с тебя слезает позолота, дружище…, давай пощелкаем жаренных кузнечиков. Нащелкался? Ну то—то же. Смотри, я на нашей лавке, здесь Пао прислонилась ко мне, как к дереву. Но я двуличная тварь! Дьявол во мне проснулся и выгнал Пао от меня, добродетельного.

В каком виде она меня вспоминает или вообще не помнит даже лица. Ну что особенного в том, что я ее выгнал?

– Саватди—ка! – так встретили меня, сложив ладошки лодочкой, тайские красавицы – нежные, как орхидеи…

В кругу пресыщенных соотечественников в иллюминатор я смотрел на Бангкок – город—монстр на глазах превращался в город—игрушку.

Там оставалась Пао. Маленькая песчинка, что залетела мне в глаз. Маленький вздох на заре перед огромным небом. Маленький глоток воды, что я проглотил в ту первую ночь в Бангкоке. Маленькая туфелька, которую я напялил на себя и не снимал те несколько счастливых дней в Бангкоке.

Я летел будто после исповеди, будто через меня прошли сточные воды и смыли всю грязь. Очищение, просветление, что еще скажешь. Я узнал, что настоящий священник живет в Бангкоке – и ее зовут Пао.

Мокрый—мокрый Гоа

Мокрый пляж, мокрая пачка денег и мокрое будущее

– Я ничего не понимаю. «Оставь меня в покое и больше не пиши», не ты написала? За что ты обиделась?

– Ни за что.

– Давай позвоню?

– Нет.

– Сильно обиделась?

– Да.

– Хоть что—то объяснишь?

– Нет.

– Я сюда приехал, чтобы снять отель и ждать тебя.

– …

– Так мы договорились. Почему ты все переиграла?

Гоа. Пляж. Июль. Дождь.

Дождь льет вечность. Счет дождливым дням потерян.

…Cмотреть на дождь в окно – тоска, самоуничижение и смывание памяти о ближайшем прошлом. Да, соседка по отелю Джей права, «катись все к черту». Хотя других слов она не знает.

…Изваянием желтым и статуэточным, стою под дождем, стою, как все индусы. Передо мной зеркало. Погода – мое зеркало – демонстрирует то, что в душе. Вот и стою дальше под обнаглевшим дождем, мокрый, а, значит, нужный хотя бы дождю. Кто сказал, что середина лета в этой [] опе рая – это пик межсезонья, пик хипстерского пчелороя…, короче, всем пикам пик. Кто сказал, что мне нужно было именно сюда? Что бы что?

Между тем Океан лютует. Цвет воды в двух словах: «бурое бесцветье». Выразился, но легче не стало. Океан, стекший с палитры сумасшедшего художника, Океан безумия, Индийский океан безумия.

Рыба явно обожралась поднявшимся песком и легла на дно, туристы в кафешках явно обожрались последней рыбой, у которой еще не было песка в брюхе и легли в номерах. Теперь ни туристов, ни рыбы, – один дождь.

На пляже никого, но самое непонятное – нет даже русских. Зашел в воду по пояс. Все, не будь дураками, чтут комфорт, алкоголь и сухие деньги в шароварах! Туристы больше смахивают на тараканов – как—то порыжели и смешались со сбродом отщепенцев—маргиналов.

Заметки затягивают. Увлекся. Хватаюсь за карман, и разрезая ладонью слипшуюся от влаги ткань штанов, вытаскиваю пачку промокших денег. Махатма на них стал акварельным. Не успел спасти от влаги – спасу от девальвации – несу на просушку.

Десять минут неукоснительно гляжу на вонючую пачку, будто собираюсь варить. Высушенная вобла, которую вынули из скверны чердака, и нечаянно уронили в грязь, выглядит куда приличней, хотя в руках держу то, на что можно прокантоваться здесь еще не одну неделю. Мои трансферы по ночному Мумбаи не прошли даром.

Свежо воспоминание о городе с когда—то звонким названием Бомбей. Ты же хотела побродить по Бомбею. Мы же хотели побродить по Гоа.

Тепло воспоминание о городе, в котором ничего не сбылось, городе, обласканном призывным разноцветьем огоньков и яркими тюрбанами индусов, городе, намекнувшем мне, что ты не приедешь.

Мозаика ночного Мумбаи по дороге к меняле

– Здесь здорово, тебе очень понравится.

– Ты уверен?

– Я уверен, что ты собралась заказать билет.

– Да?

– Да, ну скажи хоть что—нибудь ласковое.

– Ежик!

– И все?

– Стадо ежиков.

Как ни крути, Мумбаи – это наглая помойка с гирляндами на шее, которая не отстанет от тебя никогда.

И я – ходячий экземпляр любителя этой помойки, размышляющий о важном деле – о выгодном курсе рубля относительно рупии, ибо доллары иссякли. Ведь приедет она – и мне нужны будут деньги, хотя бы в таком скромном количестве.

Еще я думал, наверняка в необъятном Мумбаи притаился где—то душка, почитающий мои «российские деревянные» за валюту.

Два странных типа везут меня к местному меняле Омару или Амару (не знаю как правильно, но рыбное название в этой паре звучало бы душевнее). Тем более меняла он ночью, а днем, типа, ювелир. Ну, имидж построил для каждого времени суток. Солидно!

Я еду по наполненным торговой жизнью проспектам и улочкам, Мумбаи резко превратился в колхозный рынок, – не стесняясь источает на меня вонь грузовичков, переносных прилавков, подстилок на тротуарах, помоек, и еще бог знает чего… раскрашенного во все мыслимые цвета и увешанного бумажными побрякушками.

Еду дальше. Два категорически ответственных индуса стреляют по мне глазами, – внушают ощущение, что за полчаса пути я так изменился, что не узнать.

Между тем улицы, как муравьи в муравейнике, заполняют тук—туки и машинки любых размеров, вплоть до тех, в которые находясь в здравом уме и трезвой памяти за руль не пролезешь. Весь этот авто—мотодром шумит клаксонами и многоголосьем.