Стихотворения

Что мать по вечерам уходит со двора
И возвращается без шляпки полинялой,
С подбитою щекой и пьяная с утра…
Вот азбук да молитв не знаю я, известно…
Не помню, чтоб и мать крестила лоб хоть раз…
Да и когда же нам молиться? Бог – для «честных»,
Для «чистой публики», а не для «подлых» нас..
Что бишь я начала?.. Ах, да… Меня прогнала
Хозяйка, – говорит: «Ступай, на хлеб проси!
У церкви там постой», – и строго приказала:
«Смотри, что соберешь, сейчас ко мне неси!»
Я вышла босиком и в кацавейке рваной,
А улица была темна и холодна,
Лишь фонари карет мелькали средь тумана
Да церковь ярко вся была освещена.
Был праздник у людей. На паперти я стала,
Когда от всенощной валил народ толпой;
Орава нищая в бока меня толкала;
Никто не услыхал плаксивый голос мой.
Тут я на хитрости пустилась… И дорогу
До кабака нашла и звонким голоском
Запела песенку, каких я знала много…
Одну из тех, что мать певала под хмельком.
Услышали внутри… Зазвали. Всем забавно,
Что «Казимира» им такая мразь поет;
Кто дал пятак, кто грош; хохочут… «Вот так славно!
Ай, девка! Умница! Она не пропадет».
А пьяненький один мне налил рюмку водки
И, путаясь рукой в курчавых волосах,
Погладил их, сказал: «Для прочищенья глотки,
Хвати! Будь молодцом… Как есть во всех статьях!»
И целовальник сам посмеивался глухо
Своим разъевшимся, расплывшим животом.
«Почаще заходи, – шепнул он мне, – воструха!»
И тоже наградил зеленым медяком.
За выдумку меня хозяйка похвалила,
Когда вернулась я, вся красная, домой.
«Ну, девка, – ты шустра…» И в вечер тот не била,
А медяки взяла, в сундук сложила свой.
С тех пор на промысел во всякую погоду
Она меня гнала пинком по вечерам.
И стала я расти… Шли за годами годы.
А вместе с красотой рос мой позор и срам.
Я хороша была… Эх, барыня, начало
Истории моей уж огорчило вас…
Просили «всё» сказать… Прослушали так мало…
И слезы уж текут из ваших добрых глаз…
Да и к чему, к чему?.. Вы ласково и мило
Сказали, что «спасти» меня хотите вы…
Оставьте, барыня! Меня спасет могила…
Иль спички серные, или вода Невы…
Рассказывать?.. Ну вот… Старик какой-то славный,
Добрейший сжалился над бедной сиротой:
Увел меня к себе и содержал исправно.
Учил, ласкал, рядил… А кончилось бедой…
Пятнадцать было мне, когда я убежала
От «доброты» его… Господь ему судья…
Я, глупая, его за дедушку считала…
Почтенный, весь седой… была жена, семья!..
Тут я в провинцию попала… В оперетке
Играла я пейзан, матросов и пажей.
Антрепренер сказал: «Такие ноги – редки!..
Беру вас, душенька, на роли без речей».
Известно, что потом… Рассказывать нет силы
Всю грязь, весь смрад, весь чад, что я пережила…
Я память пропила… Я всё перезабыла…
Куда обречена – туда я и дошла…
Да, да! Обречена от самого рожденья
Быть «падшей женщиной»! И мачехи-судьбы
Не смоется клеймо… Какое мне спасенье?
Устала я… Больна… Не выдержу борьбы.
Когда вы в первый раз Евангелье читали,
Я плакала, а вы сказали: «Спасена!»
Нет, барыня моя, вы с книгой опоздали…
Теперь уж не спасет погибшей и она…
Вот… знаете ли что?.. Ступайте-ка в подвалы,
В трущобы, где жила я с матерью моей…
Есть девочек таких там и теперь немало,
Есть «обреченные»! Спасайте их, детей!
Меня нельзя спасти!.. Простите, дорогая, —
Быть «честной» не могу… К работе не годна…
А книга хороша… Я вспомню, умирая,
Что в ней написано: «Ты будешь прощена!»

    <1881>

Хата

Согретая полымем ярким заката,
Стоит, зарумянившись, белая хата;
Под крышу взобрался подсолнух громадный,
Сияя, как солнца лубочный портрет;
Весь в золото садик вишневый одет
И блещет осенней листвою нарядной;
Вдали расстилается степь неоглядно —

Безбрежная ширь, необъятный простор,
Да небо над нею, как синий шатер.
Стара ты, убогая белая хатка!..
Давно ты поставлена: лет три десятка.