Время освежающего дождя

– Твои уста изрекают истину, шах-ин-шах.

Шах Аббас отложил в сторону книгу:

– Если об этом все – пусть аллах направит мысли на важное.

Ханы поспешили опуститься на ковровые подушки.

Шаха Аббаса беспокоило брожение в провинциях. Разгром войск Карчи-хана пал тенью на властелина правоверных. Турки уже замышляют, как при шахе Тахмаспе, захватить Гилян. Алчные взоры узбеков снова обращены на Хорасан, и придется напомнить, как еще молодым шах Аббас распластал их у стен Герата. Юсуф-хан, недавно прибывший из Ленкорани, разгрузил целый караван неприятностей. Не только ханы-правители, но и купцы – даже мелкие! – недовольны ослаблением охраны границ. В Астара открыто говорят: «Шах-ин-шах, да живет он вечно, – так предусмотрительно добавил от себя Юсуф-хан, – пренебрег безопасностью Ленкорани. Лучшее войско снял с крепостей, не оставив заслон для защиты к Гурджистану близстоящих Нахичевани, Маранда, Ардебиля и Астары». Нарастала тревога и в отдаленных Луристане и Белуджистане. Напрасно муллы кричали в мечетях, что поражением на черной земле Марткоби шах обязан неусердию персиян в молитвах, обжорству лавочников и цирюльников и бездельничеству майданных зевак, мозолящих глаза аллаху. Предоставив муллам надрывать горло, сам шах в тишине исфаханских ночей обдумывал другой способ отвести опасность от Ленкорани, доступ к которой из внутреннего Ирана преграждают обширные болота. В случае наступательных действий Саакадзе Ленкорань, близко отстоящая от Карабахского и Ширванского ханств, может подвергнуться удару картлийских войск.

Искандер Монши, придворный летописец шаха Аббаса, едва успевал записывать повеления: согнать к Ленкорани тысячу тысяч амкаров, уведенных из Кахети, тысячу тысяч каменщиков и рабов. Пусть на ослах, повозках и верблюдах свозят в Ленкорань песок, камень и кустарник. День и ночь должны работать пригнанные. Через два месяца удобная дорога протянется от Ленкорани до Исфаханских ворот. Эта дорога приблизит Ленкорань к внутреннему Ирану и сделает опасным нападение на рубежи Ирана не только для картлийцев, но и для османов.

Покончив с дорогой, шах Аббас перешел к городам. В его решительных словах прозвучал приговор перепуганным ханам-правителям. Он приказал Караджугаю сменить всех воинских начальников, усомнившихся в неиссякаемой силе «льва Ирана». А одного или двух – повесить на площади большого майдана, дабы вновь назначенные больше ни в чем не сомневались, а беспрекословно выполняли волю шах-ин-шаха. Пусть в Астаре правит Юсуф-хан, в Кескаре – Кули-хан, в Реште – Везир-хан, в Тюнкабюне – Гейдер-хан, в Мазандеране – Султан-хан, в Астарабаде – Хуссейн-хан.

Словно не замечая нервного состояния советников, шах Аббас строго добавил, что новые правители должны, кроме наведения порядка, приняться еще за создание внутреннего войска. Пусть каждый хан помнит, что недалек тот час, когда шах Аббас пойдет в последний раз на Гурджистан и сметет его, как ветер сметает пылинку. Но на вражеском пороге будут стоять союзники Саакадзе – турки. Для разгрома многочисленного султанского войска нужно собрать всю персидскую ярость. И, конечно, шах не намерен рассеивать сарбазов по ветру для охраны благополучия трусливых ханов. Каждый хан должен, по примеру турок, создать из окружных крестьян свое войско для пешего огненного боя, но посаженное на коней для быстрого передвижения. В городах из жителей, шатающихся по майдану, создать лазутчиков и охрану башен. Правители должны собирать пошлину не только в устроенных проходах и на мостах, со всех товаров, но и с нефтяных колодцев, бань и веселых домов. Не следует обходить и бедняков: десять бисти всегда составляют абасси.

