Тихие шаги любви

Пару лет назад я встретилась с одним парнем по имени Денис. Знакомство вышло случайным, я сидела на набережной и репетировала известные мелодии на гармошке. Получалось так себе. Нот у меня не было, да и знаю я их, не то чтобы хорошо. Просто однажды к нам в интернат приехала группа музыкантов, не особо известных, но вполне талантливых. Им для раскрутки своего имени благотворительные концерты продюсер навязал. И кстати, не прогадал. О них потом в газетах писали. Дальше, правда, за их судьбой не следила. Но как бы то ни было, а концерт они провели на совесть. И вообще, парни оказались общительными. Даже остались на вечер, так сказать, чаю попить. Наши все были в восторге. Ну ещё бы, концертами нас не балуют, а тут не только концерт, а ещё и живое общение со звёздами – именно так мы на них и смотрели, как на звёзд. Музыкантам это польстило и под конец встречи они оказались настолько щедры, что предложили научить играть на своих инструментах. Мы сидели за большим столом и слушали их рассказы вперемежку с игрой то на гитаре, то на гармошке. Как один из них предложил: «А есть желающие выучить пару нот? В жизни музыка всегда пригодится.» Желающих оказалось много, но в основном почему-то, на гитару и барабанную установку. Барабанную установку использовать воспитатели запретили, якобы шумная очень. Так что все разучивали аккорды на гитаре. Меня же гитара не заинтересовала вовсе, поэтому я попросила научить меня игре на гармошке. Помню, её владелец очень обрадовался, что не придётся скучать, пока напарник делом занят. Тогда и выяснилось, что музыка на гармошке мне даётся легко. За вечер тот парень успел научить меня одной своей любимой мелодии. А когда пришло время прощаться, вдруг взял и подарил гармошку, сказав, что всё равно хотел купить новую. Хорошо, что это происходило при трёх воспитателях, иначе бы меня обвинили в воровстве. А так я приняла подарок без последствий. В общем, повезло.

И вот два года назад я сидела на набережной и пыталась разучить вторую мелодию. Рядом остановился молодой человек, длинные светлые волосы, джинсы с футболкой, поверх пиджак с заплатами на локтях, как сейчас модно. Молодой человек слушал долго, пока, наконец, не решился познакомиться. Ну и почти сразу предложил играть с ним в тандеме, а деньги пополам. С тех пор я играю вечерами в переходах метро на гармошке, а Денис – на флейте. Оригинально и свежо. Людям нравится.

Проблемы начались сразу. Стоило соседке по комнате пронюхать, что у меня появились деньги, как Лизка – глава интернатовской шайки, добывающие себе пропитание тем, что отнимали самое вкусное и нужное у тех, кто послабее – не заставила себя долго ждать. В тот же вечер она и её подпевалы припёрлись в комнату и устроили обыск. Нашли пятьсот рублей – мой заработок за два дня – и забрали себе. С тех пор они требуют ежедневную сумму в пятьсот рублей. Отказ не принимается.

Вообще, нам с Денисом до последнего везло. Публика нас любит и деньги водились. Даже несмотря на Лизкин сбор в пятьсот рублей каждый день, мне всё равно кое-что оставалось. Немного, но на еду или там юбочку из соседнего секонд-хенда хватало.

Несколько дней назад у Дениса сломалась флейта. От заработка пришлось отказаться в пользу нового инструмента, но Лизка и слушать не захотела. В первый вечер пригрозила, что сильно поколотит, если завтра не принесу уже тысячу. Просить у Дениса мне было стыдно, в конце концов, он меня пристроил к себе, благодаря ему у меня есть деньги. Ему всего-то нужен новый инструмент – несколько дней потерпеть без зарплаты. Я Лизке пробовала объяснить, даже обещала отдавать ей все деньги в течение недели – так сказать, компенсация за безденежные дни. Но она не захотела слушать.

Она и её компания припёрлись глубокой ночью. Разговаривать не стали. Впятером быстро связали и ткнули в рот кляп – для надёжности, чтобы не кричала. Сначала было больно, потом очень больно. В какой-то момент я отрубилась и очнулась вот только сейчас.

– Как скажешь. Тебе же хуже, – равнодушно бросает врач. – С утра анализы сдашь. Банки у медсестры возьмёшь.

Разворачивается, чтобы уйти, и шепчет с иронией в сторону, видимо, надеясь, что я не услышу. Но я слышу:

– Сиротка по фамилии Сироткина, блин.

Ни он первый, ни он последний. Людей частенько удивляет странное совпадение: сиротка по фамилии Сироткина. Хотя на самом деле, никакого совпадения тут нет.

В интернат я попала младенцем. Классическая история, не раз описанная в книгах: «…и нашли они малыша под дверьми интерната. Ни записки при ней не было, ни каких-либо вещей, только пелёнка, в которую малышка была замотана.» Имя и фамилию мне дала нянечка, что нашла меня. Маша Сироткина. Просто, без затей. Что ещё нужно брошенному ребёнку? Отчество. Ещё проще. Петровна, и придумывать не надо: в доме малютки, где я провела первые месяцы жизни, в тот год все получали отчество Петровна или Петрович – в зависимости от пола.

– Сироткина! – орёт медсестра со своего поста. – Слышишь ты меня?

