Дневник Анны Франк

«Как вы разговариваете с Анной? В жизни ничего подобного не видела, меня в детстве не так воспитывали! Впрочем, и теперь нигде не встретишь таких отношений, разве только в вашем ультрасовременном семействе!»

Это был намек на мамины педагогические взгляды, о которых они часто спорят. При этом она вся покраснела как рак, а когда теряешь выдержку, то тебя всегда переспорят.

Мама спокойно, как всегда, хотела прекратить «дискуссию» и сказала: «Видите ли, фру ван Даан, я тоже считаю, что излишняя скромность вредна. Мой муж, Марго и Петер в самом деле чересчур скромны, но ваш муж и вы, Анна и я, мы хоть не совсем лишены скромности, но нам пальца в рот не клади!»

«Но я-то очень скромна, фру Франк! Как вы можете называть меня нескромной?»

Мама: «Нет, я не говорю, что вы совершенно лишены скромности, но и нельзя вас назвать чересчур скромным человеком…»

Фру ван Даан: «Интересно, когда же это я вела себя нескромно? Если бы я тут о себе не заботилась, я бы, наверно, умерла с голоду. Да, я не уступаю вашему мужу, скромности у меня не меньше!»

При этом самовосхвалении мама не могла удержаться от смеха, а эта «бедняжка» так рассердилась, что уже не могла остановиться и все говорила, говорила, потом потеряла нить, запуталась в собственном красноречии, обиженно встала и собралась уходить. Но вдруг посмотрела в мою сторону. К несчастью, когда она повернулась ко мне спиной, я насмешливо и соболезнующе покачала головой, скорее нечаянно, чем нарочно. Она не ушла, разоралась противно и грубо, как старая толстая торговка! Смотреть на нее было сплошное удовольствие! Если бы я умела рисовать, я бы ее увековечила, эту смешную, ничтожную особу!

Могу тебе сказать одно: если хочешь как следует узнать человека, надо хоть раз с ним поссориться. Тогда только и можно судить о нем.

Анна.

Вторник, 29 сентября 1942 г.

Милая Китти!

У нас всегда найдется о чем рассказать. Так как тут нет ванны, мы моемся в корыте, а в конторе (я так называю весь нижний этаж) есть горячая вода, и мы, все семеро, ходим туда по очереди. Все мы люди разные, и так как один стесняется больше, чем другой, то каждый выбирает себе место для мытья по своему вкусу. Петер моется на кухне, хотя там стеклянные двери. До мытья он всем сообщает о своем намерении и просит полчаса не входить на кухню. Его отец моется у себя наверху. Он не считает за труд тащить наверх горячую воду, лишь бы удобно устроиться в своей комнате. Фру ван Даан еще ни разу не купалась. Она сначала хочет выяснить, какое место окажется самым удобным. Папа моется в кабинете, мама – на кухне, за печкой. Мы с Марго выбрали большую контору – там у нас «ванная». По субботам к вечеру там опускают темные шторы и мы моемся в полутьме. Одна из нас моется, а другая в это время смотрит сквозь щелку на улицу, и мы часто хохочем над ужимками прохожих. Но с прошлой недели мне эта «ванная» перестала нравиться и я начала искать более комфортабельное помещение. Петеру пришла в голову блестящая мысль: он предложил мне взять все купальные принадлежности и запереться в большой уборной нижнего этажа – она примыкает к конторе. Там я могу закрыться, включить свет и сама вылить воду после мытья. Сегодня я обновила свою «ванную» и очень довольна.

Вчера в дом пришел водопроводчик, чтобы утеплить трубы в нижнем коридоре, они ведут к нашему водопроводу и в нашу уборную. Это было необходимо, чтобы трубы не замерзли, если зима окажется холодной. Посещение это не из приятных. Нельзя было не только брать воду, но и пользоваться уборной. Может быть, неприлично рассказывать тебе, как мы устроились? Но я не такая уж стеснительная, чтобы молчать о таких вещах. Мы с папой заранее все обдумали и припасли для всех баночки. Теперь мы ими воспользовались и, как это ни плохо, оставили стоять в углу. Но это еще что – гораздо труднее сидеть целый день молча, не раскрывая рта. Особенно для такой трещотки, как я, это невыносимо трудно. Мы и так всегда разговариваем шепотом. Но совсем молчать и весь день сидеть неподвижно, боясь пошелохнуться, еще во сто раз хуже! Мой задик совсем онемел, я его так отсидела, что потом он болел три дня!

Вечером делала гимнастику – помогло!

Анна.

Четверг, 1 октября 1942 г.

Милая Китти!

Вчера я страшно перепугалась. В восемь часов раздался звонок, и я вообразила самое ужасное – ты понимаешь, о чем я говорю. Но все стали уверять меня, что это уличные мальчишки, и я постепенно успокоилась.

