Тихие шаги любви

Открыли меня вечером, когда все вернулись на этаж с занятий. Моя же соседка не смогла попасть в комнату. Вызвали нашего плотника, дядю Гену с огромным синюшным от пьянок носом.

Дверь открыли, а я сплю. Не лазаю по стенам в панике, не схожу с ума от ужаса, а банально сплю. А я так хотела есть, что к вечеру не осталось сил и в самом деле уснула. Воспитатель решила, что я сама замок сломала, чтобы на занятия не ходить. Особенной вины её в этом нет, так как для неё совершенно очевидно, что в столовую я ходила! Никто же не признается, что съел чужую еду – вряд ли бы сильно ругали за сам факт поедания не своего блюда, но вот то, что умолчали об отсутствии товарища – за это, конечно, влетит. Так что героев не нашлось.

В наказание я неделю драила туалеты. Ну, не самое худшее, что со мной могло бы случиться.

Тётенька подкатила тележку к моей кровати; на блестящей металлической поверхности одиноко стояли тарелка с супом и чашка с компотом, накрытой кучочком хлеба. Обрадовавшись и сглатывая голодную слюну, я побыстрее села. Но тётенька не спешила передать мне тарелку. Вместо этого она зычно крикнула в сторону поста:

– Свет!

– Ну чего? – недовольно выглянула медсестра.

– А куда я ей поставлю? Тумбочки-то нет. На кровать – так сейчас зальёт же всё!

– Щас, – буркнула Света и вышла из-за поста, неся в руках обшарпанный стул. От этого её «Щас» я почувствовала себя обузой. Все пациенты как пациенты – лежат, не просят ничего. И только у меня нет ничего и всё мне надо.

Со стулом медсестра подошла к нам и установила его возле изголовья моей кровати. Молча развернулась и ушла к себе за стол. Раздатчица также молча выставила на стул чашку и тарелку, в которую я тут же вцепилась, подтянув к себе поближе.

– Пусть у тебя пока стоит, – сказала тётенька, имея в виду посуду. – Будешь выписываться, вымоешь и отдашь, поняла?

Я кивнула.

– А когда тебя, кстати, выписывают? – обернулась она, уже провезя тележку вперёд.

Я пожала плечами. Вряд ли мне кто-нибудь расскажет что-то о моём состоянии и о сроках пребывания в больнице. Эту информацию обычно сообщают кому-нибудь из воспитателей, им же передают документы. Сироте же остаётся молча принимать назначенное лечение и не спорить.

– Ну, не забудь, не забудь вернуть, – строго сказала тётенька, прежде чем окончательно ушла.

Я пребывала в дремоте. Час назад мне поставили капельницу. Лежать было откровенно скучно. Первые минут двадцать я развлекалась тем, что наблюдала проходящих мимо людей. Сегодняшняя медсестра – женщина с короткой стрижкой, лет сорока – почти не сидела на месте. Она ходила по палатам, делала уколы, ставила капельницы, раздавала лекарства – в общем, носилась по коридору назад и вперёд. Часов в одиннадцать вместе с ней ходила врач, высокая, с аккуратной стрижкой светлых волос и с голубыми тенями на веках, такая же деятельная, как и работающая с ней в паре медсестра.

Пациенты по коридорам не гуляли. Несмотря на неурочный час, два раза в палаты пробирались посетители. Обе женщины, первая, пришедшая на десять минут раньше, худая, с уставшим лицом, шла ровно и спокойно, особенно не прячась, но и не привлекая к себе лишнего внимания. Каждый жест ее уставшего тела как бы заявлял, что она здесь неслучайно и имеет на то право.

Вторая посетительница, полная и суетливая, шла быстрым шагом, создавая вокруг себя неимоверный шум. Не успела она войти на отделение, как у неё зазвонил телефон, который она не подумала переводить в тихий режим. Она сняла трубку, сказала несколько злых слов и отключила связь. В руках она несла тяжеленный пакет, который бился о её ноги, шурша полиэтиленом. Лицо женщины выражало крайнее недовольство, словно её заставили сюда прийти; жесты были резкие, рубленые, злой взгляд смотрел прямо перед собой, уничтожая любые препятствия на пути; всё в ней говорило о крайней степени раздражения. Едва завидев посетительницу, медсестра отошла в сторонку, не желая нарваться на скандал. Женщина прошла мимо моей кровати, едва не снеся устройство для подвеса капельницы, но даже не заметила этого.

После некоторое время стояла тишина и я, не находя больше развлечений, задремала.

– Ну вот черт-те что! – где-то рядом с ухом раздался ворчливый женский голос.

Я открыла глаза и повернула голову на звук. Чуть в стороне от меня пожилая санитарка драила полы расползающейся на нитки тряпкой болотного цвета, со специфическим запахом хлорки. Швабра в её руках быстро мелькала от стены к стене, туда-сюда, потом санитарка ловко переворачивала метёлку и ещё несколько раз возила тряпкой по полу. Руками в синих перчатках снимала тряпку со швабры, окунала в металлическое ведро, отжимала и, нацепив на швабру, снова возила по полу.

