На изломе

– Да чего ж приходить-то, коли ты не сказывал?

– Сказать недолго, ужо скажу. Раньше времени не было. Ты уж только меня слушай! Князь-от теперь во! Так и пышет. Ему мигни только!

– Ну-ну, скажу княжне! Порадую! Только и ты не обмани. – И, окончив деловой разговор, она начала другим тоном: – А где сам пропадал? Вчера не был, позавчера тож, а я-то его, дура, жду да жду. Где тебя носило?

Кряж усмехнулся:

– Где был, теперь нету. Отсюда вон как далеко, и не видать, а сказать и не можно!

– Что! Али князь посылал?

– Много будешь знать, скоро состаришься; а ты лучше-ка обними меня!

И он опять обхватил ее руками. На этот раз она не отбивалась и, прижавшись к нему, жарко отвечала на его поцелуи…

И на дворе дома Куракина, и у Теряевых стали просыпаться люди. Кряж в последний раз поцеловал девушку, ловко перемахнул тын и как ни в чем не бывало, слегка посвистывая, пошел по двору, направляясь к дому.

Князь Петр проснулся и лежал, потягиваясь на лавке, когда Кряж вошел к нему и остановился в дверях.

– Проехать на Москву-реку, что ли? – промолвил князь, взглядывая на Кряжа. – Нонче там на кулачках биться будут.

– А ну их, князь, – ответил Кряж, – и чего в них занятного? Кабы царская потеха, а так – охочие люди кровянить друг друга будут. На охоту лучше бы поехать. Сон мне такой был: тебе на охоте удача.

– Какой такой сон? – усмехнулся Петр. – Сказывай!

Кряж откашлялся, переступил с ноги на ногу и, слегка усмехаясь, стал говорить:

– Виделось мне, князь, будто мы с тобой в поле рыщем. Глядь, лиса чернохвостая, такая ли пушистая. Ты за ней, она от тебя. Едва успеть можно. Она из поля да по городу, по городу да нам во двор, а со двора – шах через тын да в соседский сад! А ты будто за нею через тын-то! Глядь, а то не лисица, а девица-красавица. Смеется и говорит: давно тебя ждала, княже! – Он замолчал и, усмехнувшись, взглянул на князя.

Князь Петр покачал головой.

– Занятный сон, – сказал он, – что это он на притчу словно бы смахивает? А загадки я не мастер разгадывать. Говори уж лучше начистоту, Кряж.

Кряж усмехнулся и встряхнул волосами.

– А не буду таиться от тебя, княже, – ответил он решительно.

Князь вздрогнул и быстро сел на лавке.

– Ну?

– Заморила меня Лушка, – заговорил Кряж, – сенная девка соседской княжны. Седлай так, чтобы им свидеться, да и на! Княжна-то, вишь, говорят, совсем по тебе высохла, князь!

– Что ты врешь? – вспыхнув от радости, произнес князь.

Кряж усмехнулся.

– Наше дело холопское, – сказал он, – только нонче княжна в ночь, как все заснут, по саду гулять будет. Про то мне Лушка сказала, а для чего – сам ведаешь.

Князь засмеялся и отвернулся от своего стремянного, чтобы скрыть вспыхнувшее от радости лицо.

Тихая ночь опустилась над Москвой. Кругом все заснуло. В кустах щелкали соловьи, и где-то вдалеке куковала кукушка. В это время князь Петр, подсаживаемый Кряжем, осторожно перелезал через тын. Сердце его замирало и билось. Едва он опустился, как проворная Лушка подошла к нему и сказала:

– Ты, князь?

– Я! – ответил Петр.

– Ну-тко, иди за мной! – И через минуту князь стоял подле княжны Куракиной. Она дрожала от страха и радости и, закрыв лицо руками, тихо вскрикнула:

– Ахти, стыд какой!

– Что за стыд, государыня, – бойко сказала Лушка, – все поди так дела делают. Не мы первые. Ну, я пойду! – решительно сказала она и лукаво прибавила: – Князь тебя небось в обиду не даст!

Она шмыгнула в кусты и, вероятно нечаянно, попала в объятия Кряжа.

– Мы тута, а они там, – засмеялся Кряж, крепко целуя Лушу.

Петр приблизился к княжне и робко окликнул ее:

– Катерина Ивановна, открой очи свои ясные! Глянь на меня!

Княжна слегка раздвинула пальцы.

– А что тебе в том?

– Радость мне! Как взгляну на тебя, словно солнце весной. Присушила ты мое сердце!

– Уж и присушила! – усмехнулась княжна, отнимая руки. Князь придвинулся ближе.

– Верь моему слову, – заговорил он снова, – с ляхами бился, не дрожало так сердце мое, как теперь.

– Али я страшна? – засмеялась княжна.

– Не страшна, а люба! – ответил Петр и взял ее за руку. – С той поры, как увидел тебя, нету у меня и мыслей других: все ты да ты!

Княжна тихо потянула его за собой.

– Пойдем! Тут скамейка есть. Сядем.

Они дошли до скамьи, опустились на ее широкую доску и, держа друг друга за руки, стали говорить ласковые речи, бессмысленные для других, но полные таинственного значения для них, – те речи, что ведутся влюбленными от сотворения мира до наших дней…

А в это же время в саду князя Теряева велись тоже влюбленные речи, но не походили они на робкое воркование, а были полны мучительной страсти.

Княжна Анна, бледная, как высоко поднявшийся месяц, стояла, прислонясь к дереву и опустив бессильно руки. Лицо ее выражало страдание, а на длинных ресницах блестели слезы.

У ее ног на коленах стоял князь Тугаев и говорил прерывающимся от страсти голосом:

– Бог нас видит, моя голубка! Что ж, коли приключилось так, неужели нам с тобой по монастырям идти, не изведавши счастья? Не поверю я, чтобы Богу в обиду была любовь наша! Увезу я тебя, мою горлинку, схороню от людского взгляда и буду миловать и ласкать тебя! Не дам ветру пахнуть на тебя, не дам пылинке упасть. А там справлюсь со своими делами, и уедем с тобой в земли фряжские, где никто нам не будет грозен.