Советники в изысканных изречениях выразили свой восторг: от мудрости шаха Аббаса исцеляется сердце! Через любовь шаха Аббаса находишь плоды райского дерева Туба и воды райского источника Кевсера! Всякий истинный хан покорит шаху Аббасу все земли от луны до рыбы!

Выждав, сколько приличествовало для перехода к другому разговору, Караджугай напомнил о русийском посольстве. Вчера бояре очень веселились на пиру у доблестного Эреб-хана. Они наслаждались сладким ширазским вином и пляской индийских танцовщиц.

Кувшинов раскатисто хохотал и подымал чашу за красавиц, радующих глаз и меду подобных. Послы довольны оказанным им приемом и дарами. Довольны и ханы, им удалось проведать, что Русия хочет не только торговой службы с Ираном, но и военной помощи против Стамбула. Жаль только, что перец испортил вкус вина: разговоры о Грузии врезались даже в час веселого пира. Царь Московии устами послов своих просит не преследовать Теймураза Кахетинского, обещая отторгнуть его от Турции… Несомненно, на деловом приеме послы будут требовать крепкого слова шаха: не ходить войной на грузинские земли.

Шах внимательно вслушивался в донесения ханов и внезапно спросил: сохранился ли золотой ковчежец с куском пунцовой ткани, вывезенной из мцхетского храма? Узнав, что сохранился, приказал держать поблизости. И, не спеша, произнес, что, к счастью, Русия тянется не только к Кавказу, но и к Крыму, отчего младенец Мурад, падишах османов, совсем взбесился и кейфует в бассейне, наполненном босфорской водой, по три часа подряд. И пока султанша Валиде Кассему Махпейкер, управляя вместо внука, с увлечением воздвигает самый красивый караван-сарай – «Валиде Хан», крымский хан Гирей, по счету третий, топит турецкие корабли, оставленные султаншей без присмотра. А пока он занимается разбоем, забираясь в Черное море, русийский царь может захватить его красивый, как караван-сарай, полуостров. Можно воспользоваться удачной погодой и предложить русийскому царю помощь золотом для прогулки в царство бирюзы, но за это потребовать не мешать «льву Ирана» совершить прогулку в страну винограда. Крым для московской короны, а Грузия – для персидской явятся жемчужинами одинакового веса.

Восторженный хохот Эреб-хана приветствовал коварство шаха.

Ханы тревожно взглянули на весельчака, но шах снисходительно улыбнулся любимцу, – грозный Аббас любил искренность.

Караджугай поспешил воспользоваться благоприятным моментом и повернул разговор в пользу Луарсаба. Великий план шах-ин-шаха подсказывает не пренебрегать оружием, которым можно поразить не грузинском ковре трехголового дракона: Турцию, Русию, Гурджистан.

Купец из Картли, которому Шадиман просит верить, ибо он двадцать пять лет служит князю товаром и сведениями, ждет ниспосланного аллахом счастья – предстать перед «львом Ирана». Князь Шадиман в беспокойстве: царь Симон висит на нитке своей судьбы. Укрепляя личную власть, Саакадзе намеревается бесстыдно присоединить Кахетинское царство к Картли. Такое усиление Гурджистана грозит Ирану большим бедствием, ибо Русия сразу захочет придвинуться к сладкому пилаву, а насытившись рисом, сочтет полезным погреть спину на персидском солнце. А разве турки не обладают жадностью шакалов? Ради сочной баранины они забудут эчмиадзинскую баню, устроенную им Георгием Саакадзе. Уже забыли. Золотым виноградом угощает его султанша Кассему. Готова угостить даже запретным плодом, лишь бы пронзить острыми клыками сердце «льва» и вырвать из его царственных лап отточенный меч.

Шах Аббас задумчиво проронил:

Куда же ты, пеший, бежишь от меня,
Ведь ты предо мной – беззащитная дичь.
А где твое войско? Попробуй, покличь!
А где твоя сила, где смелость твоя,
Доспехи, сокровища, мудрость, семья?..