Дни проходят спокойно. Внизу, на кухне, работает г-н Левен, он фармацевт и ставит химические опыты для фирмы. Он знает весь дом, и мы иногда боимся, как бы ему не пришло в голову пойти в прежнюю лабораторию. Мы ведем себя страшно тихо. Кто бы мог сказать три месяца назад, что Анна, эта непоседа, будет подолгу сидеть не двигаясь и молчать как рыба?

29-го был день рождения фру ван Даан. Отпраздновали скромно. Ей подарили цветы, разные мелочи и к обеду кое-что добавили. У них дома обычай – муж всегда дарит ей красные гвоздики. Кстати, о фру ван Даан: меня дико злят ее вечные попытки заигрывать с моим папой. Она всегда норовит погладить его по щеке или по голове, нарочно выставляет свои «хорошенькие» ножки, пытается острить, вообще при всяком удобном случае привлекать внимание Пима. Но Пиму она вовсе не кажется ни хорошенькой, ни милой, и он равнодушен к ее заигрываниям. Я ничуть не ревную, просто мне это невыносимо. Я ей и в лицо сказала, что мама небось не кокетничает с ее мужем.

Петер иногда бывает очень забавный. У нас есть общая страсть, и нам бывает превесело: мы оба любим всякие переодевания. Вчера он нарядился в платье своей матери, которое его обтягивало, на голове у него красовалась дамская шляпка. А я надела его костюм и фуражку.

Взрослые смеялись до упаду, и нам тоже было ужасно весело.

Элли купила мне и Марго юбки в универмаге, материал очень плохой и дорого. Но зато нас ожидает очень приятное занятие: она подписалась на заочные курсы стенографии для меня, Марго и Петера. К будущему году мы будем блестяще знать стенографию. Неплохо знать такую «тайнопись»!

Анна.

Суббота, 3 октября 1942 г.

Милая Китти!

Вчера опять разыгрался жуткий скандал. Мама рассказала папочке все мои прегрешения – и в страшно преувеличенном виде. Она плакала, я, конечно, тоже ревела, и у меня отчаянно разболелась голова. А папе я сказала, что люблю его больше всех. Пим говорит, что потом все изменится, но я не верю. Мне приходится делать усилия, чтобы спокойно разговаривать с мамой. Отец хочет, чтобы я за ней ухаживала, когда она плохо себя чувствует, а я все равно ничего не делаю.

Прилежно занимаюсь французским и читаю «Прекрасную нивернезку»[5 - Роман французского писателя А. Додэ.].

Анна.

Пятница, 9 октября 1942 г.

Милая Китти!

Сегодня у меня очень печальные и тяжелые вести. Многих евреев – наших друзей и знакомых арестовали. Гестапо обходится с ними ужасно. Их грузят в теплушки и отправляют в еврейский концлагерь Вестерборк. Это – страшное место. На тысячи человек не хватает ни умывалок, ни уборных. Говорят, что в бараках все спят вповалку: мужчины, женщины, дети. Убежать невозможно. Заключенных из лагеря сразу узнают по бритым головам, а многих и по типично еврейской внешности.

Если уж тут, в Голландии, так страшно, то какой ужас ждет их там, куда их высылают! Английское радио передает, что их ждут газовые камеры, и, может быть, это еще самый быстрый способ уничтожения. Мип рассказывает ужасные случаи, она сама в страшном волнении. Недавно ночью на пороге у Мип сидела хромая старуха. Она ждала машину гестапо, которая собирает всех подряд. Старуха дрожала от страха. Зенитки гремели, лучи прожекторов шарили в темноте, эхо от грохота английских самолетов перекатывалось среди домов. Но Мип не решалась взять старуху к себе. Немцы за это карают очень сурово.

Элли тоже стала тихой и грустной. Ее друга отправили в Германию на принудительные работы. Она боится, чтобы его не убило при бомбежке. Английские летчики сбрасывают тонны бомб. Я считаю, что дурацкие шутки, вроде: «Ну, вся тонна на него не свалится!» или «Одной бомбы тоже хватит!» – очень бестактны и глупы. И не только Дирк попал в беду, далеко нет. Каждый день увозят молодежь на принудительные работы. Некоторым удается удрать по дороге или скрыться заранее, но таких очень мало.

Моя печальная повесть еще не кончена. Знаешь ли ты, что такое заложники? Тут немцы придумали самую утонченную пытку. Это страшнее всего. Хватают без разбора ни в чем не повинных людей и держат в тюрьме. Если где-нибудь обнаруживают «саботаж» и виновника не находят, то имеется повод расстрелять нескольких заложников. И потом в газетах появляются предостережения. Что за народ эти немцы! И я тоже когда-то принадлежала к ним. Но Гитлер давно объявил нас лишенными гражданства. Да, большей вражды, чем между такими немцами и евреями, нигде на свете нет!