Возле моей кровати ей пришлось наклоняться, чтобы помыть под кроватью. Кажется, именно эта необходимость, при старческом неумении сгибаться, её и расстроила.

– Положили в коридоре, думают, нормально, – ворчала санитарка себе под нос, но поскольку она находилась рядом со мной, то я, конечно, всё слышала.

Вдруг она обратилась ко мне:

– Ну а вот ты-то, возмутилась бы хоть! Неужели нравится здесь лежать?

Она всерьёз ждала ответа, и я честно ответила:

– Совсем не нравится. Но мест нет.

На бабушку мои интонации подействовали совершенно неожиданным образом. Она выпрямилась, облокотившись на швабру, её глаза засияли, а голос оказался наполнен воодушевлением:

– Это да. В этом году пациентов много, – бабушка понизила голос и заговорщицки прошептала. – Катаклизмы грядут, оттого и страдаем. Ох, сколько людей травмы получают. Да и умирает много. Вон, у соседки у моей, сын погиб, в аварию попал. И водитель хороший, аккуратный, не гоняется. А поди ж ты, разок тюкнулся и не стало парня. Вот то-то… – Санитарка схватила швабру и с удвоенной энергией принялась драить.

Вымыла пол вокруг моей кровати, словно островок оставила и, оказавшись рядом с изголовьем, совсем тихо шепнула:

– Там это, мегера из пятой сегодня выписалась. Только что кровать перестелила. Ты подойди тихонько к медсестре, спросись.

Санитарка взяла ведро со шваброй и перенесла их дальше по коридору.

Я встала и подошла к посту. Спросить стоило, пока кровать не увели. Медсестры не было минут пять, я всё это время стояла возле поста, лениво рассматривая дождь за окном.

– Ты чего? – внезапный бодрый голос спросил из-за плеча.

Я обернулась, справедливо предполагая, что вопрос адресован мне. Позади стояла врач и с интересом разглядывала меня. Из-за её высокого роста и уверенной манеры держаться мне вмиг стало не по себе. Мелькнула трусливая мысль уйти не спросив. Но это было глупо, и я всё-таки спросила:

– А ведь сегодня кто-то выписывается? Нет ли свободной кровати в палате?

Женщина понимающе кивнула и прошла за стол, но не села, а что-то искала, скрытая стойкой.

– Не хочешь в коридоре лежать? – Спросила она, словно кому-то могло понравиться тут лежать.

– Не хочу, – спокойно подтвердила я.

– Охо-хо-хо-хо, – задумалась доктор. – Кровать-то есть, но на неё уже пациентку везут из реанимации. Понимаешь? – С сожалением сказала врач. – Полежи пока, я про тебя помню, как только место освободится, так сразу переведём. Хорошо?

Она не отшила меня и даже не прогнала. Её голос был полон участия и заботы. Разве могла я с ней не согласиться? Расстроенная, я вернулась к себе на кровать. Я понимала, что со мной обошлись несправедливо, но также знала, что поделать с этим ничего не могу. Персонал больницы вынужден считаться с мнением и желаниями пациентов. Если есть свободная кровать и на неё два претендента, логичнее отдать кровать тому, кто может за себя постоять. Я всё понимала, но чувство обиды не желало проходить.

Смирившись со своей участью, я легла и не заметила, как заснула. Разбудила меня всё та же медсестра, принеся таблетки. Обезболивающее, плюс антибиотик от возможной пневмонии. Я заглотила лекарства, запив их остатками чая и пошла в туалет.

На обратном пути взгляд невольно метнулся к восьмой палате, той самой, где лежала Гришина бабушка. Как и вчера, дверь была распахнута, открывая взору палату. Бабушка держала в руках книгу в тонком переплёте, на носу сидели очки. Даже не видя её лицо целиком, я могла бы с уверенностью сказать, что книжные перипетии её необычайно увлекли. От напряжения она мяла страничные листочки, загибая их и снова распрямляя. Когда требовалось перевернуть, бабушка быстро слюнявила палец и прикладывала к странице.

Я совсем не ожидала, что она меня заметит. Поэтому когда она повернула ко мне голову и улыбнулась, я смутилась, чувствуя себя шпионом.

– Здравствуй, деточка! – радостно поздоровалась она, словно увидела старую знакомую.

– Здрасте – невежливо промямлила я, всё ещё охваченная смущением.

– Как твои дела? – излучая неимоверный заряд позитива, спросила она.

– Замечательно. Как ваши? – я мало что знала о правилах хорошего тона, но мне казалось, что когда кто-то интересуется состоянием моих дел будет очень вежливо поинтересоваться в ответ.

– Всё тоже неплохо! Вот только скучно здесь очень, правда? – подмигнула она мне.

Я искренне улыбнулась. Её энергия била через край, ей явно не хватало движения.

– Не хочешь зайти, пообщались бы? Я бы и сама к тебе пришла, но, как видишь, пока не могу, – предложила бабушка, указывая на перебинтованную ногу.