Ольховый король

Он приподнялся, опираясь на локти, и поморщился. Поспешно сев на край кровати, она завела свободную руку ему за плечи, чтобы предотвратить боль, неизбежную для него от любого мышечного усилия, и постепенно наклоняла стакан по мере того, как он пил.

Допив, Сергей Васильевич сказал:

– В самом деле горько.

Она видела его лицо совсем близко – светлые глаза, губы, до синевы искусанные от боли, которую он испытывал, пока она везла его на фурманке, и которая стала лишь немногим слабее теперь. Ей вдруг показалось, что сейчас он ее поцелует. Нет, не показалось – она была в этом уверена. И до чего же стыдно было потом вспоминать, как она помедлила несколько секунд, вместо того чтобы подняться с кровати сразу, как только стакан был допит!

Но поднялась, конечно, и стала мыть стакан в раковине. Взгляд Сергея Васильевича прожигал ей спину. Оттого, что у него жар, наверное.

«Божечки, что ж за глупство мне в голову приходит!» – подумала Вероника, поворачиваясь наконец к больному.

– Идите, пожалуйста, спать, – произнес он, глядя на нее так внимательно, что ей стало не по себе.

Он видит ее насквозь, в этом невозможно сомневаться. А учитывая ее мысли, проницательность его сейчас совсем неуместна.

– После операции необходимо наблюдение, – возразила она. – Вдруг вам станет плохо?

– Не станет. Температура от лекарства снизится, и я усну. И вы идите спать тоже.

Как он привык, чтобы его распоряжения исполнялись!

– Я по меньшей мере должна убедиться, что жар у вас спал, – сказала Вероника.

Она снова села на стул у кровати. Молчание наедине с ним казалось ей тягостным, потому что… Потому что она ловила себя на мысли, что расстроена тем, что он не успел поцеловать ее, когда она поила его жаропонижающим. Не успел или не захотел.

Через несколько минут пот потек по его лбу мерцающими в тусклом свете дорожками. Вероника промокнула их салфеткой. Сергей Васильевич взял ее руку, вместе с салфеткой поднес к своим губам и, быстро поцеловав, сказал:

– Идите, Вероника, прошу вас. Я в самом деле не привык затруднять собою. А вас и так уже затруднил настолько, что это слишком мягко сказано.

Она поняла, что спорить не стоит, и, высвободив свою руку из его влажной от пота руки, вышла из процедурной.

И вот теперь предстоит решить, надо ли ей увидеться с ним завтра в пять часов пополудни в Городском саду.

Глава 8

Афиша с крупной надписью «Грандиозное представление» была прикреплена прямо к решетчатой ограде у входных ворот. Вероника остановилась и стала читать, что написано на афише более мелким шрифтом. Но слова каким-то странным образом проскальзывали сквозь ее сознание, и она не понимала ни в чем состоит грандиозность объявленного представления, ни что вообще будет представлено, ни даже когда это произойдет.

Она боялась войти в Городской сад и всячески оттягивала момент, когда надо будет это сделать.

Пока не увидела Сергея Васильевича. Он стоял по другую сторону ограды и смотрел на Веронику. Его лицо было совсем близко и совсем такое же, каким она, так же близко, видела его полгода назад на сбитом сене в фурманке или на белой подушке в процедурной, когда прислушивалась к его дыханию и подносила к его губам фляжку с коньяком или стакан с лекарством.

Веронике показалось странным, что сейчас она замечает и даже отмечает его белую сорочку и светлый джемпер и что узкий его синий галстук завязан узлом, про который Белла Абрамовна – непонятно, откуда она это знала, – однажды по какому-то случаю сказала, что он называется виндзорским.

– Здравствуйте, Вероника Францевна, – произнес Сергей Васильевич. – Благодарю вас.

Его голос был так спокоен, а взгляд так холоден и ясен, что и она почувствовала себя как-то спокойнее тоже. Во всяком случае, оказалось, что может смотреть ему в глаза без того обескураживающего трепета, который ощущала все время, пока шла по Захарьевской улице к Городскому саду.

– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – сказала Вероника. – За что же благодарите?

– За то, что вы пришли.

– Какое здесь будет представление? – спросила она, указывая на афишу.

«Зачем спрашиваю? – мелькнуло при этом у нее в голове. – Ведь мне это совершенно безразлично!»

– Представление будет завтра в парковом павильоне. – В его голосе по-прежнему не слышалось ни отзвука волнения. – Что-то в цирковом духе – жонглеры, вольтижеры и дрессированные собачки.

– А сегодня?

– Сегодня можно просто погулять в парке. Если вы окажете мне честь.

– По-моему, вы надо мной смеетесь, – вздохнула она. – Разговариваете как с паненкой во время мазурки под маменькиным приглядом.

– Нисколько. Не смеюсь, а трепещу перед вашей серьезностью.

– Господи, да с чего вы взяли! – воскликнула Вероника.

– Что вы серьезная барышня? Этого трудно не заметить. У вас даже волосы лежат на щеках каким-то весьма серьезным и гармоничным образом. Вот эти сети.

Сергей Васильевич поднял руку, и Веронике показалось, он сейчас коснется ее щеки, на которой пряди волос действительно переплетались, как сеть. Но он лишь взялся рукой за садовую решетку и спросил:

– Пойдемте?

Она кивнула и вошла в ворота.

Людей в выходной день в Городском саду было много, тем более что и погода стояла прекрасная. В глубине парка играл духовой оркестр, и его звуки усиливали ощущение беспечности, которое создавалось и ясностью ранневечернего света, и нежностью майской листвы, и разноцветными воздушными шариками, что гроздьями покачивались над аллеями в руках у торговцев, и всем-всем-всем, что составляло прелесть гуляния в Городском саду.

Вероника с удивлением поняла, что эти слова – прелесть гуляния – пришли ей сейчас в голову впервые. Хотя бывала она здесь, конечно, не раз – и Цейтлины часто брали ее с собой, когда совершали вечерний променад, и звали пройтись медсестры, с которыми она подружилась в городской больнице, где тоже помогала Лазарю Соломоновичу на приеме, и пациент один, инженер-железнодорожник, угощал ее здесь однажды мороженым… Но никогда еще она не чувствовала, гуляя, такого абсолютного, такого беспечного счастья, как сейчас, идя по аллее рядом с Сергеем Васильевичем. Притом что он был последний человек, с которым вообще могло связываться представление о беспечности.

– Как ваше здоровье? – спросила Вероника.

– Спасибо. Хорошо.

– Вам повезло, что легкое не было задето. И что Лазарь Соломонович так искусно сшил ткани. Иначе то поспешное исчезновение могло оказаться для вас роковым.

Вероника вспомнила, как рано утром, войдя в процедурную комнату, увидела не просто пустую, но еще и заправленную кровать, и как потемнело у нее в глазах оттого, что она решила, будто за те три часа, на которые, выполняя его пожелание, она уходила к себе в комнату спать, он умер и его уже свезли в морг.

– Обошлось благополучно, как видите, – сказал Сергей Васильевич.

– Теперь вижу.

А тогда Вероника выбежала из процедурной на подкашивающихся ногах, и Лазарь Соломонович, с которым она столкнулась в дверях, смог ее успокоить лишь тем, что за ночь пациент не умер точно, и раз ушел сам – а это, без сомнения, так, поскольку в дом никто ночью не входил, – значит, дела его не так уж плохи.

Что Артынов и теперь не считает нужным объясниться, рассердило Веронику. Идет рядом с невозмутимым видом, бросает ничего не значащие вежливые фразы! Будто полгода назад они и в самом деле расстались на балу после мазурки.

– Сергей Васильевич, – останавливаясь посередине аллеи, сказала она, – я, конечно, рада, что вы благополучны. Но должна была встретиться с вами не только для того, чтобы осведомиться о вашем здоровье.

– Слушаю вас.