От третьего лица

Саня решил во что бы то ни стало вскрыть злополучную банку и с ожесточением занялся реализацией задуманного. Порывшись в куче металлического лома, он извлёк оттуда монтировку для разбора колёс (что было совсем не удивительно в стране, где весь ремонт автомобиля практически всегда делал сам водитель), зубило – такой заостренный внизу металлический стержень сантиметров 20 в длину, предназначенный для рубки твердых предметов – и болванку размером с консервную банку, но очень тяжелую, потому что сделана целиком железа. И принялся за дело.

Сначала попробовал отжать привинченную крышку монтировкой, но она никак не поддевалась и всё время соскакивала прочь. После очередной попытки, саданув соскользнувшей рукой по какой-то банке и содрав кожу на правой руке до крови, Саня понял, что надо применить другой подход, и взял в руки зубило. Изначально менее симпатичная идея сейчас быстро дала результат. Буквально после третьего удара крышка на баке треснула, и рваные концы разошлись по сторонам, осталось лишь завершить начатое. Волнение подступило к горлу.

Забыв про раненую руку и солёный пот, заливавший и щипавший глаза, Саня, затаив дыхание, высыпал на кусок жестяной обшивки круглой печи, которую почему-то называли голландкой, содержимое банки. Каково было его удивление, когда оттуда высыпались… буквы!

Да-да, буквы алфавита и в большом количестве. Каждая из них имела прямоугольную основу и была похожа на маленькую печать и длинную, сантиметра три, основу-ножку. В учебнике истории Саня видел такие буквы, там была фотография наборного печатного стола, на котором революционеры печатали листовки, так вот буквы там были точь-в-точь с такими ножками, тоже вырезанные зеркально. Это были буквы для набора текста, настоящий типографский шрифт. Саня буквально обалдел от увиденного. Неужели у нас тоже здесь были революционеры, неужели!!! Аж воздух перехватило, вот это да!

Санины тайны

Саня аккуратно завернул в найденную неподалёку обивку дивана (который, видимо из-за пружин матраца, пионеры тоже приволокли сюда, в эту кучу) свою драгоценную находку и, уже забыв про идею с великом, припустил в свой любимый сарай – туда, где хранились дрова, запас угля, всякие инструменты для огорода, и старый, ещё дедов, плотницкий верстак.

Главной ценностью верстака были настоящие, прикрученные сбоку, большие металлические тиски, которые так любил Саня. Ведь в них можно было зажать собственный палец – и он, конечно, пробовал…

Одного эксперимента было достаточно, чтобы понять, что они могут раздавить не только палец, но и любую часть тела, которую ты туда отважишься засунуть. Саня решил больше не заниматься членовредительством и зажимал теперь в них только сторонние предметы. Зато его тиски опробовали всё, что попадало Саньке под руку: от гвоздей до металлической трубы, которые требовалось распрямить, до рыбацкого крючка, когда тот надо было подправить надфилем. Ещё вставив в тиски полоску из стали, можно было смастерить самодельный клинок для ножа. Но это, конечно, была большая тайна.

А ещё большей тайной, «за семью печатями», Саня считал сделанный на тех же тисках собственный прототип пистолета, который был сделан из куска металлической трубки, сплющенной с одной стороны и загнутой буквой «Г», а потом туда для прочности был залит свинец, сбоку просверлена дырка для поджога спичками – ее Сане и помог сделать старшеклассник Серёга. Именно он – Серега как-то показал Сане собственный пистоль, из которого можно было даже палить нарезанными гвоздями по банкам в дальних огородах. Серёга продемонстрировал свой шедевр и даже позволил подержать в руках, но стрелял сам, потому что Саня ещё шпана мелкая. В тот момент ничего более желанного для Сани, во всём мире не существовало. Он уговорил Серёгу помочь сделать такой же. За что, глубоко вздохнув, отдал Серёге, с огромным сожалением, самое дорогое, что у него было – серебряный старинный полтинник, найденный им в кладовке под половицей, когда там вскрыли пол для замены подгнивших досок.

Саня считал обмен в принципе очень удачным и надеялся теперь сделать настоящее огнестрельное оружие, но пистоль, как у Серёги, у него не получился. Все ж таки, Серега был на целых 5 лет старше Сани и уже соображал, что мелюзге такое оружие помогать делать ещё рано – мало ли отстрелит себе ещё что-нибудь. Поэтому предусмотрительный и мудрый Серёга сказал Сане, пусть пока у него полежит заготовка, а вот когда тот подрастёт, он объяснит, как эту штуку довести до ума. Саня на него не обиделся, ведь и вправду ещё было страшновато. А вдруг эта штука взорвётся прямо в руках, – начал подумывать Саня. При этом в школьных коридорах иногда ходили ужасные слухи, что такое периодически случалось уже не то в нашей, не то в соседней школе, не то в соседнем районе. А однажды Саня сам увидел у одного пацана оторванную фалангу пальца, и он тогда сразу подумал, что возможно, как раз, вот таким пистолем.

