Эллиниум: Пробуждение

– Козлик! – позвал старейшина Копьё. – Беги к Сафиру и скажи ему, чтобы послал пару воинов проверить подходы к частоколу. Там ловушки могут быть.

Козлик немедленно побежал исполнять приказание, и воины тут же сомкнулись плотнее, чтобы закрыть брешь, оставленную там, где был его щит.

В лесу было тихо – возможно, лучники раадосцев просто сбежали от кадмийцев. Значит, те должны были закрепиться на холме.

Пескарь бросил взгляд на море и увидел, что там битва в самом разгаре.

Корабли кадмийцев, подгоняемые мощными толчками вёсел, на огромной скорости неслись на две раадосские галеры, при этом другие две, как казалось, убегали в южном направлении прочь из гавани. Еще несколько ударов сердца – и раздался жуткий треск, когда «Крокодил» врезался в нос одной из маленьких галер. Таран большого корабля был намного длиннее, чем у его жертвы, поэтому сам «Крокодил» никаких повреждений не получил.

Результат столкновения стал понятен, только когда гребцы «Крокодила», по команде кормчего, несколькими могучими усилиями отбросили тяжёлый корабль назад. Повреждённая галера стала резко оседать на нос. Матросы обречённого корабля прыгали в воду. Пара кадмийцев пытались добивать их с носовой надстройки «Крокодила» длинными узкими копьями.

«Косатке» не удалось протаранить свою мишень – маленький корабль в последний момент повернул вправо, и смертоносная бронза лишь проскребла по его обшивке. Однако моряки-кадмийцы не теряли времени – они запустили крючья на длинных верёвках, уцепились за корабль раадосцев и притянули его к своему борту. Мгновенно собравшиеся напротив галеры кадмийцы разом обрушили на матросов вражеского корабля целый ливень дротиков, потом ещё один, и ещё. Так как палубы на пятидесятивёсельной галере не было, раадосцы оказались у копьеметателей как на ладони: локтей на шесть-семь ниже, и спрятаться негде. После третьего залпа абордажники стали спрыгивать на палубу галеры и добивать немногих оставшихся.

Казалось, разгром был полным. Воины на берегу охрипли от радостных криков, которые заглушали любые звуки морской битвы.

Но тут оказалось, что празднование было преждевременным. Две галеры раадосцев, которые, как подумал Пескарь, спасались бегством, быстро развернулись и полным ходом шли к беззащитному борту «Косатки».

Кадмийцы на большом боевом корабле замерли, понимая, что ничего уже не успеют предпринять: отцепиться от взятого на абордаж пятидесятивёсельника и набрать скорость, а тем более развернуться – времени ни за что не хватит. Пескарю показалось, что он разглядел на палубе «Косатки» царского сына Турупа, который жестами приказывал матросам перебираться на захваченную раадосскую галеру. Флотоводец выделялся среди прочих моряков своим начищенным бронзовым панцирем, который сверкал на солнце.

Один за другим раздались два резких удара, когда маленькие корабли на полном ходу протаранили «Косатку» – один примерно посередине, другой ближе к корме. Корабль вздрогнул, и все, кто был на палубе, попадали, а кто-то и вылетел за борт.

Пескарь не отрываясь смотрел на крошечную фигурку Турупа. Тот схватился за борт, который атаковали раадосцы, и удержался на ногах.

Гребцы на маленьких галерах направили свои корабли задним ходом, и тогда случилось самое страшное – длинный узкий корабль с оглушительным треском переломился пополам в том месте, где пробоина пришлась на его середину, и стал быстро тонуть.

Встряска, разломившая корабль, вырвала борт из рук Турупа, тот упал в воду и мгновенно скрылся в волнах, утянутый в пучину тяжёлым бронзовым доспехом.

– Айяа-а! – протяжно застонали кадмийцы на берегу. – Горе нам!

– Соберитесь, псы! – заорал Сафир. – Позже будете выть! Сначала надо отомстить за царского сына!

Тем временем «Крокодил» обошел тонущую «Косатку» со стороны носа и погнался за ближайшей из двух оставшихся галер раадосцев. Тех кадмийцев с «Косатки», кому удалось выплыть, поднимали на борт захваченной галеры их товарищи. Абордажники успели перерубить веревки кошек, чтобы тонущий корабль не утянул галеру за собой на дно.

Треск падающей сосны отвлёк воинов на берегу от непоправимой трагедии. Рубач принялся обтесывать ветви дерева, чтобы его можно было использовать в качестве тарана.

Кадмийские разведчики, отправленные Сафиром к стене города, действительно обнаружили несколько замаскированных ветками ям-ловушек. Защитники Доса обстреливали их с крыш домов стрелами и дротиками, поэтому они лишь примерно наметили границы ям и отступили на безопасное расстояние, не понеся потерь.

Вернулся и один из копейщиков, посланных на холм на охоту за лучниками. Последних действительно удалось разогнать, одного даже поймали и убили. А самое главное – кадмийцы захватили на холме большой запас стрел. Вряд ли бежавшие лучники сумели забрать с собой много снарядов.

Воины Города-в-Долине наконец опустили щиты, не опасаясь больше неожиданных подлых атак.

– Пробьём брешь в стене, и город наш, – уверенно заявил Копьё. – Готовьтесь пировать на трупах врагов, воины!

– Хайи! – поддержал его боевой клич.

Но оказалось, что раадосцы ещё не собирались сдаваться.

В северной оконечности города открылись ворота, и из них стали выбегать тяжеловооружённые воины. Не меньше пятидесяти тяжёлых копьеносцев с большими круглыми щитами, в шлемах и доспехах, и примерно столько же легких воинов с луками и дротиками.

От них до экспедиционного отряда было около четырёх стадиев.

