Геральт остановился. Гилленстерн послал коня вперед, догнал обоз и присоединился к королю. Мимо проехал Эйк из Денесле в стеганом кафтане из светлой кожи и с вмятинами от снятых лат, ведя за собой вьючного коня, нагруженного оружием, цельным серебряным щитом и огромной пикой. Геральт приветливо поднял руку, но странствующий рыцарь отвернулся, сжав тонкие губы, и пришпорил коня.
– Не очень-то он тебя любит, – сказал Доррегарай, подъезжая. – А, Геральт?
– Оно и видно.
– Конкурент? Оба вы работаете в одной области, так сказать, только Эйк – идеалист, а ты – профессионал. Почти никакой разницы, особенно для тех, кого убиваете.
– Не надо сравнивать меня с Эйком, Доррегарай. Неизвестно, кого ты обижаешь таким сравнением, его или меня, но сравнивать не надо.
– Как хочешь. По мне, честно говоря, оба вы одинаково отвратны.
– Благодарю.
– Не за что. – Чародей похлопал по шее коня, напуганного воплями Ярпена и его краснолюдов. – Я считаю, что называть убийство призванием отвратительно, низко и глупо. Наш мир пребывает в равновесии. Уничтожение, избиение каких-либо существ, заселяющих этот мир, нарушает равновесие. А это, в свою очередь, приближает гибель, гибель и конец того света, который мы знаем.
– Друидская теория, – отметил Геральт. – Знаком. Однажды мне ее изложил один старый гиерофант, еще в Ривии. Спустя два дня после беседы его разорвали на куски крысолаки. Нарушения равновесия не наблюдалось.
– Мир, повторяю, – Доррегарай равнодушно посмотрел на него, – пребывает в равновесии. Природном. У каждого вида есть свои естественные враги, и каждый является естественным врагом для других видов. К людям это тоже относится. Уничтожение естественных врагов человека, чему ты посвятил свою жизнь и что уже становится заметно, грозит вырождением расы.
– Знаешь что, колдун, – занервничал Геральт, – подойди как-нибудь к матери, у которой василиск сожрал ребенка, и скажи ей, что она должна радоваться, потому как благодаря этому человеческая раса избежала вырождения. Посмотришь, что она тебе ответит.
– Прекрасный аргумент, ведьмак, – сказала Йеннифэр, подъехав к ним сзади на своем вороном. – А ты, Доррегарай, следи за словами.
– Я не привык скрывать свои взгляды.
Йеннифэр въехала между ними. Ведьмак заметил, что золотую сеточку на волосах она сменила на ленту из скрученного белого платочка.
– Так поскорее начни скрывать, Доррегарай, – сказала она. – Особенно перед Недамиром и рубайлами, которые подозревают, что ты намерен помешать им прикончить дракона. Пока ты лишь болтаешь, они смотрят на тебя как на неопасного маньяка. Но как только попытаешься что-либо предпринять, они свернут тебе шею, ты и охнуть не успеешь.
Чародей пренебрежительно усмехнулся.
– Кроме того, – продолжала Йеннифэр, – проповедуя такие взгляды, ты подрываешь основы нашей профессии и призвания.
– Это чем же?
– Свои теории ты можешь прилагать к любым существам и червям, Доррегарай, но только не к драконам, ибо драконы – естественные наисквернейшие враги человека. И речь идет не о деградации человеческой расы, а о самом ее существовании. Чтобы выжить, надо расправиться с врагами, с теми, кто может свести на нет самое возможность выживания.
– Драконы – не враги человека, – вставил Геральт. Чародейка взглянула на него и улыбнулась. Одними губами.
– Об этом, – сказала она, – предоставь судить нам, людям. Ты, ведьмак, создан не для оценок. Ты создан для работы.
– Как заводная, безвольная игрушка?
– Это твои слова, не мои, – холодно ответила Йеннифэр. – Но сравнение точное.
– Йеннифэр, – сказал Доррегарай, – для женщины с твоим образованием и твоего возраста ты высказываешь поразительные глупости. Почему именно драконов ты считаешь основными врагами людей? Почему не других, во сто крат более страшных существ, на совести которых гораздо больше жертв, чем у драконов? Почему не хирикки, вилохвосты, мантихоры, амфисбены или грифы? Почему не волки?
– Скажу почему. Преимущество человека перед другими расами и видами в том, что его борьба за соответствующее место в природе, за жизненное пространство может быть выиграна лишь тогда, когда он окончательно исключит кочевой образ жизни – переходы с места на место в поисках пищи, следуя календарю природы. Иначе он не достигнет нужного темпа прироста, человеческое дитя слишком долго не обретает самостоятельности. Только находящаяся в безопасности за стенами города или крепости женщина может рожать в нужном темпе, то есть ежегодно. Плодовитость, Доррегарай, – это прогресс, условие выживания и доминирования. И тут мы подходим к драконам. Ни одно чудовище, кроме дракона, не может угрожать городу или крепости. Если драконов не уничтожить, люди ради безопасности станут распыляться, вместо того чтобы объединяться, потому как драконье пламя в густозастроенном поселке – это кошмар, это сотни жертв, это ужасающая гибель. Поэтому драконы должны быть выбиты до последнего, Доррегарай.
Доррегарай взглянул на нее, странно улыбнулся.