Печатник

В общем, Саня вернулся в свою «Мекку» – свой сарай, и только тут перевёл дух и успокоил дыхание, вытерев рукавом с лица струйки грязного пота. Он нашёл невысокий деревянный ящик для рассады, который бабушка уже достала, чтобы вскоре посеять семена огурцов, и с грохотом высыпал в него искрившиеся чёрным буквы наборного шрифта.

Застучало в висках, опять перехватило дыхание, и Саня, сам не свой от свалившегося счастья, начал пробовать собирать слова. Задачка оказалась не из простых, так как буквы имели зеркальное отражение и требовалось собирать их, наоборот. Поняв это далеко не сразу, Саня рванул домой, где в кладовке бабушка берегла старое зеркало. Оно было со сколом в углу, и мама потребовала его выбросить на свалку. Бабуле же, видимо, эта штука была очень дорога поэтому завернув его в старую наволочку, она спрятала его в кладовке.

А Саня, который знал там каждую вещь, хранил бабушкин секрет в тайне. Теперь настало время воспользоваться этим зеркалом и приспособить его как обратный экран.

Несколько следующих недель Саня провёл в сарае. Прибежав из школы, быстро переодевшись и пообедав, он за полчаса расправлялся с домашними заданиями и мчался в свою типографию, а куда же ещё!

Он решил, что теперь может сделать свой печатный станок и набирать на нем, например, поздравления или, умные мысли, которые Саня особенно запоминал, когда слышал афоризмы в школе или читал их на каком-нибудь плакате. Особенно ему нравились фразы, которые иногда проговаривала его бабуля, типа «Похож как свинья на ежа, только шерсть не такая» или «Заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибёт». Они были смешные и умные, по крайней мере, говорила их только бабушка, а она уж прожила долгую и очень непростую жизнь, поэтому Саня всегда прислушивался ко всем её советам и мудрым словам.

А вообще Саня решил, что он теперь будет собирать мудрость и печатать собственную книгу… От одной этой мысли у него вспотела спина, побежали мурашки. Он знал, что нашёл сокровище, и теперь надо было придумать и сам печатный станок, и найти подходящую краску и метод получения оттиска. Работы впереди было много. Жизнь нашего героя изменилась: она впервые приобрела настоящий смысл, как казалось Сане, и, как он почти сразу почувствовал, стала приносить много радости от самого предвкушения реализации замысла. Но как же много ему ещё предстояло понять и прожить, для того чтобы появилась на свет его первая книга…

Глава 2

Искатель

Сибирь

Слепило. От яркого света приходилось всё время прищуриваться, горячее июньское солнце превратило всё, что можно нагреть в раскаленную сковородку. В воздухе как будто зависло и время, и пространство, и даже мысли. Невыносимый зной усугублялся периодически усиливающимся, зловещим ветерком и его прикосновения к телу обжигали каждую клетку кожи.

Почти невозможно было представить, что всего несколько месяцев назад здесь всё вокруг сковывали лютые морозы, кружили метели и завывали вьюги. Так в этих краях бывает каждый год, сезонные колебания температуры воздуха от минус 45 до плюс 45 градусов по Цельсию, это реальность этих мест. Таков он, резко континентальный климат Юго-Западной Сибири, на юге Алтайского края, почти на границе с северным Казахстаном и Монголией.

В географических справочниках эти места называют – Кулундинская степь, а в новейшей истории страны – Целина, прославленная в шестидесятые и семидесятые годы прошлого века комсомольцами, романтиками и просто людьми стремившимися заработать и обеспечить себе и своим семьям достойную жизнь.

Целинные совхозы это, в те годы, огромные бескрайние поля нетронутых ранее степей, вспаханные и засеянные различными зерновыми культурами: пшеницей, гречихой, подсолнечником. И всё это руками ребят и девчат приехавших осваивать целину по комсомольским путевкам, строить здесь свою жизнь и свой новый мир. В этом всесоюзном, по своим масштабам движении, принимали участие агрономы, инженеры, строители, ученные, учителя и многие специалисты разных других профессий, но прежде всего ценились специалисты рабочие – шоферы, механизаторы, доярки.

Идеологи страны, советского времени, умели внушить людям и чувство единения, и общей цели. Люди ехали в палаточные городки и бараки – такие, большие корпуса коридорного типа, где была общая кухня и другие общие места, в них каждая семья, как правило, занимала одну комнату.

