Маки. Перчатки. Черничный пирог.

Через полчаса я почувствовала, что там, в этой спальне, катастрофически не хватает воздуха. Дурманящий аромат, меня словно душил, сносил с ног. Подошла к окну, раздвинула плотные, коричневые шторы. Кое-как открыла дверь на решетчатый балкон и повеяло осенней сыростью, даже ветер задувал брызги мелкого дождя в помещение. Затем вернулась на место. Он следил за каждым моим движением, не отводя глаз.

– Не поможешь расстегнуть пуговицы рубашки? – прошептал он.

– Не помогу, – ответила я.

Да, он и правда выглядел не очень хорошо. Страшненький. Лицо безжизненное. Позже с небольшими паузами, он по очереди расстегнул пуговицы пижамы, сел, медленно стянул ее с себя. Его кожа, была настоль бледной, было впечатление, что в нем протекает не кровь, а молоко. На фоне бледного лица выделялись вытянутые, серые, именно, серые в этом помещении глаза, со впалыми глубоко посаженными, тоненькими веками. Кошачьи зрачки.

У него было крупное телосложение, но он был очень худой, сухой, я сказала бы. Ребра и сосуды проступали сквозь кожу. А еще он слегка сутулился, и вытягивал шею, наверное, это особенность многих высоких. Он посидел пару секунд и было заметно, ему не хватало сил. Cнова прилег.

– Я не смогу здесь сидеть вечность. Зачем, ты сказал матери, что хорошо чувствуешь себя в моем присутствии? Тебе нужно лечение. Я в этом вопросе не понимаю ничего..

– Лечение от чего? – cпросил он, натягивая одеяло на грудную клетку.

– У тебя есть врач.

– Он не слушает меня. Заставляет думать, как он.. – остановился он, отдышаться.

Внезапно, в помещение вошла его и мать и побежала закрывать дверь балкона. К этому времени аромат масел развеялся и комната наполнилась свежестью, на светлой коже его появился румянец и небольшой блеск в глазах.

– Ты что натворила, он же простудится, – прибежала она и стала настойчиво его укутывать одеялом, как младенца. К слову, мне не понравились ее интонация и поведение. Он пытался задержать непостоянный взгляд на мне, боясь упустить из виду, но веки его постоянно тяжелели..

Я поднялась и направилась к двери.

– Не надо, – прошептал он. – Еще пять минут, прошу..

Мать озлобленно взглянула меня:

– Ему уговаривать тебя? Не видишь, как плохо ему.

А я не поняла, я что и виновата? Надо было послушать Давида. Эта Лика непонятная, какая-то.. Какая важная тетя, ты смотри…

Итого, я вернулась и села на свой стул. Он дремал все это время в моем присутствии. Мне показалось у него замедленное дыхание. Я взяла его запястье и начала считать, частоту сердечных ударов и они были, правда малы.

– Мне кажется ему плохо, – выкрикнула я, ладонь холодная.

Мать его так и стояла у окна, скрестив руки, будто не слышит.

– Я говорю у него слабый пульс, что с ним? – повторила с упреком.

– Он под воздействием препарата. Врач его ввел в это состояние. Он почти вышел из-под контроля. Пару лет назад его практически ввели в вегетативное состояние.

– По причине?

– Это уже не Ваше дело, – ответила жестко она, зажав губы.

Не мое, так не мое. Вообще странно все, на секунду я подумала, что эта женщина, наоборот, не лечит, а калечит его такими методами.

Я решила не вникать, да и какое мне дело и правда чужая душа потемки. Одним словом, ушла я оттуда без тени сожаления, с небольшим осадком.

Дом изнутри я никак не рассмотрела, он напоминал, чем-то храм во время службы, конечно, неудачная аналогия, но такие были ощущения. Не могу не признать, Альбертик был на грани..

Все автобусы уехали, я попала под ливень, промокла до нитки. Хлюпая промокшей обувью и продрогшая, словно воробей на проводах, глубокой осенью. Пришла я в свою комнату, переоделась, из столовой принесла какао, который уже не давал энергии, а вкус горького кофе мне тогда не нравился, с сахаром давал кислинку. Нравилось все вкусное и сладкое. Шоколадную пасту я ела ложками… Легла, накрылась одеялом и пледом, знобило.

