Холодный путь к старости

– Уважают, раз новые способы борьбы со мной изыскивают, – горделиво продолжил Алик.

– Ты не на шутку разозлил начальство, – согласился Сапа. – У тебя все вокруг враги, нет ни одного союзника.

– Так я ж по делу. Одни воруют, другие покрывают, третьим все равно…

– Пойми, принцип власти такой – деньги! – рассердился Сапа. – Иначе не имеет смысла. Если бы обладание властью не давало возможности красть и использовать все законные способы для наращивания своих доходов, а давало бы возможность только честно работать на народ, то в стране установилось бы безвластие. Кому такая власть нужна? Сегодня мало что значат понятия «патриотизм» и «страдание за отечество, за правду». Ради чего принимать на себя обязательства, если народ в наибольшей своей массе подозрительный, падкий на бесплатное, боязливый за свой кусок хлеба, молчаливый, всепрощающий сильного и продажный. Работать на этих людей призваны такие же человечки, жаждущие богатства наличного, а не духовного, жаждущие обеспечить своих детей, а лучше и внуков. Мысли-то и сверху, и снизу одни и те же. Возможности разные. А ты подрубаешь основы. Как ты будешь формировать свою команду, когда пойдешь на выборы мэра?

– Я не раз вам говорил: не нужна мне эта должность, – обиженно ответил Алик.

– А тогда зачем ты его критикуешь, зачем ты раскачиваешь кресло? – укорил Сапа.

– Чтобы он исправился, стал лучше работать. Я же говорил. Если Хамовский не исправится, то на выборах к власти придет другой человек, справедливее…

– Что за детский лепет ты несешь? – спросил Сапа. – Иногда тебя послушаешь и разочаруешься. Я еще раз повторю: я был во главе этого города и точно знаю, что пока с кресла не грохнешься – ничего не поймешь. Кто исправится? Он давно продал душу дьяволу. Я точно знаю, что у него есть человек, колдующий для него. Даже цвет здания администрации не случаен – это цвет магического пламени, в котором сгорает все противное ему. У него продумана даже такая, плевая на первый взгляд мелочь, в которую не каждый верит…

– Да бросьте вы, – изумился Алик. – Быть такого не может.

– Что бросать?! – рассердился Сапа. – Не понимаешь – не суди. Я сам немного посвящен, и есть в маленьком нефтяном городе другие люди, посвященные в магию. Многие думают о тебе, мысленно за тебя и тем самым помогают, а ты – «бросьте»!

– Ладно, извините, – сказал Алик, чтобы прекратить неприятный ему разговор. – Я только хотел сказать, что критика заставляет человека изменяться, исправляться…

– Он исправится?! – еще более осерчал Сапа. – Он долго учился интригам и умению влиять на людей, он много читал, перенимал у приближенных нужные ему качества. Он увольняет и преследует людей, которые за тебя. Хотя постой: в том, что он изменится, ты прав, но в другом смысле. Он учтет все, что ты говоришь, и усилит свою систему с твоей помощью, если ты не переломишь ему хребет и не станешь мэром. Пока ты его кусаешь и, как собака, лаешь, толку не будет. Надо власть забирать, надо не бить, а убивать.

Алик невольно опустил глаза. Кроме Сапы из-за Алика с работы слетела и директор музея маленького нефтяного города. Она распространяла «Дробинку» и, воодушевленная, по глупости раздала газету водителям чиновников городской администрации, а те незамедлительно побежали к своим начальникам и все рассказали.

– Ты его критикуешь, но не для себя, – продолжал Сапа. – Расчищаешь поляну для чужой политической игры, а вдруг к власти придет худший человек. С другой стороны, все равно, кто придет к власти. Мне, да и тебе нужен белый лист, чтобы начать работать заново. Давай вернемся к этому разговору после выборов в округ. Если тебя выберут…

– На это можно и не надеяться, – уверенно ответил Алик…

Чай к концу разговора остался нетронутым и остыл, теплота покидала и отношения политических сообщников. Алик похрустел сухариками и испарился. Сапа задумался. Вытанцовывалось, что он стал жертвой обстоятельств и неправильного расчета. Ему казалось, что все люди изначально желают карьерного роста. Он не мог помыслить, что Алику не нужна власть, что ему нужно только бороться с несправедливостью вначале в лице Семеныча, а потом и всеми остальными. Способности без желания что машина без бензина.

«Дурдом, – размышлял он. – Долг?! Детский сад. Моральный инвалид. Если бы я знал заранее… Но Петровна?! Как просила! Женщины?! От них только зло. Постоянно лезут в дела, в которых ничего не понимают».

