Божьи воины

– Если бы не Прокоп… – сказал он тихо. – Если б не то, что Прокоп запретил мне вас пальцем тронуть, тебя и твоего Шарлея, я бы уж выжал из тебя, что надо. У меня в конце концов говорят все, не было такого, кто молчал бы. Ты тоже, будь уверен, сказал бы, где находятся эти деньги.

У Рейневана уже был опыт, напугать себя он не дал. Пожал плечами.

– Да-а, – начал после очередной паузы Неплах, глядя на свисающую с потолка веревку. – И тот тоже бы заговорил, я б и из него вытянул признание. Такая жалость, что он успел повеситься. Знаешь, совсем недавно я действительно думал, что, возможно, он был в той грангии… Очень меня разочаровало, что ты его не признал…

– Я снова тебя разочарую. Мне действительно жаль.

Чертики слегка подпрыгнули.

– Серьезно?

– Серьезно. Ты меня подозреваешь, приказываешь за мной следить, подкарауливаешь, провоцируешь. Пытаешься выяснить мои мотивы и постоянно забываешь о главном и единственном: чех, который занимался заговорами в грангии, предал моего брата, выдал его на смерть палачам вроцлавского епископа. Вдобавок еще похвалялся этим перед епископом. Так что если б именно он висел на балке, я не пожалел бы денег на благодарственную мессу. Поверь, я тоже сожалею, что это не он. И никто из тех, которых в других случаях ты мне показывал и рекомендовал идентифицировать.

– Верно, – задумчиво согласился Флютек. Наверняка лживо. – Когда-то я ставил на Дзивиша Божка из Милетинка. Вторым был Гинек из Колштейна… Но это ни тот ни другой…

– Ты спрашиваешь или утверждаешь? Ведь я повторял тебе сто раз: никто из них.

– Да, этих-то двух ты рассмотрел как следует… Тогда. Когда я забрал тебя с собой…

– Под Усти? Помню.

Весь пологий склон был усеян трупами, но по-настоящему чудовищную картину они увидели над текущей по низу долины речкой Здижницей. Здесь, в красной от крови тине, громоздились горы тел, людских останков и лошадей. Было ясно, что тут произошло. Болотистые берега сдержали бегущих с поля боя саксонцев и майсенцев, задержали их на время, достаточно долгое, чтобы их сумела догнать вначале таборитская конница, а чуть погодя и бегущая за нею воющая орда пехоты. Конные чехи, поляки и моравцы не остались здесь надолго, порубили, кто попался, быстро организовали погоню за рыцарями, удирающими в сторону города Усти. Пешие же табориты, гуситы и сироты задержались у реки надолго. Вырезали и забили всех немцев. Систематически, соблюдая порядок, окружали их, сбивали в кучи, потом в дело шли цепы, моргенштерны, палицы, алебарды, гизармы, судлицы, окши, пики и вилы. Не пропускали никого. Возвращающиеся с побоища группы орущих, распевающих, с ног до головы окровавленных Божьих воинов не вели с собой ни одного пленного.

На другом берегу Здижницы, в районе устинского тракта, конники и пехота тоже не бездельничали. Из туч пыли прорывался лязг железа, гул, крики. По земле стелился черный дым, горели Пшедлицы и Грбовицы, захудалые деревушки на другом берегу речки. Там тоже, судя по звукам, продолжалась бойня.

Кони фыркали, выворачивали головы, прижимали уши, капризничали, топали. Докучала жара.

С грохотом, взбивая пыль, к ним подскакали конники, с ними Рогач из Дубе, Вышек Рачинский, Ян Блех из Тешницы, Пухала.

– Почти конец. – Рогач харкнул, сплюнул, отер губы тыльной стороной ладони. – Их было тысяч тринадцать. По предварительным подсчетам, мы прикончили тысячи три с половиной. Пока что. Там все еще идет работа. Кони у саксов измучены, не уйдут. Ну и мы еще добавим к счету. Добьем, думаю, что-нибудь тысячи четыре.

– Может, это не Грюнвальд, – ощерился Добко Пухала. Венявы на его щите почти не было видно из-под кровавой грязи. – Может, не Грюнвальд, но тоже недурно. Что, милостивый князь?