Анна.

Пятница, 16 октября 1942 г.

Милая Китти!

У меня очень много дел. Только что перевела главу из «Прекрасной нивернезки» и выписала все незнакомые слова, потом решила труднейшую задачу и выучила три страницы французской грамматики. Задач я не люблю и часто откладываю их. Но папа тоже решает задачи с трудом, иногда у меня даже получается лучше, чем у него, но вообще мы оба не умеем их решать и приходится звать на помощь Марго. Зато по стенографии я успела больше всех. Вчера дочитала «Завоевателей», очень хорошая книжка, но не сравнить с «Юп-тер-Хель». Я тебе уже говорила, что считаю Цисси фон Марксвельд блестящей писательницей. Мои дети обязательно должны будут прочесть все ее книжки. Папа дал мне пьесы Кернера: «Кузен из Бремена», «Гувернантку», «Зеленое домино». Хороший писатель.

Мама, Марго и я опять живем дружно, и, по-моему, это самое лучшее. Вчера вечером Марго лежала со мной на кровати. Нам было ужасно тесно, но зато так уютнее. Она спросила – можно ли ей прочесть мой дневник. Я сказала: «Некоторые места можно», а потом спросила про ее дневник. Она обещала мне его дать. Потом разговаривали о будущем, и я спросила, кем она хочет быть. Но она держит это в полной тайне. Я-то слыхала, что она хочет стать учительницей, и, кажется, так оно и есть. Впрочем, не буду выпытывать.

Сегодня утром я прогнала Петера с его кровати и разлеглась на ней. Он рассвирепел, а я и внимания не обратила. В сущности он мог бы быть со мной любезнее: я ему еще вчера вечером дала яблоко.

Я спросила Марго, считает ли она меня некрасивой, и она сказала, что я смешная, но у меня красивые глаза. Не очень-то определенный ответ, как по-твоему?

Ну, до следующего раза!

Анна.

Вторник, 20 октября 1942 г.

Милая Китти!

Нас опять так напугали, что у меня еще дрожат руки, хотя прошло уже два часа. В доме есть пять огнетушителей «Минимакс». Нас никто не предупредил, что их придут заряжать. И мы, конечно, вели себя не очень осторожно, пока я вдруг не услышала стук молотка в прихожей. Я думала, что это плотник, и сказала Элли, которая обедала с нами наверху, что ей сейчас нельзя идти вниз. Мы с отцом стали поочередно слушать у дверей, когда этот человек уйдет. После того как он поработал с четверть часа, он, как нам показалось, положил инструменты на шкаф и постучал в нашу дверь. Мы оба побелели. Неужели он что-нибудь заметил и решил проверить, что там скрывается? Кажется, так оно и было, потому что к нам все время стучали, дергали дверь, трясли ее и толкали. Я чуть не упала в обморок при одной мысли, что чужой человек вдруг откроет наше замечательное убежище, и мне казалось, что прошел целый век, пока я не услышала голос Коопхойса: «Откройте же, это я!»

Мы сразу открыли. Оказывается, крюк, на который двери запираются изнутри и который посвященные могут открыть и снаружи, зацепился за что-то, и поэтому нас не могли вовремя предупредить о приходе рабочего. Теперь он уже ушел. Но когда Коопхойс хотел зайти за Элли, он не смог открыть вертящуюся дверь и потому так стучал и грохотал. У меня с сердца свалилась гигантская тяжесть! Я представляла себе человека, который вот-вот к нам ворвется, и он все рос, рос и становился непобедимым великаном. Что и говорить, нам повезло: на этот раз все обошлось!

В понедельник было страшно весело. Мип и Хенк ночевали у нас. Мы с Марго на эту ночь «переселились» к папе с мамой, а наши друзья спали у нас в комнатке. Обед удался на славу. Конечно, и тут не обошлось без происшествий. В папиной настольной лампе произошло короткое замыкание, и мы вдруг очутились в темноте. Электрический счетчик, в который вворачивают предохранители, висит в самой глубине склада, и копаться там без света – сомнительное удовольствие. Но, к счастью, нам повезло и за десять минут повреждение было исправлено. Можно было потушить нашу иллюминацию. Утром мы встали рано. Хенку надо было уходить в половине девятого, а нам хотелось спокойно позавтракать. Лило как из ведра, и Мип радовалась, что ей в такую погоду не надо выходить из дому. После того как мы с папой все убрали, я засела зубрить французские глаголы. Потом я читала «Леса поют вечно», чудная книжка, жаль, что я ее скоро кончу.

Через недельку Элли тоже останется у нас ночевать!