Вечером того же дня у Сапы с Петровной прогремела серьезная размолвка с последующим обоюдным молчанием в течение недели. Это они прекрасно умели: ходили по двухкомнатной квартире и совершенно не замечали друг друга, если не принимать во внимание то, что они не сталкивались и не дрались в узких проходах, а терпеливо пропускали…

***

Сапа гнал Алика на выборы, как хозяин упрямого барана – в сарай. «Если система не развивается, она умирает», – эти слова Сапы застряли у Алика где-то в голове и гнали на свершения, но вера Сапы в колдовство и уверенность, что Хамовский обращается к магии, ошеломили Алика и требовали усомниться в уме политического Учителя. Это было невероятно, чтобы такой рациональномыслящий человек, как Хамовский, мэр маленького нефтяного города, увлекался оккультизмом. Натура у Алика была тонко чувствующая, психика не крепкая. Его сны, о чем мы уже говорили, часто становились продолжением разговоров с Сапой…

ОБОРОТНИ

«Проверить человека можно только при опасном свете луны…»

Они считали, что прибыли на великолепный тропический остров, изобиловавший дарами богатой природы и подношениями туземцев, на нескончаемый праздник жизни, несмотря на то что срок был оговорен. Хотя что такое неделя, месяц, год или несколько лет, как не бесконечность, когда начинаешь? Они самые обычные люди: мужчины и женщины. Симпатичные и не очень, стройные и полноватые, шевелюристые и не очень. Море вылизывало берег и их загорелые тела. Теплый, напившийся влаги ветер ласкал упругие, словно бы изрезанные листья пальм и их загорелые тела. Само солнце каждый день утром выходило из-за горизонта, чтобы осветить путь птицам, зверям, множеству людей и в особенности им – избранным. Туземцы, почтительно наклонив головы, смиренно, исполненные чуть ли не богобоязненного страха, подходили к своим истуканам и к ним… Казалось, все служило и поклонялось им по привычке, из страха, в силу правил мирозданья…

Но оговоренный срок закончился. Сытость, довольство, значимость – их нелегко лишаться, и избранные выпили сироп из черно-красных, кровавых плодов кустарника власти – так называли туземцы серо-зеленого цвета ветвистое паразитарное кривоствольное растение, расселившееся буквально на всех здоровых деревьях острова и, по преданиям, управляющее их ростом.

Загорелые мужчины и женщины танцевали и веселились, передавая чашу тем, кто еще не выпил, а боязливые туземцы поглядывали на них издалека, поскольку знали, чем все кончится.

Длинные, как кухонные ножи для разделки мяса, когти полезли прямо из кончиков пальцев, из-под ногтей, у тех, кто выпил сироп власти первым. Жесткие, как и швейные иглы, щетинки шерсти, пробивая кожу, появились вначале на ладонях, затем стали распространяться по всему телу и, достигнув лица, вызвали и в нем ужасные изменения: появилась хищническая злоба, из-под губ показались растущие молочно-белые клыки, глаза превратились в щелочки, похожие на остатки убывающей луны, зрачки излучали плотоядные злобу. Человек, глазами которого Алик наблюдал за происходящим, осознав, что получившиеся из людей звери ищут жертв, быстрее выпил сироп, чтобы остаться в живых. Остальные были растерзаны. Людоподобные звери стали оглядываться в поисках добычи и заметили выглядывавших из-за пальм туземцев. Они бросились на них, но раздались громоподобные звуки, мощный топот, и появились слоны не менее свирепого вида, чем людоподобные звери.

Схватка была яростной, но проигрышной для людоподобных. Все-таки, несмотря на устрашающий вид, они оставались по-прежнему смертными. Выжили только те, кто сумел усилием воли подавить в себе звериные инстинкты и вновь стать человеком, по крайней мере, вернуть облик. Шерсть сошла с них, когти и клыки исчезли. Но каждый из них знал, что временно. В любой момент, как придет нужда, появится желание – они вновь превратятся в людоподобных зверей. Туземцы пощадили оставшихся, посчитав, что не все испили напитка из ягод кустарника власти.

К острову приплыли корабли и развезли людоподобных по разным странам и городам, к семьям и близким. Их дети генетически перенимали странные качества родителей, и так из поколения в поколение. И что интересно: окружающие чувствовали необычность тех, кто сам выпил сироп власти или состоял в родстве, пусть даже в самом дальнем, с людоподобным. Они вызывали невольное уважение, необъяснимую боязнь. Им было гарантировано продвижение по службе, по лестнице власти, и, когда им бывало надо, они могли выпускать когти и клыки.