И, не меняя голоса, сказал, что истины Фирдоуси для него – неиссякаемый источник предвидения. Раньше надо укрепить пошатнувшиеся колонны внутри храма, а потом обратить взор на каменные зубцы, за которыми скучают царь Симон и Исмаил-хан. Жаль, Хосро-мирза еще слишком мало подготовлен к встрече с покровителем своим, «великим хищником» из Носте. Да не омрачит аллах глаза ставленника неба, идти сейчас войной на Саакадзе – значит обрадовать глупцов и озадачить умных…

Караджугай погладил сизый шрам и напомнил о возможности не ждать три года, пока Саакадзе оденет Картли до ушей в броню, а заставить теперь и Картли и Кахети пасть песком и щебнем у могущественных ног «льва Ирана»: стоит только шах-ин-шаху обратить благосклонное внимание на царя-узника. Картлийский народ любит Луарсаба, примут и князья. Воцарение законного царя – гибель Саакадзе, падение турецкого влияния и полная покорность Ирану…

– Аллах свидетель, моему верному Караджугаю всегда нравился этот царь!

– Ибо его слово есть слово. Если он поклянется в верности всесильному шаху Аббасу, то мечом к сердцем будет до последнего часа служить процветанию персидского сада. И Багратид сумеет заставить даже свою церковь держать царское слово…

– Бисмиллах! Что такое царское слово? Выгодно царству – держит слово, а невыгодно – должен нарушить, если не хочет прослыть погонщиком ослов. – Аббас пренебрежительно махнул рукой, и шафранным отсветом блеснули его ногти. – Но мудрость подсказывает: для моего царства тоже выгодно, чтобы я сдержал слово… Я сказал упрямцу: не примешь мохамметанства – будешь моим узником. Царь Картли должен стать мусульманином, ибо мне надоело думать – признает ли Картли над собою власть единоверной Руси или соизволит остаться вилайетом Ирана. Нет, мой Караджугай, если бы даже сам очень хотел – не могу. Все чужеземные купцы знают о моем решении и тотчас разнесут по странам, что узник, царь картлийский, победил своею стойкостью могущественного шаха Аббаса Сефевида. Значит – Христос сильнее Магомета.

Ханы поспешили снова восхититься мудростью шах-ин-шаха.

– Вот если бы найти его жену… говорят, ради нее руку в огонь положит, – задумчиво добавил шах.

Караджугай и Эреб ухватились за эту возможность и решили поручить дервишам розыск царицы Тэкле, если она в Персии, а купцу Вардану – если она в Картли. Пусть и Шадиман об этом подумает.

Сходя по ступенькам трона, шах на ходу бросил:

– Русийских послов приму через одну пятницу, ибо надо мне посоветоваться с пророком: в чем уступить царю Московии, а в чем быть непреклонным.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Как тень, слонялась Нестан без еды и без сна. Сегодня последний день из трех, обещанный Варданом. Гулузар еще накануне говорила со своим евнухом. Абдул обещал, но медлил. Утром Гулузар снова напомнила ему о желании купить у картлийского купца вышивки и обменять негодные коши.

И Гулузар и ее прислужницы безразличны Абдулу, но он томился от зависти к младшему евнуху, недавно выследившему двух наложниц, которые совместно с наложницами Караджугая остановили свои носилки у сирот гадалки. За зоркость пятый помощник Мусаиба перевел счастливца на четвертый двор, теперь он ходит с поднятой головой, едва замечая низших евнухов. И Абдул решил, чего бы это ему ни стоило, вырваться из задворок к цветущим дворцам знатных наложниц. Он думал: «Может, грузинка скажет купцу что-нибудь лишнее? Аллах, кто обращает внимание на разговор рабыни, но грузинка – княгиня!» И евнух заторопился к десятому помощнику Мусаиба.