Люди, воспитанные в патриотическом духе, дети победителей в Великой Отечественной войне, готовы были отказаться от родных мест и комфорта и начать жизнь в этих суровых краях. Фантастическая мотивация людей к работе в сложных условиях и созиданию нового.

Кроме того, в пик года, осенью, в уборочную страду, на помощь в сборе урожая, сюда приезжали тысячи грузовиков из далёкой Москвы и Ленинграда (Санкт-Петербурга), других промышленных центров, практически со всего Советского Союза. Урожаи год от года были всё более рекордными, руководство страны докладывало о скорой и неизбежной победе коммунизма на 1/6 части суши, которую занимал Советский Союз, а жизнь почему-то становилась всё более тревожная и напряженная. В магазинах всё больше становилось дефицитных категорий товаров, с полок исчезли шоколад, масло и колбаса, не какие-то марки или виды, нет, вообще, как продукт, и многие товары продавались по талонам, которые выдавали гражданам по месту работы.

Наступил 1986 год, однако об обещанном переходе к фазе победы Коммунизма, которая, должна была наступить ещё в 1980-м, судя по графику, изображенному во всю стену маслом, в кабинете истории местной школы, до сих пор никак не объявлялось. А учителя на вопросы «Почему» и «Когда» внятно ответить не могли и терялись, и путались в объяснениях.

Афганский синдром

За то, два раза в год, весной и осенью в село возвращались загорелые, угрюмые и иногда совсем поседевшие парни, отслужившие армию в далёком Афганистане и часто удивлявшие родных и просто односельчан сверкавшими на груди боевыми наградами. А ещё бывало, что их встречали гораздо раньше срока, когда возвращались они в цинковых гробах, крепко запаянных сваркой и запрещённых к вскрытию, в сопровождении людей в военной форме. Вот тогда, из уст местного Военкома, на сельском кладбище звучали краткие слова о каком-то интернациональном долге, который они исполнили до конца.

Это совсем никак невозможно было понять, кроме того, что концом выполнения долга для них стал конец их земного пути и самого ценного для каждого человека – собственной жизни. Никто из селян не знал значения этих слов про «интернациональный долг», сквозь слёзы невест и матерей лишь приходило понимание, что где-то там очень далеко, на чужой для нас земле, идёт чужая война, и там почему-то воюют наши вчерашние школьники, молодые ребята, которых никто не провожал в этот ад и никто не рассчитывал на такую встречу.

Так Афганистан стал страшным ужасом для всех матерей, чьи дети подрастали и готовились вскоре пойти по призыву в армию. Многими ночами они тихо рыдали в подушку и молили Бога, кто как умел, чтоб её кровинку миновала эта участь. Но миновала она не всех.

А подрастающие старшеклассники знали, что рулетка не предсказуема и кто-то обязательно попадёт служить либо в «команду №1», в желанную ГСВГ (Группу Советских Войск В Германии), откуда все возвращаются счастливыми и радостными, привозят наклейки с пышногрудыми фрейлинами и рассказы про покоренную Германию, где Коммунизм тем не менее, для немцев, как это не парадоксально, за счёт нашей помощи, уже наступил, где несколько раз за службу советский солдат из ограниченного контингента мог сходить в увольнение, и даже возможно попробовать настоящего немецкого пива и колбасок. А кто-то другой попадёт в «команду №2» и тогда светит ему путь в учебку, в Таджикистан, и оттуда, через шесть месяцев, его перебросят транспортным ИЛ-76 в Кабул, а дальше, уже вертушкой (вертолет), в одну из афганских провинций. В страну, где стреляют даже дети и старики, а смерть поджидает в любом месте, в любое время.

Особого героизма и желания воевать никто не испытывал, хотя все ещё были комсомольцами и патриотами, но внутри каждого было чувство чего-то не настоящего в этой истории, какого-то обмана.

Ведь война на афганской земле никакого отношения к защите собственной Родины не имела и обратное никто не доказал, даже Советская пропаганда. Никто не мог объяснить убитым горем родителям, почему их сыновья должны были погибнуть в мирное время и на далёкой чужбине.

Вот почему, в том числе, среди разных прочих причин, десятикласснику важно было не просто закончить среднюю школу, но и обязательно постараться поступить в институт. Ведь тогда можно будет получить отсрочку от призыва в армию или закончить военную кафедру и вообще стать офицером запаса. А эта война в Афгане, как называли Афганистан те, кто оттуда вернулся, глядишь к тому времени и закончится, рассуждали те, кто имел способности мыслить «по-взрослому».

Саня не был исключением, он тоже много раз задумывался на эту тему, внимательно читал международные новости в газетах, смотрел программу «Время» по телевизору, но там почти ничего не говорили про эту далёкую войну.

