Любовь насмерть

– А пончики-то есть у тебя? – спросил Коневский.

– Есть. Еще десять штук осталось. Хочешь?

– Да, и мне тоже штук пять, – поспешил вставить я, не зная еще аппетита моего поэта.

– И мне тоже пять!

– Отлично. Сейчас принесу.

Сашка выудил из кармана своих зеленых вечных штанов деньги и протянул мне:

– Вот, бери, без сдачи!

Занозов уехал, в бар начали прибывать посетители. Я не успевал наливать им коньяк и водку. До обеда оставалась пара часов, бар я открываю обычно в четыре часа, поэтому у меня не было закуски, разве что колбаса да сыр. Селедку собственного посола, которую я подавал обычно к водке, мне пришлось размораживать в микроволновке, а что поделать? В ход пошли лимоны, шоколад. Все обсуждали ночное убийство доктора и девушки. Я слушал и поражался тому, что был единственным человеком из всей компании, кто ни разу не видел у доктора Селиванова в доме девушку. Оказалось, что ее видели почти все, да только мало кто придавал этому значение. И только теперь, когда якобы «она» была убита, все с жаром вспоминали какие-то детали, связанные с ее пребыванием в доме доктора. Высказывались самые разные предположения. Большинство склонялось к тому, что это была любовница, которая навещала доктора время от времени и которую он скрывал. Некоторые предполагали, что к нему наведывались натурщицы, подрабатывающие у наших художников, дамы весьма легкомысленные и веселые, и что они были разные, и что никакой постоянной любовницы у него не было. Высказывались и мнения что это могла быть его дочь, почему бы и нет, ведь доктор был не так уж и молод.

Я продолжал разливать алкоголь, скармливать гостям все, что у меня в то время было из закусок, думая о том, что на втором этаже моего дома в спальне сидит девушка – большая любительница пончиков, тех самых, которыми кормил ее доктор Селиванов.

Алкоголь развязывал языки, но если раньше все эти разговоры, начинавшиеся с каких-то нейтральных тем, заканчивались политикой, то теперь они крутились вокруг женщин, их странностей и непредсказуемости. Появление в баре следователя, того самого, который ночью просыпался в процессе допросов, заставило всех словно протрезветь. И теперь все, притихнув, смотрели на него, как разбушевавшиеся ученики на появившегося учителя.

Он заказал водки и сел за отдельный столик возле окна. Это был высокий худощавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти в черной рубашке и джинсах. Короткие волосы его серебрились на продолговатом черепе. Я вспомнил его фамилию – Ракитин.

Он кивком подозвал меня к себе:

– Вас, кажется, зовут Марк?

Я кивнул, ставя перед ним пепельницу. На мой лесной бар запрет курения в общественных местах не распространялся, и я, забывшись, что передо мной сидит представитель закона, поставил перед ним пепельницу. К счастью, он даже обрадовался, сразу же достал пачку сигарет и закурил.

– Как звали девушку, которая жила у вашего доктора Селиванова? – спросил он тоном человека, уверенного в том, что все вокруг знают о том, что Селиванов жил не один.

– Да я вообще не в курсе, что у него кто-то живет. А что, эта девушка… Она действительно жила у него? Но никто из нас этого не знал! – Мне показалось, что я высказал общее мнение.

Мои потеплевшие посетители из вежливости пытались тихо разговаривать друг с другом, чтобы не создавалось впечатления, будто бы они хотят подслушать наш разговор со следователем.

– В его доме много женских вещей, и все они по размеру вполне подходят к убитой девушке. И вы говорите, что никто из вас не знал, что он живет с ней? Но разве это реально – скрывать девушку?

– Он был скромным человеком, может, она была замужем? – предположил я, радуясь тому обстоятельству, что и следователь пока что считает, что никакой другой девушки, кроме убитой, и в помине нет, и что если в доме доктора нашлись женские вещи, то почти стопроцентно они принадлежали как раз ей. – А иначе чего ему скрывать-то ее?

– А к вам та девушка не приходила? Это ведь вы обнаружили ее труп. Не узнали? Никогда прежде не видели ее? – Он повторял вопросы, которые задавал еще ночью, в лесу. – Могла бы, к примеру, прийти за хлебом. Мне сказали, что поскольку все магазины находятся далековато от вас, в деревне, то вы взяли на себя обязанность снабжать писателей хлебом.