Я долго глядела в потолок, который словно плавно опускался и сравнивала свою не интересную, по некоторым меркам жизнь, с состоявшейся жизнью Лики и этой команды. Которые вряд ли чувствовали нехватку пары сотен, покупая одежду. Они живут в апартаментах и страдают от безделья, даже нашли причину заболеть и пригласить профессора. Я же, вынужденно, покупаю, то, что могу, думая, что эта вещь гораздо лучше той, что дороже и позже, она мне начинала нравиться.

Видимо, так строилось мое внутреннее восприятие всего, что окружало. Я во всех ситуациях находила причины чтобы сказать себе, «Да, так еще лучше».

Я уснула и проснулась, не знаю в который час, было еще темно. На крыше был такой грохот, подумала сейчас потолок обвалится. Я резко села. Потом выбежала в коридор, никого не было, вокруг тьма и эхо в ледяных батареях. Спустилась вниз и вышла во двор. Сторож стоял у центрального входа.

– Испугалась, забыл, что спишь. Я вызвал рабочих утеплить кровлю, дожди обещают, затем снег. А над твоей комнатой люк, так вообще протечет, если что. Еще и батареи развоздушим, а то холодина.

Я только кивнула и направилась в столовую. Кухарка начистила ведро картофеля, не знаю для чего. А аромат коржей с корицей уже заполнил первый этаж и коридоры. Я взяла себе стакан чаю, а горячие коржи она мне вложила в руку, покачиваясь, поднялась на верх.

Люк, но я тринадцать лет смотрю на этот гладкий, местами треснутый потолок, с закругленными углами и никакого люка не видела. Старик выжил из ума, решила я. Когда немного посветлело, я вышла на балкон пошарить в ящике с книгами. Я всегда докапывалась до середины и все не могла понять, кто оставил эти книги здесь и мыши их перегрызли.

Всегда думала заберу их себе, когда у меня будет свой дом. Но будет ли? Одно я знала точно. Что с годами не хочу изменить мой внутренний мир, мне в нем было, так уютно, так спокойно и желания хочу эти, которые сейчас. Не хочу быть, как все, хочу быть собой.

Нателла прибежала cегодня намного раньше, с важными людьми людьми закрылась в кабинете и что-то яростно обсуждала, ее вопли доносились до моей спальни. Я переоделась, взяла сумку и направилась на работу.

День был хмурый и тяжелый. Хотелось спать и мне показалось болят мышцы, лишь бы не заболела, думала я. Хотя, болела крайне редко.

Я удачно сходила на работу. Хотя, время тянулось словно резина. На обратном пути уже почувствовала слабость и еле дошла до школы. Поднималась по ступенькам, держась за стену, еле перебирая ногами. И говорила, «ай», наступая на каждую ступеньку. Я даже подумала, что отравилась из-за ароматов благовоний в том доме. Позабыв, что промокла по дороге домой.

Впервые, я плакала, не знаю почему. Я привыкла болеть одна. В этот раз, просто, так хотелось. Болела я три дня, не спускалась даже поесть, кухарки заносили, по нескольку раз. Нателла не зашла ни разу.

На четвертый день я еле поднялась. Прогноз сторожа пришел в действие, начались ливни, не переставая лил дождь, на протяжении недели. Я даже балкон не хотела открывать. Запах сырости усилился и еще больше проник в книги. Вечером, когда дети разошлись, спустилась в столовую. Кухарка со сторожем сидели за одним из дальних столов и распивали, cкорее спиртное. Я села за другой стол, меня будто и не было. Они продолжали шептаться, как я поняла, кого-то поминали.

Так стремно, еще и это. Я поднялась с места, чтобы уйти и вдруг сторож подозвал:

– Иди к нам.

Видимо, были оба подвыпившие, раз уж позвали.

– Ты же дитя этой школы? – сказал он. – Тринадцать выпусков ушли, пока ты росла. Многое видела и молчишь.

– Я не помню ничего.. – растерянно ответила я.

– Да тебе и не надо, – сказала кухарка, – на выпей, – и налила в чашку, какой-то напиток, то ли настойка, то ли вино.

Я резко выпила и через минуту, все стало троиться и четвериться..

– Смотри щеки покраснели, – сказал сторож и рассмеялся..

Я поднялась, держась за стол, колени дрожали, хотела уйти и вдруг спросила:

– А чьи эти книги, они кому-то принадлежат?

– Да чьи они могут быть, может прежнего хозяина, что здесь жил..