Серёгина исповедь

И вот однажды, недавно вернувшийся из армии, сосед, Серёга Пархоменко, которого Саня знал с малолетства, тот самый Серёга, который когда-то учил Саню как сделать из куска трубы пистоль, теперь изрядно приняв водки вдруг стал рассказывать сквозь потускневшие стекленеющие глаза свою историю. Он почему-то решил рассказать её здесь, в тренерском домике, на сельском стадионе, в комнате которая была с детских лет Меккой всех местных физкультурников, где стены были увешаны памятными вымпелами и призовыми медалями, а полки уставлены запылившимися спортивными кубками, именно здесь, после очередного футбольного матча с командой соседнего района, его прорвало. Видимо носить в себе эту тайну дальше было тяжелее, чем рассказать о ней и о пережитом хоть кому-то из своих.

Его лицо вдруг потемнело до серого, землистого какого-то цвета, плечи опустились, он весь сгорбился и постарел на пару десятков лет. Внезапно по его щеке покатилась слеза. Охрипшим голосом без всяких эмоций, почти шепотом, Серега заговорил про то, что такое, эта Афганская война. Сжатые до побелевших косточек кулаки дрожали, как он не пытался их прижать к столу. Дыхание его стало прерывистым и даже иногда казалось, что ему не хватает воздуха и он задыхается. Он медленно говорил о том, как там, в Кандагаре, им всем хотелось жить, и про то, как гибли товарищи и как важно было выдержать первый год, потому что ещё зверствовали и собственные дембеля, но надо было терпеть и выживать, иначе не возьмут на боевые (боевые рейды) и будут потом «чморить» до конца службы.

Хотя Серёга и выпил, но многое он не договаривал, ведь подробности рассказывать ему было нельзя и это всем было понятно. Но и из того, что он говорил было понятно многое. Сквозь эти слова старшего товарища сквозили бури эмоций, обиды, непонимания и ещё много всего. Но всё равно, было трудно представить в полной мере, сколько горя, страха и ужаса пришлось там испытать и Серёге и всем, кого отправили на ту войну.

Он всё говорил и говорил, и не было в его рассказе ничего приукрашенного и геройского. И становилось ясно, что война – это холод, грязь, вонь, постоянный страх, напряжение и смерть, которая всегда где-то рядом присматривается к тебе. А ещё там выживает тот, у кого более развиты животные инстинкты, а вот победить на такой войне нельзя, потому что не понятно, что такое эта победа и кого надо побеждать и зачем.

Саня, слушал вникая, как мог, в смыслы и вдруг, впервые, глубоко осознал, что этот человек вернулся из ада, и война, она совсем не прогулка, и никакие награды не стоят того, чтобы туда стремиться.

В конце своего монолога, уже совсем тихим и осипшим голосом Серёга сказал, что понял там очень простую вещь – в жизни самое дорогое это сама жизнь. – Саня слушал, боясь пропустить что-то важное, а старший друг, всё говорил. Он говорил сквозь застывший взгляд, уставленный в одну точку, было видно, что он вообще сейчас где-то не здесь, а где не понятно.

Серёга замолчал, взял на половину наполненный большой граненый стакан водки и выпил как воду, и было видно, что он не чувствует вкуса, не пьянеет, и вообще, находится сейчас в каком-то измененном состоянии сознания. Рассказывая свою историю, он вновь переживал те события и те эмоции. Видимо водка вернула его сюда в эту комнату со спортивными вымпелами на стенах и пыльными кубками на полках.

Он обвёл всех присутствующих долгим, чуть прояснившимся взглядом и спросил, скорее в никуда, чем кого-то конкретно

– Как с этим всем жить? Зачем нас туда отправили? –

Ответа не было, никто во всём Советском Союзе, наверное, не мог бы объяснить зачем наших парней отправили убивать и воевать, в страну о которой, вчерашние мальчишки, почти ничего не знали, а если и слышали, то только из школьных учебников. А теперь они, даже вернувшиеся целыми и физически здоровыми не могли больше жить как все. Их души были изранены и истерзаны, и теперь они не могли как прежде жить здесь, в мирном времени.

Вот и у Серёги что-то сломалось внутри, и он каждую ночь воевал во сне, просыпался от собственного крика, в слезах и ужасе, и теперь он всё время думал о том, что хочет туда, назад в Баграм, ведь там всё понятно и ясно. А ещё там не надо прикидываться «нормальным», потому что там все такие же, как и он сам, люди, познавшие боль и заглянувшие в глаза страшной бездны. Говорят, что если смотреть долго в глаза бездны, то бездна начинает смотреть на тебя. Те парни знали об этом не понаслышке.

Когда Серёга закончил, он резко поднялся и вышел в распахнутую дверь, в ночь и исчез в темноте.