– Не только писателей, но и художников. – Пусть и грубовато, я попытался перевести разговор на другую тему. – Здесь же не только литераторы живут, но и художники. Здесь тихо, красиво…

– Да это все понятно, – отмахнулся он от меня. – Я не о том. По какой еще причине, вы полагаете, Селиванов мог скрывать девушку?

– Да я ведь уже сказал, она могла быть замужем…

– А я думаю, что эта девушка могла иметь отношение к кому-то из ваших… – здесь он понизил голос, – посетителей, друзей-приятелей. – Он едва заметно качнул головой в сторону уныло сидящих за пустыми рюмками товарищей.

– Кто знает… Может, и так. Думаете, эта девушка могла бросить кого-то из них и перебраться к доктору? – Уж в эту версию я совершенно не верил, она казалась мне абсолютно абсурдной.

– Почему бы и нет? Во всяком случае, мы должны проверить все версии. Не знаю, возможно, вы все что-то скрываете, но вот по какой причине – пока не знаю.

Он допил свою водку и ушел. Меня же тотчас облепили мои товарищи, все хотели знать, о чем он спрашивал.

– Да это я должен вас спросить, почему вы, я имею в виду тех, кто видел у Селиванова девушку, ничего ему об этом не сказали.

Мнение было общим – никто не желал связываться со следствием, а потому все сделали вид, что никакой девушки не видели. Все очень дорожили своим спокойствием, а потому предпочли молчать. Тем более что о ней-то действительно никто и ничего не знал.

Я сказал, что у меня дела, и, сославшись на то, что всю ночь не спал и что я тоже живой человек и мне нужен покой, довольно-таки бесцеремонно попросил их уйти.

И только оставшись один, я понял, как же все-таки рисковал, позволив Ольге остаться у меня. Ведь рано или поздно и ее может кто-нибудь здесь увидеть.

Я прибрался, взял коробку с пончиками и поднялся наверх.

3

Ольгу я нашел в постели. Ее желание спать, я думаю, было вызвано нервным стрессом. Кроме того, ее организм просто не справлялся с обрушившимся на нее горем. Безусловно, думал я, она привязалась к доктору, к человеку, который, возможно, спас ее от смерти. От реальной смерти от пневмонии. Конечно, он, как и я, в первое время вынашивал план ее возвращения домой, к мужу, но раз он так не сделал, значит, на то были причины. Ее причины.

История, которая с ней приключилась до встречи с доктором, случалась со многими женщинами, и кто-то справлялся с ситуацией и находил в себе силы жить, Ольга же, привязавшись эмоционально к своему парню, Герману, со свойственными лишь подросткам (по моему мнению) максимализмом и молодой глупостью, решила, что с его исчезновением и ее собственная жизнь как бы не имеет смысл. Это разрушающее чувство, которое я для себя называю влюбленностью, поскольку любовь – чувство более глубокое и серьезное, начало разрушать и саму Ольгу. И доктор видел это и, оценив ее состояние, принял решение взять ее под свое крыло.

Да, безусловно, он мог бы вернуть ее мужу. Физически. Вот просто посадить в машину и привезти домой. Но, видимо, он предполагал также и тот факт, что, помимо того, что она стыдилась мужа из-за своей измены и предательства, он сам своим существованием как бы напоминал ей о Германе. Вот это было для нее больнее всего. Она хотела забыть декорации своей прошлой жизни и начать новую жизнь здесь, в нашем лесу, рядом с безобидным и очень добрым доктором Селивановым. И кто знает, сколько еще времени она прожила бы здесь, если бы не это ужасное убийство. Вернее даже, двойное убийство.