Они стали оборотнями. Им не нужна луна, чтобы обрести звериный вид, они легко получали деньги, должности, почести…

***

«Есть правда в этом видении, есть, – размышлял утром Алик. – Только оборотень может вскарабкаться на пирамиду власти: добрый и радушный средь рядовой публики, кровожадный, обладающий звериными инстинктами средь своих. Каждый из начальственных чиновников – это оборотень. Даже самая умилительная тетушка из социальной защиты населения обладает всеми навыками хищника. Разорвет, по-доброму улыбаясь, и даже поплачет на могилке…»

ВЗЛЕТ

«Если глыба падает не на голову, а на другую сторону акробатической доски, то человек может взлететь очень даже высоко»

До середины весны двухтысячного года в «Дробинке» вышло четыре статьи про Семеныча, и каждая из них возбуждала у начальника налоговой полиции обессонивающее желание закрыть расписавшуюся журналистскую сволочь в камере и безо всяких объяснений хорошенько оттузить, предварительно засунув паяльник, куда надо. Не успокоило его даже то, что редактор газеты маленького нефтяного российского города, хохол Квашняков, которому на Россию было в принципе наплевать, предоставил возможность Семенычу реабилитироваться. На бумажных, чернеющих типографской краской полосах, с которых администрация маленького нефтяного города скармливала населению успокаивающие объяснения подъема расценок на жилищные услуги, было напечатано интервью, где Семеныч с благожелательной талантливой подачи журналиста выглядел чистеньким поросеночком, в отличие от Алика, отнесенного к коллективу соловьев, поющих исключительно в кустах. Текст был исполнен добротно, но ржавчина, покрытая праздничной краской, гниет по-прежнему и лезет наружу.

Крысы бегут с тонущего корабля, птицы, предчувствуя наступление зимы, улетают на юг, муравьи перед грозой прячутся в муравейнике. Всякая тварь бережется, что говорить о Семеныче?! Он понимал, что надо покидать маленький нефтяной город, где его авторитет уничтожен. Даже самый пугливый предприниматель смотрел на него теперь не иначе как со злорадным весельем во взгляде. Он ходил по улицам и коридорам мрачный, испрашивая у судьбы совета: куда и за сколько? Как часто и случается у людей настойчиво ищущих, решение пришло само собой. Позвонил начальник налоговой полиции округа Закоулкин, давний друг Семеныча, и нежданно обрадовал:

– Можешь слететь на «землю» на хорошее место. В Екатеринбург. На заместителя начальника налоговой полиции. Тебя рекомендовал. Все согласны.

– В час иссушающей печали,

Когда от жажды меркнет свет,

Вдруг гром раздастся. Вы мечтали?

Так будьте счастливы, поэт!

– изумленно продекламировал Семеныч.

– Семеныч, ты о чем? – настороженно спросил Закоулкин, готовый подумать о непостоянстве всего разумного.

– Извини. Только стихами Рифмоплетова и смог. Ты слишком вовремя, – спокойно ответил Семеныч. – Но ты не напутал?

– Есть место, – подтвердил Закоулкин. – Великолепное предложение, но сам понимаешь, такие возможности даром в пакет не положат – не предприниматели на базаре. Надо гостинчик снарядить кое-кому. Я так и говорил о тебе: человек благодарный, отплатит.

– Не тяни, говори, что надо, – нетерпеливо попросил Семеныч. – Меня тут так ославили, что оставаться далее нельзя.

– В принципе, надо не много за такое дело, – ответил Закоулкин. – Двести тысяч рублей – ровно на две новеньких автомашины.

– Действительно не много, – согласился Семеныч. – Как думаешь, если часть проплачу муксуном? Есть выход на рыбозавод. Муксун – рыбка знатная, дефицитная, такую в Екатеринбурге и не едали. Допустим, килограмм триста муксуна и сто пятьдесят тысяч рублей.

– Пойдет, – после короткой паузы согласился Закоулкин.

Подношения он выторговывал не кому-то, а исключительно себе, и чрезмерное восхищение Семеныча его предложением о смене должности наталкивало на перспективы…

Ни в сборе рыбы, ни в сборе денег у Семеныча проблем не было. Директор рыбозавода отдал с радостью три центнера муксуна, лишь бы не проверяли его бухгалтерию, а сто пятьдесят тысяч рублей подчиненные Семеныча быстро собрали с предпринимателей на неиссякающие нужды налоговой полиции. Но этого оказалось мало…