Время освежающего дождя

Опорожнив еще одну чашу, назойливый гость заявил, что он, Папуна Чивадзе из Носте, очень обрадован тем, что его не узнали, ибо отныне может спокойно проходить даже мимо «льва Ирана».

Делла Валле схватил Папуна за грудь и, приблизив его к себе, только тут заметил на его лице искусно сделанную из бычьего пузыря маску. Полный радостных чувств, он на миг забыл об опасности, которой подвергает себя Папуна, и просил доставить ему удовольствие увидать приятное лицо друга.

Папуна, вздыхая, обещал в другой раз предстать перед благородным Пьетро не как шут, а с глазами и носом, придуманными лично для него богом. Теперь же пусть друг уделит ему внимание для важного разговора.

До последней звезды длилась их тихая беседа…

Под заостренной крышей четырехугольной беседки Вардан разложил свой изящный товар.

Обитательницы гарема, словно пчелы – цветок, облепили беседку. Прельщали затворниц не столько бисер и сафьян, сколько необычность присутствия в гареме чужеземного купца. Жены и наложницы разоделись как на большой праздник. Каждая старалась купить изделия получше, тщеславясь богатством, дабы купец подумал, что она самая любимая шахом жена.

Четыре законных жены, сидя на почетном месте, снисходительно улыбались суете и громкому говору наложниц. Они с удовольствием рассматривали подносимые им прислужницами дорогие воздушные покрывала, усеянные звездами из бисера или расшитые нежными шелками и каменьями. Немалое восхищение вызывали и бархатные коши. Расхватывались и нагрудники с золотыми листьями и жемчужными цветами. Стоял такой шум, что не только Мусаиб, но и привычные к женской болтовне рядовые евнухи затыкали уши.

Когда все дорогие товары были распроданы, подошли прислужницы, и среди них – Нестан. Она нагнулась к покрышке для сундука и пожалела, что не осталось багдади, вышитого изумрудами и цветами.

– Жаль, ханум, не знал твой вкус, – ответил Вардан, – три дня на майдане у входа в Кайсерие буду торговать бисерными кошами и кисеей. Еще два тюка осталось. Есть покрывало цвета зари, есть бохча из белого атласа, вышитые банные подстилки; а вот, ханум, может быть, тебе эти понравятся? – И он вынул из тюка простые коши.

Глаза Нестан затуманились, оранжевые – любимый цвет Хорешани. От Зураба – ничего, а она так ждала изумрудный знак.

– Бери, ханум, дешево отдам – шесть абазов.

– Это, по-твоему, дешево?

– Если нравится, Нестан, бери, – я заплачу, – и Гулузар кинула купцу горсть монет.

Нестан нехотя взяла коши и спрятала под чадрой. А Вардан еще громче выкрикнул:

– Если ханум захотят осчастливить купца – три дня на майдане у входа в Кайсерие буду торговать…

Утомленный непривычным днем, гарем рано погрузился в сон. Не спалось только Нестан. В крохотной решетчатой комнатке, примыкавшей к эйвану, она нащупала под подкладкой коши послание и жадно прильнула к нему, стараясь уловить истинный смысл отрывочного письма, без начала и конца.

"…не омрачай свои изумруды слезами. Мужчины избегают померкших глаз, но не перестают любить золотое руно. Необходимо приблизить час веселья… В поисках ящериц ходит по майдану волшебник, если пойти следом за ним, то увидишь Орлиную башню… Многое случается раз в жизни… Многое неповторимо. Смелые думы рождают смелое дело… Кто из бедных затворниц найдет мое послание… да проникнет в его суть и наполнит новым веселым светом тридцать дней…

Послано из радостного гарема великодушного хана…"

Нестан распорола подкладку другой коши, нашла клочок белого шелка, на котором были начертаны зеленой краской три слова: «Барс возле Мудрого».

Это была записка от Папуна, которую он передал Вардану.

«Барс! – Спазмы сдавили горло Нестан. – Кто из друзей прибыл спасти ее? О святая Мария! – Слезы хлынули из ее глаз. – „Возле Мудрого“! А Мудрый нарочно повторял: „Три дня…“ Сегодня первый, еще два! О господи, только бы не опоздать!» – Нестан пестрым платком вытерла бегущие слезы.

Озадаченная Гулузар, вернувшись с купанья, упорно добивалась, чем так взволнована прекрасная княгиня.

– Как же мне не горевать, – призналась Нестан, – купила коши, а они мне велики.

– О аллах, стоит ли из-за этого портить глаза! Купец еще три дня будет торговать на майдане. Айша обменяет тебе.

– Сколь добра ты ко мне, нежная Гулузар, но боюсь, купец на этот раз предложит крошечные.

– Тогда пойдешь вместе с Айшей, она тоже хочет купить кисет для своего брата.