– Знаешь, Йеннифэр, не хотел бы я дожить до того часа, когда осуществится твоя идея о царстве человека, когда тебе подобные займут надлежащее им место в природе. К счастью, до этого дело никогда не дойдет. Уж скорее вы все друг другу глотки перегрызете, перетравите, передохнете от дурмана и тифа, ибо грязь и вши, а не драконы угрожают вашим изумительным городам, в которых женщины рожают ежегодно, но только один новорожденный из десяти доживает до одиннадцатого дня! Да, Йеннифэр, плодовитость, плодовитость и еще раз плодовитость. Займись, дорогая моя, деторождением, это более естественное для тебя занятие. Оно займет у тебя время, которое сейчас ты бесплодно тратишь на придумывание глупостей. Прощай.
Пришпорив коня, чародей направился к голове колонны. Геральт, кинув взгляд на бледное и искаженное яростью лицо Йеннифэр, заранее посочувствовал колдуну. Он знал, в чем дело. Йеннифэр, как и большинство чародеек, была стерильна. Но, как многие чародейки, страдала от этого факта и на упоминание о нем реагировала совершенно дико. Доррегарай, вероятно, знал об этом. Однако скорее всего не предполагал, насколько она мстительна.
– Накличет он себе хлопот на голову, – прошипела Йеннифэр. – Ох накличет. Будь осторожнее, Геральт. Не думай, что, ежели в случае чего ты не проявишь рассудительности, я стану тебя защищать.
– Не волнуйся, – усмехнулся он. – Мы, то есть ведьмаки и безвольные игрушки, всегда действуем рассудительно. Поскольку однозначно и четко помечены границы возможного, в пределах которых мы можем действовать.
– Ну, ну, смотри. – Йеннифэр, все еще бледная, взглянула на него. – Ты обиделся, как девочка, которую обвинили в утрате невинности. Ты – ведьмак, и этого ничем не изменить. Твое призвание…
– Прекрати, Йен, меня начинает мутить.
– Не говори со мной так, ведьмак. А твои тошноты меня мало интересуют. Как и прочие реакции из ограниченного ведьмачьего ассортимента.
– Тем не менее некоторые из них тебе придется увидеть, если ты не перестанешь потчевать меня байками о возвышенных предназначениях и борьбе во благо людей, и о драконах, ужасных врагах племени человеческого, я знаю больше.
– Да? – прищурилась чародейка. – И что же ты такое знаешь, ведьмак?
– А хотя бы то, – Геральт не обратил внимания на резкое, предостерегающее дрожание медальона на шее, – что если б у драконов не было сокровищ, то никакая собака, не говоря уж о чародеях, не заинтересовалась бы ими. Даже странно, что при каждой охоте на дракона неподалеку обязательно крутится какой-нибудь чародей, крепко связанный с гильдией ювелиров. Например, ты, и позже, хотя на рынок должны, казалось бы, посыпаться камни и камушки, они почему-то туда не попадают, и их цена не падает. Не рассказывай мне сказочки о призвании и борьбе за выживание расы. Я слишком хорошо и слишком долго тебя знаю.
– Слишком долго, – повторила она, зловеще скривив губы, – это уж точно. Но не думай, что слишком хорошо. Ты, сукин сын. Черт, до чего ж я была глупа. А, иди к дьяволу! Видеть тебя не могу!
Она хлестнула вороного, помчалась вдоль колонны. Ведьмак сдержал коня, пропустил телегу краснолюдов, рычащих, ругающихся, высвистывающих что-то на костяных свирелях. Между ними, развалившись на мешках с овсом и побрякивая на лютне, возлежал Лютик.
– Эгей! – орал Ярпен Зигрин, сидевший на козлах, указывая на Йеннифэр. – Чтой-то там чернеет на дороге? Интересно что? Похоже на кобылу.
– Несомненно! – ответствовал Лютик, сдвигая на затылок сливового цвета шапочку. – Кобыла! Верхом на мерине! Невероятно!
Ярпеновы парни затрясли бородами в хохоте. Йеннифэр сделала вид, будто не слышит.
Геральт остановил коня, пропустил лучников Недамира. За ними, на некотором удалении, ехал Борх, а следом – зерриканки, образуя арьергард колонны. Геральт дождался, пока они подъедут, повел свою кобылу бок о бок с лошадью Борха. Ехали молча.
– Ведьмак, – вдруг проговорил Три Галки. – Хочу тебя спросить.
– Спрашивай.
– Почему ты не завернешь?
Ведьмак какое-то время глядел на него.
– Ты действительно хочешь знать?
– Хочу, – сказал Три Галки, поворачиваясь к нему лицом.
– Я еду с ними, потому что я безвольная игрушка. Потому что я – пучок пакли, гонимый ветром вдоль дорог. Куда, скажи мне, я должен ехать? И зачем? Здесь по крайней мере собрались те, с кем есть о чем поговорить. Те, кто не замолкает, когда я подхожу. Те, кто, даже не любя меня, говорят мне это прямо в глаза, не кидают камни из-за заборов. Я еду с ними по той же причине, по какой поехал с тобой в трактир плотогонов. Потому что мне все равно. У меня нет места, куда я мог бы стремиться. У меня нет цели, которая должна быть в конце пути.
Три Галки откашлялся.