Кто знает, может, со временем Ольга полюбила бы Макса и даже вышла за него замуж, родила бы ему детей. Или же, окончательно придя в себя, вернулась бы к мужу. Не исключал я и того, что Макс успел тоже привязаться к девушке и даже влюбиться в нее. Он мужчина, и этим все сказано. Возможно даже, что между ними что-то и было, да разве теперь она признается мне в этом? Хотя ее горе было велико, оно накрыло ее с головой, и я, далеко не доктор, тоже не мог не беспокоиться по поводу ее душевного здоровья. Должно быть, сейчас, оставшись совсем одна, она просто не знала, как ей жить дальше. Если она невиновна в убийстве Макса, то все равно, довольно реально оценивая ситуацию, боится, что это преступление повесят на нее. Тем более что она сбежала с места преступления. К тому же, зацепив ее в связи с убийством Макса, следователь начнет распутывать и ее прошлое, возможно, выяснится, что она вообще считается погибшей. Начнут копать, и кто знает, что найдут…

Но как бы я ни симпатизировал моей незваной гостье и как бы ни сочувствовал ей, здравый рассудок меня еще тогда не покинул – я должен был увериться в том, что она мне не лжет. Хотя бы выяснить, та ли она, за кого себя выдает, или нет. А для этого я должен был отправиться в Москву и по возможности найти ее мужа. Уж как я буду с ним разговаривать, о чем говорить, я тогда понятия не имел. У меня есть друг, Фима Костров, частный детектив, который может решить множество проблем, начиная от розыска пропавших людей и заканчивая расследованием самых настоящих криминальных дел. В свое время, разочаровавшись в следственной системе, он ушел на вольные хлеба и, я знаю точно, очень хорошо справляется со своей работой, расследуя дела своих клиентов. Мы с ним давно не виделись, и я даже не был уверен, что он в Москве, все-таки было лето, и он мог отправиться куда-нибудь путешествовать. Поэтому решил сначала ему позвонить, договориться о встрече. Он очень обрадовался моему звонку и назначил мне время. Собираясь на встречу, я чувствовал себя настоящим предателем по отношению к Оле.

– Хотите навести обо мне справки? – спросила она меня как бы между прочим, откладывая книгу, которую читала. Она сидела на диване в гостиной и наблюдала с едва уловимой усмешкой за моими сборами, я очень долго не мог найти галстук. – Галстук-то зачем? Какой-то важный визит?

Мне стало не по себе. Я присел рядом с ней, взял ее за руку. Мне было ужасно стыдно, что я позволил себе сделать это на правах человека, от которого сейчас многое в ее жизни зависело. По сути, она была еще и моей пленницей! И я вот таким образом злоупотребил своим положением. А рука ее была на редкость нежной, шелковистой и холодной.

Я поднял голову и заглянул в ее глаза. Там, внутри них, еще два года тому назад бушевал пожар, и сердце ее билось так, что содрогалось все тело. Любовь сжигала ее, заставляя совершать какие-то безумные поступки, превращая в пепел ее отношения с мужем. И вот теперь она сидела передо мной такая остывшая, какая-то холодная, с потухшим взглядом, словно в ней уже давно все выгорело. Сможет ли она когда-нибудь еще полюбить? Остались ли в ней жизненные силы, чтобы справиться с горем и своими страхами теперь уже тюрьмы? Думаю, что нет. От нее, пожалуй, осталась лишь оболочка. Нежная и изящная.

– Мне надо посоветоваться с одним знающим человеком. – Я не стал ей лгать. – Объясню ему ситуацию, может, он подскажет, что тебе теперь надо делать, как быть. Но ты должна понять, что если тебя на этот раз кто-то заметит у меня, то будет еще хуже.

– Да уж куда хуже-то… – Она тяжело вздохнула.

Тоже верно. Но все равно надо было действовать.

– Ты сиди здесь и не выходи. Наверняка кто-нибудь притащится в бар, будет звонить. Сиди тихо, поняла?

– Это я умею. – Она слабо улыбнулась.

– Да… Ты можешь мне хотя бы назвать свою фамилию?

– Туманова.

Точно, Туманова, подумал я тогда. Сплошной туман, а не девушка. Я оставлял ее с тяжелым сердцем. Как маленького ребенка, который может случайно зажечь спички и устроить пожар или съесть стиральный порошок.

Мы встретились с Фимой в летнем кафе. Он еще больше поправился и выглядел вполне довольным жизнью человеком. Увидев его, я сразу вспомнил, что он не так давно женился. Так вот откуда это счастливое выражение лица и какая-то радость, которую он излучал. Я тоже был когда-то женат, но стопроцентно не выглядел таким умиротворенным, разве что в первые месяцы семейной жизни. И как же давно все это было… Сейчас моя жена живет с каким-то артистом и варит ему борщ. Об этом я прочел как-то в светской хронике.