Старый свирепый ассириец внимательно выслушал Абдула и, поджав под себя ноги, полуприкрыл глаза: «Конечно, это дело не стоило бы и плевка, но рабыня носила княжескую корону, а купец – из Гурджистана. Что, если?..» Ассириец давно томился желанием спихнуть бездельника Мустафу и стать самому восьмым помощником Мусаиба. Он сам подстрекал к бегству наложницу Маниже, мечтающую вырваться из гарема ради жениха, оставленного в Ширазе… Но проклятая, боясь превратиться в невольницу, медлила! А время двигается, как песок в хрустальном шаре, необходимо к старости обеспечить себе выгодное положение. И ассириец помчался на первый двор.

Ага Мусаиб бесстрастно выслушал взволнованного ассирийца: он, ассириец, давно украдкой следит за грузинкой, которая только снаружи нежная голубка, а сама подолгу около стен крутится, как гюрза, наверх смотрит.

– Удостой мой слух, ассириец, с купцом по-грузински говорила рабыня? – неожиданно перебил Мусаиб, пристально смотря на евнуха.

Ассириец смутился: он не знал, как торговалась с купцом бывшая княгиня. Поэтому счел осторожность лучшим щитом:

– Громко говорила по-персидски, ага Мусаиб, но тихо что-то шепнула.

– Тебе это приснилось в мрачном сне, – презрительно усмехнулся Мусаиб. – Знай, от длинного Мустафы не скроется даже вздох под чадрой, а он все время стоял рядом с грузинкой. Но если сумеешь выследить гюрзу, обещаю исполнить твое давнишнее желание – будешь восьмым помощником.

Выбегая из первого двора, ассириец ругал паршивого Абдулу, втянувшего его в дело, подобное бычьему пузырю. Но ради своего престижа, встретив его, озабоченно шепнул:

– Повелел зорко следить…

Через час счастливая Нестан и Айша уже бродили по майдану. Нестан сквозь чадру жадно вглядывалась в проходящих, не находя того, кого искала. Возле лавки, где бойко торговал Вардан, торчал только отвратительный дервиш. Разломав пополам арбуз, он грязными пальцами запихивал в рот красную мякоть, не обращая внимания на крики и толкотню.

Нестан, бросив на прилавок неудачную покупку, нарочито громко упрекала Вардана в обмане: он подсунул ей коши, вероятно, думая, что у прислужниц слоновые ноги.

Купец нехотя смахнул под прилавок возвращенные коши и стал оправдываться: он оглох и ослеп от богатств гарем-ханэ всемогущего шах-ин-шаха. Но вот коши, способные удивить и первую жену индийского магараджи. И поставил перед княгиней скромные коши из синего бархата с бледно-розовыми цветами. Он клялся солнцем и луной, громом и молнией: лучшего ей ничего не найти.

Внезапно дервиш фыркнул:

– Поистине у купцов совесть ящериц: полтора базарного дня не проносятся эти чувяки! Сделаны из задней лапы дикого барса. Клянусь аллахом, лучше отдай мне абасси, я пойду в мечеть Али и вымолю для тебя первенство в гареме твоего господина.

Айша хохотала. Нестан впервые радовалась чадре, скрывавшей ее пылающее лицо: кто-то из «барсов»! Но кто? «Ящерицы! Полтора базарного дня!» Боже правый, Папуна! Только он способен так изменить свое лицо. Надо идти за ним к мечети… И Нестан, смеясь, заявила, что она сама за свои абасси может вымолить у аллаха не только счастье пленить господина, но и приобрести для подобного случая красивые коши. И она предложила Вардану обменять простые коши на синие без приплаты.

Взглянув на небо, она заторопилась в Давлет-ханэ. Айша запротестовала: ханум отпустила их на полбазарного дня, и Нестан обещала навестить мать Айши. Нестан нехотя согласилась. Взяв коши, они выбрались из майдана.

Дервиш с протянутой рукой следовал за ними, выклянчивая бисти. Он спешит в мечеть Али – покровителя первого из первых, последнего из последних.

Нестан вспомнила, что никогда не видела мечети Али, и пожелала пройти мимо святых ворот. Айша радостно согласилась.