Владычица Озера

– Прошу сюда. – Она отворила дубовые двери. – Осторожно – порог.

Кондвирамурса вошла и вздохнула.

Перед ней была галерея. Стены от пола до потолка увешаны старинными картинами, шелушащимися и осыпающимися местами маслом миниатюрами, пожелтевшими гравюрами и ксилографиями, поблекшими акварелями и сепиями. Были тут и яркие модернистские гуаши, и темперы, строго выдержанные в чистых линиях акватины и офорты, литографии и контрастные меццотинты, притягивающие взгляд выразительными пятнами черноты.

Нимуэ остановилась у висящей ближе к двери картины, изображающей группу людей под гигантским деревом. Молча и выразительно глянула на полотно, потом на Кондвирамурсу.

– Лютик. – Сновидица с ходу сообразила, в чем дело, не заставила чародейку ждать. – Поет свои баллады под дубом Блеобхерисом.

Нимуэ улыбнулась, кивнула. И сделала еще один шаг, остановившись перед следующей картиной. Акварель. Символика. Две женские фигуры на холме. Над ними кружатся чайки, под ними, на склонах холма, череда теней.

– Цири и Трисс Меригольд, пророческое видение в Каэр Морхене.

Улыбка. Кивок, шаг, следующая картина. Наездник на мчащейся галопом лошади, кругом покореженные ольхи, протягивающие к нему руки-ветви. Кондвирамурса почувствовала, как по коже пробежали мурашки.

– Цири… Хм-м-м… Пожалуй, ее поездка на встречу с Геральтом на ферме низушка Хофмайера.

Следующая картина, потемневшее масло. Батальная сцена.

– Геральт и Кагыр обороняют мост на Яруге.

Потом пошло быстро.

– Йеннифэр и Цири: первая встреча в храме Мелитэле. Лютик и дриада Эитнэ в лесу Брокилон. Дружина Геральта в снежной метели на перевале Мальхеур…

– Браво, превосходно, – прервала Нимуэ. – Отличное знание легенды. Теперь тебе ясна вторая причина того, почему здесь оказалась ты, а не кто-нибудь другой?

Над столиком красного дерева, у которого они присели, нависло гигантское батальное полотно, изображающее, кажется, битву под Бренной. Ключевой момент боя или чья-то безвкусно-героическая смерть. Полотно, вне всяких сомнений, было кисти Николая Цертозы, что легко было определить по экспрессии, шизофренической заботливости о деталях и типичной для автора цветосветовой гамме.

– Да, я знаю легенду о ведьмаке и ведьмачке, – ответила Кондвирамурса. – Знаю и запросто могу пересказать любой ее отрывок. Еще будучи совсем маленькой, я обожала эту историю, зачитывалась ею. И мечтала быть такой же, как Йеннифэр. Однако, честно говоря, хоть это и была любовь с первого взгляда, причем любовь совершенно безрассудная, все же великой она не была.

Нимуэ подняла брови.

– Я знакомилась с историей, – заговорила Кондвирамурса, – в популярных изложениях и версиях для юношества, чуть ли не по шпаргалкам… урезанным и упрощенным ad usum delphini[4 - Для детей (лат.).]. Потом, естественно, я взялась за так называемые серьезные и полные версии. Раздутые до избыточности, а порой – и запредельно избыточные. Именно тогда «захлеб» уступил место рассудительности, а страсть – чему-то напоминающему супружеские обязанности. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Нимуэ едва заметным движением головы показала, что понимает.

– Короче говоря, я предпочитаю те легенды, которые строже придерживаются общепринятых для такого рода повествований рамок и условностей, не смешивают вымысел с реальностью. Не пытаются увязать и прямолинейной морали сказки, и глубоко неморальной исторической правды. Я предпочитаю легенды, к которым энциклопедисты, археологи и историки не дописывают послесловий. Такие сказки, в которых «договор» свободен от экспериментов. Я предпочитаю небылицы, в которых, допустим, принц взбирается на вершину стеклянной горы, находит там спящую принцессу, та просыпается от поцелуя, и оба живут долго и счастливо. Так или иначе должна завершаться легенда… Кто писал портрет Цири? Вон тот, en pied[5 - Во весь рост (фр.).]?

– Нет ни одного портрета Цири. – Голос маленькой чародейки был суровым до сухости. – Ни здесь и нигде в мире. Не сохранилось ни одного портрета, ни одной миниатюры, написанных кем-либо, кто мог бы Цири видеть, знать или хотя бы помнить… На портрете en pied изображена Паветта, мать Цири, а написал его краснолюд Руиз Доррит, придворный художник цинтрийских королей. Известно, что Доррит написал портрет десятилетней Цири, тоже en pied, но полотно, носившее название «Инфанта с борзой», увы, погибло. Однако вернемся к легенде, твоему к ней отношению и тому, как, по-твоему, легенда должна заканчиваться.

– Она должна заканчиваться хорошо, – ответила с задорной убежденностью Кондвирамурса. – Добро и справедливость обязаны восторжествовать, зло должно быть примерно наказано, любовь – соединить любящие сердца до могилы. И никто из положительных героев, черт побери, не имеет права погибнуть! А легенда о Цири? Чем заканчивается она?

– Вот именно, чем?

Кондвирамурса на мгновение онемела. Она никак не ожидала такого вопроса, ей почудилось в нем испытание, экзамен. И она молчала, чтобы не попасть впросак.

«Как и чем заканчивается легенда о Геральте и Цири? Это ж любому ребенку известно!»