Пост от меня в нескольких метрах и я её прекрасно слышу. Смотрю на неё и понимаю, что больше орать она не намерена, нужно подойти. Я осторожно, стараясь не дышать, сажусь на кровати, внезапно осознавая, что я в тонкой хлопковой сорочке – такие одноразовые, выдают в больницах. На сорочке чуть ниже ключицы разрез и через него торчит трубка, скрывающаяся в недрах моей плоти. С обратной стороны к трубке прикреплена ёмкость, судя по весу с жидкостью. Ёмкость больно тянет трубку вниз. Я подхватываю синюшной рукой ёмкость и, придерживая её возле тела, спускаю с кровати ноги. Стены и пол тут же меняются местами, а потом обратно. Делаю несколько осторожных вдохов, надеясь успокоить головокружение, и когда мне это почти удаётся, медленно встаю с кровати.

– Сироткина, мне тебя долго ждать? – снова кричит медсестра.

Не отвечая, бреду к столу, стараясь держать ёмкость так, чтобы не болталась трубка, а то больно. Подхожу и останавливаюсь, заглядываю через пост вниз, на медсестру.

Молодая женщина лет двадцати пяти, волосы заплетены в аккуратную косу, глаза подведены. Макияж ещё свежий, значит, только сегодня заступила на смену.

Медсестра чувствует мой взгляд и поднимает голову от бумаг.

– Ты Сироткина? – голос слегка с презрением.

– Я.

– По коридору прямо и налево. Процедурный кабинет. Кровь нужно взять, – и снова утыкается в свои бумаги.

Я оглядываю коридор, пытаясь сообразить, в какую сторону идти. Коридор уходит как налево, так и направо.

– Ты что стоишь? Иди уже, – замечает меня медсестра.

– А в какую сторону?

– Ну ты даёшь, – удивляется она. – Туда, конечно. – И машет рукой налево.

Медленно я иду по коридору в указанном направлении, пока не нахожу процедурный кабинет. Рядом никого нет и я стучу.

– Да! – раздаётся женский голос с той стороны.

Я открываю свободной рукой дверь и заглядываю внутрь.

– Отправили кровь сдать.

– Какая палата? – спрашивает медсестра, подготавливая инструмент.

От вопроса я растерялась. Нет у меня палаты или я о ней не знаю.

– Палата, говорю какая? – несколько громче повторяет она, видно, думая, что я плохо слышу.

Я растерянно пожимаю плечами.

– Я не в палате, в коридоре.

– Заходи. Фамилия?

Захожу, закрываю дверь, называю фамилию.

– Садись, – указывает на стул.

Я покорно сажусь, с печалью поглядывая на свои синие от побоев руки. Больно, наверно, будет. Медсестра молча перетягивает жгутом вену, и уже от этого мне в самом деле больно. Сцепляю зубы и смотрю, как она вводит иглу под кожу.

– Обалдеть, с первого раза попала, – удивляется она. – Такая синяя, что вены не видно!

Мысленно я благодарю её за профессионализм. На самом деле, с первого раза порой не могут попасть и по нормально видимой вене. А тут такое.

Она развязывает жгут и набирает кровь в пробирку. Зажимает место прокола куском ваты и вынимает иглу.

– Свободна, – объявляет и больше на меня не смотрит.

Так же медленно, как и шла сюда, я возвращаюсь к своей койки. Едва собираюсь лечь, как замечаю чуть впереди бабушку: маленькая, сгорбленная, длинные седые волосы завязаны в хвост. Одета в просторный цветной халат на молнии. Бабушка слеповато щурится по сторонам, особенно приглядываясь к дверям палат. Замечает меня и подходит семенящей походкой. Наклоняется близко-близко и в голос говорит на ухо, едва не оглушая: похоже, бабушка плохо слышит:

– Доча, туалет не могу найти. Али прошла его? – бабушка смотрит на меня, ожидая ответа.

Я вспоминаю кабинеты, которые проходила только что вдоль по коридору. Туалета там точно нет. Значит, он в той стороне. Перевожу взгляд на бабушку, на её слепой прищур и понимаю: вряд ли она сама этот туалет найдёт.

– Давайте, я вас провожу, – предлагаю я.

– Ой, спасибо тебе! Старая я, не вижу уже ничего.

Я беру бабушку под худую руку и медленно веду за собой. Мы обе с ней еле ходим, обе маленькие и худые; со стороны, наверное, и вовсе не понятно кто кого ведёт. Я стараюсь удержаться на ногах: слабость и головокружение накинулись на меня, едва я отдалилась от кровати.

Туалет оказался в конце коридора. К счастью, в самом туалете бабушка справилась без меня – как бы я ей помогла со своей ёмкостью, торчащей из разреза над грудью, понятия не имею.

Её палата оказалась рядом – я проводила и передала бабушку её соседкам. Хорошо, что они отзывчивые.

Дверь в восьмую палату была распахнута настежь. Напротив входа стояла одинокая кровать, застеленная белоснежным бельём. На кровати лежала пожилая женщина, одна её нога была выпрямлена и забинтована. Со стороны ног с кровати свисало нечто круглое и явно тяжёлое. Как-то сразу вспомнился разговор врача с неким Гришей о том, что бабушке нельзя и дня без растяжки.