Тревога охватила Нестан: не заподозрит ли евнух? Но тут же вспомнила, как месяца два назад евнух свободно отпустил ее с Айшей на полбазарного дня… О иверская божья матерь, помоги бедной княгине Эристави!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На север, запад, восток и юг выходили четыре двора посольского здания. Множество покоев и комнаток предназначалось для послов и их огромной свиты. Широкий ручей, обсаженный по обоим берегам высокими яворами, протекал через два двора, несколько беседок и устремлялся через зал к главному восьмиугольному водоему, выложенному мраморными плитами. Наверху также тянулись роскошные покои, их окна, похожие на двери, смотрели в сад через открытые галереи.

Русийское посольство, возглавляемое Василием Коробьиным и дьяком Евстафием Кувшиновым, было намного крепче своих предшественников. Фергат-хан ежедневно посещал посольство и заботливо осведомлялся: полностью ли доставлены на посольскую поварню шестнадцать овец, сто кур и двести батманов вина, плодов и кореньев. Хан уже не осмеливался требовать «целования шаховой ноги», как когда-то домогался у князя Засекина. Не стояли часами послы у шахского порога, как пришлось томиться в Гандже Михайле Никитичу Тихонову с полуденной еды до вечера. Не осмеливались шаховы люди водить за нос русийских послов, как поступили с князем Барятинским, развлекая его осмотром Исфахана, чтобы скрыть подготовку нашествия на Грузию.

Василий Коробьин и дьяк Кувшинов готовились ко второму приему их шахом Аббасом. В их спокойном, уверенном поведении при шахском дворе чувствовалась окрепшая сила Русии.

Миновало лихолетье. Боярская дума уже замышляла возвести оружейный завод в городе Туле. Из-под пепла, каким покрыли ее вражеские полчища, вновь поднималась Русия в своей страшной для врагов силе.

Настал черед подумать о казне царства. Первостепенный доход приносит торговля с Востоком, между тем право провоза товаров через Московию в Иран, Индию и Среднюю Азию принадлежит иноземцам. И тут поднялись торговые верхи гостиной и суконной сотни, потребовавшие транзитного торга. Ни купцам Голштинии, ни купцам Брабанта незачем тешиться волжским простором – под московским флагом поплывут корабли мимо берегов гилянских в глубь Персии.

Вот почему так спешно прибыли в Исфахан Коробьин и Кувшинов. Кроме торговых дел, им поручено вести разговор о грузинских царствах. От царя Теймураза сидел в Москве послом игумен Харитон. Сидел долго, выжидательно и добился-таки царского приема. Царь всея Руси соблаговолил взять под свою защиту царей Иверии, передал игумену три ответных послания и обнадежил добиться от шах-аббасова величества отказа от новых вторжений в пределы Грузии.

В ожидании второго приема Коробьин описывал шахский стольный город Исфахан. Он, не спеша, диктовал дьяку: «…рожь кизилбаши считают ни во что и не сеют ее. А для корма коней пользуют резку из рисовой соломы…»

Хозяйские наблюдения прервал приход католического монаха. Посольский толмач Семен Герасимов перевел приветствие «трудящимся во славу церкви и процветания христовых царств».

Послы сдержанно ответили, что царь-государь всея Руси печалится о всех христианских царях.

– Санта Мария! Почему же с нехристями дружбу, как полевой кафтан, крепкими нитками сшиваете? – удивился монах, слегка коверкая персидскую речь.

– Дружба торговая – не церковная.

– Но божия… Во славу девы Марии каждый купец молит творца ниспослать ему прибыльное дело, а по-мирскому сказать – помочь выгоднее обмануть ближнего, за что обещают светлейшего престола смиреннейшим слугам вклады и толстые свечи…

Коробьин и Кувшинов, выслушав озорной перевод, так и застыли от изумления. Посол подозрительно оглядел католика:

– Ты кому бьешь челом – богу али сатане?

– Повинуюсь истинному наместнику Христову. Поэтому и проник в настоящий смысл вашего, особого приезда в Иран, ибо не только о торговой дружбе будете плести разговор с шахом, но и о военном союзе против турок, а турки грузинам дружбу и военную предлагают и торговую.

– Непригоже грузинцам против единоверной Руси идти!

– Санта Мария! А пригоже оставлять в пасти «льва Ирана» единоверного царя?

– О его царском величестве Теймуразе говорить нам наказал патриарх всея Руси святейший Филарет.

– Я не о Теймуразе вспомнил, он, слава Христу, не очень понадеялся на серебряные трубы ангелов и скрылся в турецкую крепость. Я господ высоких послов о другом царе грузинцев вопрошаю: на сколько аршин протянется ваша забота о царственном брате во Христе? Будете ли плести разговор о царе Картли – Луарсабе?

Коробьин насупился, по его щекам полыхнул огонь румянца.

– А вам, католикам, какая печаль?

– Господин высокий посол, большая. Святейший папа наш милостиво решил, если вы отступитесь от единоверного царя, самому выполнить богу угодное дело: предложить светлому Луарсабу освободить его от плена персидского, но с тем, чтобы царь принял римское учение, повелел своим чадам последовать за ним по спасительному пути, ибо римская церковь пришлет в Иверию не только епископов, но и воинскую силу.