Она смотрела на выполненную в темных тонах акварель: неуклюжая лодка плывет по затянутому испарениями озеру. На лодке, с длинным шестом в руках, стоит женщина, написанная лишь в виде темного силуэта.

«Именно так заканчивается легенда. Именно так».

Нимуэ читала ее мысли.

– Я бы остереглась утверждать столь категорично, Кондвирамурса. Это вовсе не так уж однозначно.

– Еще будучи ребенком, – начала Нимуэ, – я, четвертая дочь деревенского колесника, слышала эту легенду от странствующего сказителя. Минуты, проведенные в нашей деревне Посвистом, стариком-бродяжкой, были прекраснейшими минутами моего детства. Можно было отдохнуть от работы, глазами души увидеть сказочных див, далекий мир… Мир прекрасный и чудесный… Еще более далекий и чудесный, чем даже ярмарка в городке, до которого от нас было целых девять миль…

Мне тогда было лет шесть-семь. Моей старшей сестре – четырнадцать, и она уже успела нажить себе горб от постоянного вязания. Ведь надо было на что-то жить. Бабья доля. К этому у нас готовили девочек с младенчества. Горбатиться. Вечно горбатиться. Горбатиться и сгибаться над вязанием, над ребенком, под тяжестью живота, который тебе заделывал парень, едва ты успевала оправиться после предыдущих родов.

И вот эти-то дедовы байки разбудили во мне желание узнать нечто большее, чем горб и изнурительная работа, мечту о чем-то большем, нежели урожай, муж и дети. Первой книжкой, которую я купила на деньги, вырученные от продажи собранной в лесу ежевики, была легенда о Цири. Версия, как ты это красиво назвала, упрощенная, «шпаргалка» для детей, ad usum delphini. Такая «шпаргалка» была в самый раз для меня. Читала я неважно. Но уже точно знала, чего хочу. А хотела я быть такой, как Филиппа Эйльхарт, как Шеала де Танкарвилль, как Ассирэ вар Анагыд.

Нимуэ посмотрела на рисунок гуашью, изображавший погруженный в мягкий кьяроскуро дворцовый зал, стол и сидящих за ним женщин.

– В академии, – продолжала Нимуэ, – в которую я попала, кстати сказать, лишь со второй попытки, из всей истории магии меня занимали только деяния Великой ложи. На то, чтобы читать что-либо ради удовольствия, у меня вначале, разумеется, не хватало времени, приходилось… вкалывать, чтобы… Чтобы не отставать от графских и банкирских доченек, которым все давалось играючи и которые посмеивались над деревенской девчонкой…

Она замолчала, с хрустом выламывая пальцы.

– Наконец я нашла время для чтения, но тут выяснилось, что перипетии Геральта и Цири занимают меня гораздо меньше, чем в детстве. Возник такой же, как и у тебя, синдром. Как ты его назвала? «Супружеские обязанности»? Так было до того момента…

Она замолчала, потерла лицо. Кондвирамурса с изумлением заметила, что у Владычицы Озера дрожит рука.

– Мне было, вероятно, лет восемнадцать, когда… когда случилось нечто такое, что заставило меня вновь заинтересоваться легендой о Цири. И тогда я взялась за нее серьезно, так сказать, научно. Посвятила ей жизнь.

Адептка молчала, хотя внутри у нее все прямо-таки кипело от любопытства.

– Не прикидывайся, будто не знаешь, – жестко сказала Нимуэ. – Всем известно, что Владычицу Озера снедает прямо-таки болезненная страсть, связанная с легендой о Цири. Кругом только и слышишь, что неопасный вначале бзик переродился у меня во что-то похожее на наркозависимость или даже манию. В этих слухах много правды, дорогая моя Кондвирамурса, много правды! А ты, коли уж я взяла тебя в ассистентки, тоже заразишься этой же манией и зависимостью. Ибо таковы мои требования. Во всяком случае, на время практики. Понимаешь?

Кондвирамурса согласно кивнула.

– Тебе только кажется, будто понимаешь. – Нимуэ взяла себя в руки и немного остыла. – Но я тебе это поясню. Постепенно. А когда время придет, объясню все. А сейчас – отдохни…

Она осеклась, глянула в окно, на озеро, на черный штришок лодки Короля-Рыбака, четкий на золотом мерцании вод.

– Пока отдохни. Осмотри галерею. В шкафах и витринах найдешь альбомы и картоны графики, все они тематически связаны со сказанным. В библиотеке собраны все версии легенды, а также большая часть научных разработок. Посвяти им немного времени. Смотри, читай, концентрируйся. Я хочу, чтобы у тебя набрался материал для сна. Зацепка, как ты выразилась.

– Я это сделаю. Госпожа Нимуэ…

– Слушаю.

– Два портрета… Ну, те, что висят рядышком… Тоже не Цири?

– Я же тебе сказала: портретов Цири не существует. Ни одного, – терпеливо повторила Нимуэ. – Более поздние художники изображали ее исключительно в массовых сценах, каждый в меру собственной фантазии. Что касается этих портретов, так тот, что слева, тоже скорее вольная вариация на тему, поскольку представляет нам эльфку Лару Доррен аэп Шиадаль, особу, которой художница знать не могла. Ибо художницей была знакомая тебе, вероятно, по легенде Лидия ван Бредевоорт. Одно из уцелевших полотен, написанных маслом, еще висит в академии.

– Знаю. А второе?

Нимуэ долго смотрела на картину. На образ худощавой девушки со светлыми волосами и грустным взглядом. Одетой в белое платьице с зелеными рукавчиками.