Энэр

– Я мечтаю о том, чтобы люди жили счастливо, чтобы не было войн, чтобы сильные не грабили слабых и не издевались. А не закончил я только то, что не вырастил детей, не научил сына строить свою жизнь. А что бы я пророчил, даже не знаю. Мне бы вашей мудрости, тогда, быть может, учил бы людей уничтожать подонков, а может, наоборот, учил бы не трогать никого…

– А как же священная месть за смерть Катерины прекрасной, за лужи кровинушки красной, за детскую боль, что не счесть?

– Когда меня били, мне хотелось… очень хотелось, чтобы в руках оказался автомат, чтобы ответить всем подонкам, но сейчас я понимаю, что подонков не только надо наказывать, но… ведь их надо исправлять. А можно ли исправить и как, я не знаю… И мне кажется, что подонков в мире – большинство.

– Граница меж злом и добром мир зла и добра не разделит: все души по долям отмерит, не ставя те доли ребром.

– Да… Знаю, что и во мне добра и зла хватает, – признался Кузя и спросил: – А я умер или это только снится?

– Твой сон затянувшийся скоро пройдёт. Ты, в тело вернувшийся, выйдешь в народ, – заверил Бо, поднимаясь, а его серебряное одеяние медленно обрело форму спортивной одежды.

– Разве я не умру от побоев?! – обрадовался Кузя.

– Каждый способен на всё, что захочет! Воля превыше возможности рук!..

– Я понимаю… но всё равно от вас, Бо, – сплошные загадки.

– Бог нам загадкой путь жизни пророчит, мы намечаем дни встреч и разлук.

Кузя пытался осмыслить сказанное, а Бо добавил, снимая серебристую куртку:

– Я на дорожку спортивный костюмчик жалую, чтобы удобней идти…

Бо приложил куртку к Кузе, и тот сразу ощутил руки. Бо махом снял спортивные брюки и, оставшись в блёклом туманном саване, подал их.

– А точно вам не надо? – проронил Кузя, принимая дар.

– Будь на Земле, как серебряный лучик дальней звезды, что не может взойти.

– Пусть так! – согласился Кузя и, приложив к себе брюки, ощутил ноги.

А Бо, сбросив в сторону Кузи обувь, напутствовал:

– Если ты сразу спокойно ляжешь, месяц спустя исцелённым встанешь, нежели годы потом лежать, коли силёнку кому покажешь!

Кузя, слушая на пол-уха, всё больше радовался своим ощущениям. Он даже ощутил пальцы ног и готов был бежать куда-то от радости, прыгать, смеяться… Бо понял, что Кузя не слушает, и просто махнул:

– Ну иди!

Кузя оторопел оттого, что это прозвучало не стихами, и сразу стал припоминать что-то важное, что ещё хотелось узнать, но оно никак не шло на ум…

Бо сам ответил на его вопрос:

– Я давно распрощался в последний раз, вот уж тысяча лет истекла. А сейчас на Земле он – один из вас, и неброски у Бога дела. Имя «Лог» почерпнувший из дальних снов, обитает в далёких горах, где лелеет пшеницу, растит сынов и хранит мой нетлеющий прах.

Бо энергичнее взмахнул руками, и Кузя полетел, так и не успев ничего сказать на прощание.

* * *

– Братан, кажется, идут! – услышал Кузя. – Лучше бы ты умер!

Послышались шаги и бурчание голосов в коридоре. Кузя открыл глаза: была полная темнота.

– Братан, я не могу… Не могу, но должен не допустить это! – взволнованно зашептал парень. – Скажи, чтобы я это сделал, и я сделаю!

Кузя узнал голос парня, но не ощутил боли, долго мучавшей его. Он боялся, что боль врежется, стоит лишь пошевелиться, но была и смутная вера в то, что сон был не простым. Кузя никогда в жизни не видел таких снов и постарался успокоить парня:

– Ничего у них не выйдет. Тебя как звать-то… братан? – во рту чавкала кровяная слизь, еле двигались распухшие губы, шепелявили дыры выбитых зубов, но речь всё-таки получилась.

В двери заскрипел замок, а парень ответил:

– Серый я. Я ж тебе говорил…

В камере было темно, но в этой темноте Кузя вдруг увидел серебряную перчатку вместо своей руки, лежащей возле лица. Дверь отворилась, и включился свет – перчатка мигом превратилась в окровавленную руку.

В проёме двери стояли трое.

– Мочила на выход! – скомандовал кто-то из них.

Парень поднялся и пошёл без куртки. Один из троих схватил его за шею и, вытолкнув в коридор, пнул под зад, скомандовав с издёвкой:

– Вперё-ёд!!!

Звук их шагов стал удаляться. Заплывшим взглядом Кузя в оставшихся определил Яруллина и Быка.

– Вперёд! – скомандовал и Яруллин.

Бык, размер которого соответствовал кличке, вошёл в камеру и посетовал:

– А чё он в мокрухе?! Может, дохлый?

– Дохлого в – — -ь, п – — -с! Двигайся давай, п – — к, б – -ь! – заорал Яруллин.

Кузя попробовал двинуться, и, к его изумлению, это легко удалось без всякой боли – он лёг на бок, не решаясь на большее в риске новой отключки.

– Тёпленький! – обрадовался Бык, медленно приближаясь.

Кузя упёрся взглядом в его ноги, определяя момент удара, и время замедлилось…

За ударом ноги – по-боевому, как учили, – в коленную чашечку, последовали хруст и медленное падение Быка. В падении тот разинул рот и высунул язык, сопровождая растянутым нечленораздельным звуком, а потом – удар головой о бетонный пол, и судорожная гримаса, исказившая лицо.

Затянулась пауза.

– Ты чё там, Бык?! – гаркнул Яруллин.

Искажённая рожа ещё издавала какие-то хрипы, а Кузя медленно поднял торс и прижался спиной к железной скамье. Яруллин вошёл и, уставившись на Быка, снова гаркнул, поддев пинком:

– Ты чё, бычара, сдох, что ли?!