Эффект безмолвия

Воспоминания

«Тучи не замечают создаваемой ими летней прохлады, так же как солнце не ощущает отдаваемого тепла, просто каждый исполняет свое предназначение».

Еще до отстранения Алик вызвал к себе Аказянову с исключительно лабораторным интересом.

– Света, я принял тебя на работу, после ухода Павшина повысил тебя до редактора новостей, деньгами не обижал, сюжеты не резал. Почему на собрании в «Балалайке» ты проголосовала за мое снятие?

Аказянова, словно покачиваемая кукла, захлопала ресницами:

– Я не хочу отвечать на этот вопрос.

– Я делал с тобой нечто недостойное, склонял тебя к сожительству, заставлял раздеваться перед телекамерами, – начал перечислять Алик то, что на его взгляд могло спровоцировать молчание.

– Ну, если бы еще и такое,… – вызывающе ответила Аказякова.

Аказянова по манере держаться и одеваться была готова на такое. Алик несколько раз делал ей замечание за вульгарное поведение в кадре. Она чем-то походила на Публяшникову.

– Тогда ответь, – попросил Алик. – Мне просто любопытно.

– Я не буду отвечать, – угрюмо сказала Аказянова, пряча глаза…

Точно также поступили и остальные корреспонденты, поставив Алика в тупик. Он вспомнил покойную главную бухгалтершу телерадиокомпании Пупик и ее слова:

– Вы какой-то сам в себе, не организуете шашлыков на природе, не создаете праздников, да еще и не курите. Вам надо быть ближе к коллективу. Добром это не кончится.

И действительно Алик, иногда проходя мимо курилки, чувствовал, как она бесновалась и ходила ходуном.

Громкий несдержанный хохот, схожий с хохотом пьяных вахтовиков или ресторанных гуляк, разносился по первому этажу телерадиокомпании маленького нефтяного города, так, что некоторые слабохарактерные посетители, пришедшие дать объявление или поздравление, проходя мимо курилки до секретаря, испуганно ежились, втягивали голову в плечи и ускоряли шаг, словно они проходили ночью мимо стайки бандитски настроенных пацанов, распивавших пиво возле их подъезда.

А из курилки неслась разноголосица:

– Да забодал он со своими распоряжениями, задницу бы лучше ими вытирал.

– А у него чуть что, так распоряжение. Скоро дышать будем по его распоряжению.

– Не любит проигрывать шеф, не любит. Вот на всех и отрывается.

***

К источнику радостей тянутся, проблемных мест избегают – и люди похожи на эти явления – одни, как источники, притягивают, другие – заставляют опасаться. Мудрость есть и среди проблем, но люди тянутся к источнику. Алик не стал источником…

***

Воспоминания покинули Алика, и он опять вернулся к созерцанию происходящего в телерадиокомпании.

Публяшникова спустилась по лестнице, поигрывая обшитым бисером кошельком.

Из курилки прошел на второй этаж ревизор Калкин.

– Здравствуйте! – вежливо поздоровался он с Аликом.

Алик подтянул рукав пиджака так, чтобы видеть часы, и принялся отмечать время.

Люди бегали курить через каждые пятнадцать минут. Еще через пятнадцать минут те же люди бежали пить кофе или чай. Вот то, к чему они стремились, и то, что нашло поддержку у Хамовского, когда потребовалось уничтожить его – Алика.

Журналистика как служение жителям маленького нефтяного города не увлекала большинство сотрудников телерадиокомпании. Они мстили ему за посягательство на их свободы. А свободы их заключались в приходе на работу, когда вздумается, в свободном времяпровождении, в кулуарных разговорах, прибавлявших им значимости, настолько, что иная значимость уже и не требовалась.

«Корова стихи не пишет. Стихи ей заменяет сено и чувство последующей сытости. Довольство – это предел развития», – мысленно обратился Алик к неведомому ему собеседнику.

***

Книга – создание сложное. Обычные буквицы – линии – ничего более, пустые безо всякого смысла, но стоит им объединиться в слово, как этот смысл возникает, пока одинокий, но предложение дает повод задуматься о множествах смыслов, витающих вокруг. А чем дальше, тем сложнее.

«Власть – чем не одежда, чтобы прикрыть собственное безобразие, чем не механизм для усиления своих действий и ублажения желаний? – опять задумался Алик. – Власть – это защита и богатство. Власть – это чудо коллективной помощи облеченному властью, но, восходя на живую пирамиду власти, хотя бы снимайте обувь… Все, хватит философствовать. Пора защищаться».

У Алика было готово письмо в газету маленького нефтяного города, опубликовавшую на него очередной пасквиль, наполненный типичными для пропаганистов голословными обвинениями, поданными как безусловная истина. Требовать опровержение он не хотел, поскольку знал, что опровержение могут состряпать куда хуже, чем сам пасквиль, но заставить редакцию доказать тезисы пасквиля, он желал, потому что все еще искал журналистику под фальшивими одноименными вывесками.

ИСПЫТАНИЕ ПРАВДОЙ

«Это естественно, что прекрасное вызывает интерес и привлекает внимание, хуже, когда прекрасное бегает в поисках новых обладателей и почитателей, поскольку тут оно становится на один уровень с уродливым».

Вручив письмо о несогласии с опубликованной информацией секретарю, Алик получил на своем экземпляре отметку о вручении этого письма и собрался было покинуть здание редакции газеты маленького нефтяного города, как столкнулся с ее главным редактором Квашняковым. Случайность была странной, оставалось лишь думать, что судьба властвует над человеком настолько, насколько магнит властвует над попавшим в сферу его притяжения железом.

– Александр Васильевич, можно с вами уединиться? – попросил Алик, подумав, что коли зверь бежит, то надо и пообщаться.

– Пойдем, – Квашняков завел Алика в свой пустующий кабинет.

Как только дверь закрылась, а сам Квашняков очутился в начальственном кресле, то первое, что он произнес, было:

– Эта пасквильная статья – не моя инициатива. Поверь. Это не я.

«Боится ответных действий, которых не выдержит его жалкое сердечко», – равнодушно оценил Алик:

– Бог с ней, со статьей, не первая и не последняя, пожалуй, – смягчая и намекая ответил Алик. – Скажите, как комиссия работает.

Тут Квашняков откинулся в кресло так, что скоробившийся воротник пиджака уперся в щеки и выпятил их настолько, что они стали похожи на вторую пару оттопыренных жирных ушей, появившихся немного ниже естественных.

– Тут, я считаю, вина обоюдная, – важно проговорил он, играя со своей совестью, словно с экспандером. – Так я и буду составлять отчет. Тему ты затронул важную, но говоря о ней, перегнул палку. Палку перегнула и медицина.

И тут Алик понял, зачем он встретился с Квашняковым.

– Вы знаете, мне эта история надоела. Я не смогу вернуться в этот коллектив, – настолько искренне сказал Алик, что загрустил, вообразив расставание со старым местом работы, что, несомненно, отразилось и на его лице. – Все против меня. Я бы хотел уйти с должности главного редактора телевидения. Уйти спокойно. Без больших потерь в зарплате, на должность какого-нибудь специального корреспондента с размытыми функциями.

Квашняков недоверчиво взглянул на Алика.

«Правду говорит или врет? – раздумывал он. – Может, испугался сердечного приступа, как и я в свое время? Деньги, его волнуют деньги».

– Хорошо, я поговорю с Хамовским о такой возможности, а ты пока возьми в бухгалтерии справку о доходах, полученных тобой в прошлом году, чтобы мы дали тебе соответствующую зарплату, – вполне серьезно произнес Квашняков.