– Пан Прокоп, – Корыбутович словно его не слышал, – не пора ли подумать о христианском милосердии?

Прокоп Голый не ответил. Направил коня вниз по склону, к Здижнице. Между трупами.

– Милосердие милосердием, – зло бросил едущий немного позади Якубек из Вжесовиц, гейтман Билины, – а деньги деньгами! Это ж чистый убыток. Ну гляньте, вот тот, без головы, на щите золотые скрещенные вилы. Значит, Калкройт. Выкуп самое меньшее сто коп дореволюционных грошей. А вон тот, с кишками наверху, виноградные ножи на косом зеленом поле, это Дитрихштайн. Знатный род, минимум триста…

У самой речки обдирающие трупы сиротки вытащили из-под кучи трупов живого юношу в латах и яке с гербом. Юноша упал на колени, сложил руки, умолял. Потом начал кричать. Получил топором. Замолчал.

– На черном поле брус серебряный, – без всяких эмоций заметил Якубек из Вжесовиц, знаток, как видно, геральдики и экономии. – Значит, Нессельроде. Из графьев. За мальчишку пятьсот было бы. Эх, транжирим мы здесь деньги, брат Прокоп.

Прокоп Голый повернул к нему свое крестьянское лицо.

– Бог судья, – хрипло сказал. – У тех, что здесь лежат, не было его печати на челе. Не было их имен в книге живых… К тому же, – добавил он после недолгого тяжелого молчания, – мы их сюда не приглашали.

– Неплах?

– Что?

– Ты все время приказываешь за мной следить, твои шпики постоянно ходят за мной по пятам. И долго это будет продолжаться?

– А что?

– Мне кажется, в этом нет необходимости…

– Рейневан, я тебя учу, как ставить пиявки?

Они помолчали. Флютек то и дело поглядывал на обрезанную веревку, свисающую с балки.

– Крысы, – задумчиво сказал он, – бегут с тонущего корабля. Не только в Силезии крысы готовят заговоры по грангиям и замкам, пытаются заполучить заграничных покровителей, лижут задницы епископам и герцогам. Потому что их корабль тонет, потому что страх-то – вот он, у самой жопы, потому что приходит конец тщетным надеждам. Потому что мы идем вверх, а они летят вниз, в клоаку. Корыбутович скопытился, под Усти погром и резня, ракушцы разбиты наголову и уничтожены под Цветтлем, на Лужицах пожары аж до самого Згожельца. Угерский Брод и Пресбург в ужасе, Оломунец и Тырнава трясутся за своими стенами. Прокоп торжествует…

– Пока что.

– Что «пока что»?

– Там, под Стжибором… В городе говорят…

– Я знаю, что говорят в городе.

– На нас надвигается крестовый поход.

– Нормально.

– Кажется, вся Европа…

– Не вся.

– Восемьдесят тысяч вооруженных людей…

– Ерунда. Самое большее – тридцать…

– Но говорят…

– Рейневан, – спокойно прервал Флютек, – подумай. Если б было действительно опасно, ты бы меня здесь видел?

Какое-то время помолчали.

– Впрочем, в любой момент, – проговорил шеф таборитской разведки, – все станет ясно. Услышишь.

– Что? Как? Откуда?

Неплах успокоил его жестом. Указал на окно. Показал, чтобы он прислушался.

Заговорили пражские колокола.

Начало Нове Място. Первой была Мария на Газоне, сразу за ней Слованы на Эмаузах, затем ударили колокола церкви Святого Вацлава на Здеразе, к хору присоединился Стефан, за ним Войцех и Михаил, после них звонко и певуче – Дева Мария Снежная. Чуть погодя наполнилось колокольным звоном Старе Място – первым заговорил Исаак, за ним Гавел, наконец, громко и торжественно, храм Тынский. Потом раззвонились колокольни Градчан – у Бенедикта, у Георгия, у Всех Святых. Наконец, самый благороднейший, самый глубокий, самый бронзовый, ударил и поплыл над городом голос колокола Кафедрального собора.