Энэр

– Да нет н – -я… А кто?

– Да красные! – ответил Кузя и вдруг не только почувствовал, но осознал, что у него все зубы во рту, а, коснувшись лица, обнаружил усы и бородку!

– Давно, чё ли? – усомнился Мурзик.

– Давно, похоже! – промямлил Кузя удивлённо.

– В вырубоне, чё ли, был?

– А какое число сегодня?

– А х – его знает! Я чё, их считаю?! Май, да и п – — ц!

За разговором Мурзик убрал лапник, разгрёб золу и, уложив свёртки, засыпал их сверху. А потом, прервав разговор, сходил в палатку и вернулся с пузырёчком спирта и кружкой воды, зачерпнутой в реке. Его грязный ноготь прижался к середине содержимого флакона.

– Ну… За братанов! – выдохнул он и отпил, а затем показал Кузе уровень, совпавший с ногтем.

– Честно говоря, Максим, я не пью… – начал Кузя, но, увидев изумившееся в презрении лицо собеседника, добавил, принимая флакон: – Однако за Серого и за других, кто погиб… братьев… надо выпить.

Кузя выпил причитавшееся под одобрительный взгляд.

– Мы ведь на всю империю прогремели! – похвалился Максим, занюхивая чёрствым хлебом.

– А Яруллина знаешь? – чавкнул Кузя после противного вкуса и запил водой.

– А кто его, п – — – а, не знал?! Он, с – а, столько наших закрыл не за х – , что на него многие зуб имели! Во! Вишь, клешня?! Я лично лапу жал Рыжему, который его замочил! Он щас на нарах, но в почёте – положняк.

– Пусть так! – согласился Кузя и, подав руку, предложил: – Тогда и я тебе лапу пожму, как пожал бы Рыжему.

– А Змея слыхал? – известил Максим, пожимая руку.

– Нет. А кто это?

– Это ещё тот п – -р! Чекист ё – — й! Всю зиму здесь околачивался. Б – -ь! Не нашлось смельчака, чтоб замочить его! Он, с – а, ещё больше наших закрыл! У него, б – -ь, любой повинуху малявил.

– И где он?

– А, как с – — – я, так тишина пошла… Да и некого больше закрывать стало.

– А откуда он?

– Моска-аль.

– Ничего-о! Допрыгается!

Максим, слегка окосевший, пустился рассказывать про братанов и их «подвиги». Кузя сначала слушал, а потом стал пропускать мимо ушей, размышляя о своём: «Спрашивать его о Михалыче, конечно, бессмысленно. Хоть мы и по одну сторону баррикад в отношениях с „красными“, но в отношении к воровству как способу жизни – по разные. Даже жаль, что эти „синие“ не хотят жить честно!..»

Максим прервал размышления:

– Чё затумакался?

– Да дело есть, – ответил Кузя, вставая.

– Если п – — ть, то здесь можешь, а п – — ть в дальняк двигай! – указал Мурзик.

– Как скажешь! – согласился Кузя.

Лесочками Кузя ушёл далеко без намерения возвращаться. Он понял, что спиртное на него бездейственно, и даже противный вкус моментально исчез, и позывы естественных надобностей – лишь в воспоминаниях. Он восстановил в памяти имена: Тихон, Фая-Рая, Потап-Игнат, Алиса и даже Федот.

* * *

В деревне Михалыча видимой деятельности на пожарище не обнаружилось. Обугленные брёвна зарастали травой, а на воротах было приколото постановление местной администрации о запрете заходить на территорию. Хотелось разыскать Михалыча, и досадовало, что никогда не бывал у него в квартире, – вот уж кто действительно был по одну сторону баррикад, на кого можно было положиться, кому можно было довериться без опасения предательства. Но адрес можно было узнать только на металлобазе. Однако идти туда было рискованно. Сам Тихон мог сообщить в полицию. Если же вместо него «баба», то тем паче.

Кузя не нашёл другого выхода, как пойти к Алисе.

Квартира была закрыта, стук в дверь остался без ответа.

«Значит – на даче», – напросился вывод.

Оставалось податься на металлобазу, но ноги категорически не хотели туда идти, ведь после выстрела в мента его наверняка усиленно искали и могли оставить обязанность сообщить.

Город был небольшой. Многие знали друг друга, а Кузя с Катей жили своим тесным мирком, мало с кем контактируя. Идя по городу, Кузя обращал на себя внимание прохожих только неряшливостью. Да мало ли бомжей ходят так же?! Но в городке бомжей, похоже, не осталось – всех упекли. Придирчиво оглядев себя, Кузя ещё раз вынес приговор рваному костюму, но при этом отметил, что на нём не осталось никаких следов от крови и грязи. Тенистыми аллейками проулков шёл к центру. Там, в толчее, было больше шансов увидеть знакомые лица и оставаться менее заметным.

На рынке он задержался возле продавцов, игравших в карты, но его прогнали. И далее ловил на себе пристальные взгляды продавцов. К одному из них, по внешности узбеку, продававшему трусы, кальсоны, халаты и спортивные костюмы, Кузя обратился прямо: «Мне нужна одежда, а денег нет».

– Ой! Дарагой! Харашо-харашо-о! Прихади вечирам, будит тибе работа и адежда-а!..

– Вечером приду, – пообещал Кузя, настаивая: – Но одежда нужна сейчас.

Узбек оглядел бедолагу, склонив голову набок, поцокал, мотая головой, а потом посоветовал пойти в «Секонд хенд», показав пальцем на видневшуюся табличку.

– У меня денег нет, – напомнил Кузя.

– Иди-иди, дарагой, всё тибе буди-ит! – заверил узбек.

У двери магазина стояла женщина. Подходя к ней, Кузя обдумывал, что сказать, но женщина только поманила рукой, приглашая в помещение.

– Хотите покушать? – вежливо поинтересовалась она, войдя в магазин.

– Нет, вообще-то… – замялся Кузя.

– Машина придёт через час. Её надо будет разгрузить, а пока можете поесть, – пояснила женщина.

Кузя согласился и долго наслаждался узбекским пловом, дав согласие быть запертым. Угощаясь, отметил, что усы непривычно лезут в рот, и поставил себе задачу побриться по возможности.

Время шло, часов у Кузи не было. Он вновь пустился в размышления о планах и вариантах. Спустя длительное время женщина принесла упаковку сока и сообщила, что машина задерживается.

Шанс обрести одежду, которая не привлекала бы внимания, вынуждал терпеливо ждать, и терпение было вознаграждено. Машина наконец-то пришла, и её следовало срочно разгрузить. Тройка смуглых грузчиков засуетилась в коридоре и складе. Женщина, встретившая и угостившая Кузю, руководила размещением тюков на складе, а узбек подгонял у машины. Кузя проворно носил тяжёлые тюки, не останавливаясь на передышку, как другие, за что принимал похвалу с обеих сторон. В тёплый вечер со смуглых струился пот, а Кузя носился, как разгрузочная машина.