Тяжёлые воины построились в фалангу и стали медленно приближаться к противнику на расстоянии полустадия от стены – видимо, чтобы не загреметь в собственные волчьи ямы.

– К бою, сыны Грома! – изо всех сил своих лёгких закричал Рубач, бросивший изготовление тарана и вернувшийся к своим бойцам. – Наконец-то добрая битва! Покажем этим прощелыгам силу Города-в-Долине!

Клич «Хайи!» был ему ответом, когда фалангиты стали строиться в боевой порядок.

Ненадолго их отвлек раздавшийся со стороны моря треск – это «Крокодил» нагнал одну из оставшихся галер раадосцев. Последний корабль осаждённого города скрылся за ближайшим мысом, теперь, видимо, ударившись не в мнимое, а в истинное бегство.

– Они могут высадиться на берег и ударить нам в тыл, но скоро не подоспеют, – громко сказал Рубач. – К тому времени, если что, мы успеем разобраться с этим сбродом!

Фаланга Города-в-Долине построилась фронтом длиной в пятнадцать и глубиной в три воина; оставшиеся пятеро бойцов укрепили ее по флангам, до четырёх человек. Глубина раадосской фаланги, сколько видел Пескарь, была тоже в три воина, но фронт их вышел большей ширины, чем у осаждавших. Тогда воинам Грома пришлось растянуть свой фронт, и с левого фланга глубина оказалась всего в два воина – слишком мало, а значит, опасно.

Воины Грома запели боевой пеан: «Хайи! Кровавые копья! Хайи! Отведают плоти! Хайи! Щиты из дуба! Хайи! Раздавят кости!» – и пошли на сближение с врагом. Пескарь встал в первом ряду, ближе к правому краю, как и обещал ему Рубач – между самим воеводой и старейшиной Копьё.

Кадмийцы и легкие воины раадосцев скоро вступили в перестрелку, кидая друг в друга дротики и пуская стрелы.

Фалангиты между тем сближались друг с другом в плотном, но пока ещё не боевом строю, и ритм пеана помогал им идти в ногу. Пескарь видел роскошные гребни на шлемах раадосцев, их раскрашенные жуткими рисунками щиты.

– Я вижу воеводу, вон он, в шлеме с разноцветным гребнем и в самом дорогом доспехе, – сказал Рубач; Пескарь не понял, о ком он говорит: ему все раадосцы казались одинаковыми. – Но это не Фемистокл – тот на голову выше самого высокого из воинов, и в два раза шире в плечах самого могучего.

– Это, наверное, царь Раадоса Поликарп, – догадался Копьё.

«Эх, сейчас бы я метнул в них пару ядер», – подумал Пескарь, легко обнаруживший незащищенные места в фаланге. Свинцовый снаряд, выпущенный из пращи, вполне может разломать щит, а ударив в шлем, при доле удачи, может оглушить и надолго вывести воина из строя, или даже убить. Но нечего было и думать о том, чтобы сейчас покинуть строй.

В щит Пескаря уже воткнулась пара стрел. Что-то проскользнуло снизу, легко задев по поножу. И вдруг прямо мимо шлема со свистом пронеслось копьё. Пескарь присел и на миг сбился с ритма.

– Держись, сын царя! – подстегнул его Рубач, и юноша снова приноровился к шагу фаланги, лишь крепче сжав кожаную рукоятку щита и копьё.

Пескарь не мог определить, с каким успехом продолжается бой застрельщиков. Все, что он способен был заметить – что ни один из воинов в фаланге рядом с ним не упал. Был ли кто-нибудь из них ранен?.. А впереди всё ближе и ближе придвигался к нему строй раадосских тяжёлых копьеносцев.

Вот они уже в двадцати шагах. В десяти…

– Сомкнись! – выкрикнул Рубач, и воины Грома прижались друг к другу так, что круглые щиты, накладываясь один на другой, образовали бесконечную стену, при этом щит каждого из них прикрывал и самого бойца, и его соседа слева. Фаланга ощетинилась ежом копий: воины первого ряда держали их ниже щитов, на уровне бедра, воины второго – прямо над щитами, на уровне шеи, а воины третьего ряда – кинжальным хватом над головой, чтобы бить врагов поверх щитов.

Теперь все они двигались вперед в идеальном ритме – шаг левой ногой с громким уханьем, потом приставить к ней правую.

Наконец, до фаланги раадосцов осталось всего несколько локтей – достаточно, чтобы дотянуться копьём. И тогда ожил вопль.

– Э-ле-ле-ле-ле-леф! Э-ле-ле-ле-ле-леф! – словно одна глотка великана, закричали все воины Грома разом на высокой ноте. Ярость в этом крике была такая, что Пескарь, сам издававший боевой клич, почувствовал, как дрогнули души в телах воинов Раадоса. Ведь это был не просто крик, а знаменитый на весь мир элелеф непобедимых воинов Грома, вселяющий ужас в сердца врагов!

И тогда заработали копья. Глядеть, куда бьёшь, было почти невозможно – задача была не столько поразить врага, сколько сбить его с толку, испугать, заставить опустить щит, поэтому бить нужно было не только сильно, но и быстро, раз за разом – и изо всех сил держать собственный щит, чтобы самому не открыться.

Пескарь колол под щитом, абсолютно не глядя куда; где-то слева раздалось несколько воскликов и криков боли – там кто-то был убит или ранен. Вдруг упал вниз и словно исчез противник, стоявший справа от Пескаря, напротив Рубача; кто и как его поразил, Пескарь не заметил. Стоявший за ним воин сразу занял место павшего.

– Толчок! – тут же изо всех сил заорал Рубач.

– Хайи! – отозвались воины Грома, и Пескарь, подчиняясь зазубренной команде, всем своим весом бросился вперед.