Дневник Анны Франк

Анна.

Четверг, 29 октября 1942 г.

Милая Китти!

Я очень беспокоюсь. Отец заболел. У него высокая температура и красная сыпь, как при кори. Представь себе, мы даже доктора вызвать не можем! Мама заставила его хорошенько пропотеть. Может быть, температура упадет.

Вчера Мип рассказывала, что квартира ван Даанов разграблена немцами. Мы еще ничего не говорили фру ван Даан. В последнее время она ужасно нервничает, а нам совершенно неинтересно часами слушать про роскошный сервиз и дорогую мебель, которая осталась в квартире. Нам ведь тоже пришлось оставить дома все хорошее. Тут жалобы не помогут.

Мне теперь позволяют читать некоторые книги для взрослых, и я сейчас взяла Нико ван Сухтелена «Юность Евы». В сущности, большой разницы между этой книгой и книгами для девочек я не вижу. Конечно, в этой книге иногда женщины продают себя незнакомым мужчинам и за это получают массу денег. Я бы умерла от стыда перед чужим мужчиной. Потом там сказано, что у Евы началось «нездоровье». Мне ужасно хочется, чтобы и у меня началось, я знаю, как это важно.

Отец вытащил из шкафа драмы Шиллера и Гёте и будет нам читать вслух каждый вечер. Мы начали с «Дон-Карлоса». Добрый пример папы заставил маму вручить мне молитвенник. Я из приличия немного почитала. Все это звучит довольно красиво, но мне ничего не дает. И зачем она хочет насильно сделать меня религиозной?

Завтра в первый раз затопят печь. Наверно, будем сидеть в дыму. Камин давным-давно не чищен.

Анна.

Подвижная книжная полка, маскировавшая вход в заднюю половину дома

Повернутая полка, открывавшая лестницу в убежище

Суббота, 7 ноября 1942 г.

Милая Китти!

Мама страшно нервничает, и для меня это опасный подводный камень. Случайно ли, что мои родители никогда не бранят Марго, а все валят на мою голову? Вчера, например, Марго читала книгу с чудесными иллюстрациями. Она поднялась наверх и отложила книгу, чтобы потом опять взяться за чтение. Так как мне делать было нечего, я взяла книгу посмотреть картинки. Она вернулась, увидела «свою» книжку у меня в руках, нахмурилась и стала отнимать книгу. А мне хотелось еще немножко посмотреть. Марго рассердилась, и мама сказала: «Книгу читает Марго, отдай ей сейчас же!» Пришел отец, ничего не зная, он тоже решил, что Марго обижают, и сказал: «Посмотрел бы я на тебя, если бы Марго захватила твою книжку!»

Я тут же уступила, отдала книгу и вышла из комнаты – они решили, что я обиделась. Но я не обиделась и не рассердилась, а просто мне стало очень грустно.

Не справедливо, что отец, не узнав, в чем дело, вмешался. Я сама отдала бы книгу Марго во сто раз скорей, если бы родители не вмешались и не стали бы сразу на сторону Марго. Вполне понятно, что за нее заступилась мама. Они всегда стоят друг за дружку. Я так к этому привыкла, что не обращаю внимания, когда мама меня пилит или Марго раздражается. Я их люблю, просто потому что они мама и Марго.

Папа – дело другое. Когда он ставит Марго в пример мне, хвалит все, что она делает, и нежен с ней, у меня внутри что-то ноет. Потому что папа для меня – все на свете! Он мой идеал, я люблю его больше всех! Он сам не сознает, что к Марго он относится не так, как ко мне. Для него Марго – самая умная, самая красивая, самая лучшая. Но я тоже имею право на серьезное отношение. В семье считается, что я ломака и бездельница, и мне всегда вдвойне горько: из-за того, что меня все попрекают, и еще больше оттого, что я не справляюсь с собой. Не нужны мне поверхностные проявления нежности, не нужны и так называемые «душевные разговоры». Я жду от отца того, чего он мне дать не может. Нет, я не ревную его к Марго, не нужна мне ни ее красота, ни ее ум. Я хочу одного: чтобы отец любил меня по-настоящему, глубоко, не только как своего ребенка, но и как человека, как меня, Анну.

Я цепляюсь за папу, потому что он один еще поддерживает во мне любовь к семье. Он не понимает, что мне необходимо иногда высказать ему все про маму. Он не хочет слушать о маминых недостатках, избегает всяких разговоров на эту тему. А мне часто невыносимо мамино отношение. Иногда я не могу удержаться и упрекаю ее за пренебрежительное высокомерие, за насмешливость, жестокость. И вовсе я не всегда виновата в наших ссорах.

Вообще я во всем полная противоположность маме, оттого у нас вечно столкновения. Я не берусь судить о ее характере, тут я не судья. Я смотрю на нее только как на мать. Но для меня она не такая мать, какая мне нужна. Приходится быть матерью самой себе. Я совсем от них отделилась, иду своим путем. И, кто знает, куда он меня заведет? Мысленно я представляю себе идеальную мать и жену, но в той, которую я должна называть «матерью», я не вижу ни малейшего сходства с этим идеалом.

Я стараюсь не обращать внимания на мамины недостатки, видеть в ней только одно хорошее и развивать в себе то, чего лишена мама. Но это не всегда удается; и хуже всего, что ни папа, ни мама не хотят понять, чего мне не хватает в жизни, и я за это на них очень обижаюсь. Неужели родители никак не могут справедливо относиться к своим детям?

Иногда я думаю: может быть, бог меня испытывает? Мне надо работать над собой без всякого примера и без всякой помощи, но зато я стану сильной и стойкой.

Кто будет читать когда-нибудь эти письма, кроме меня самой? Кто мне поможет? Мне так нужна помощь, так нужно сочувствие. Часто я падаю духом и никак не могу быть такой, как хочу. Я сознаю это, я каждый день стараюсь начать все снова, исправиться.

Но ко мне так несправедливы! Сегодня меня считают взрослой и мне все можно знать, а на следующий день оказывается, что Анна еще дурочка, младенец, воображает, что все вычитала из книжек, а сама ничего не понимает. Но я не ребенок и не кукла, с которой можно забавляться. У меня свои идеалы, свои мысли и планы, хотя я их еще не умею выразить словами. Во мне подымается столько сомнений, особенно вечером, когда я одна, а иногда и днем, при всех этих людях, с которыми я заперта, – как они мне надоели! Как надоело, что они не понимают ни моих трудностей, ни меня. И в конце концов я всегда возвращаюсь к своему дневнику. С этого я начинаю, этим кончаю. Китти всегда терпеливо слушает, и я обещаю ей выдержать до конца, справиться со своим горем и найти свою дорогу. Но как бы мне хотелось чего-то добиться, как хочется, чтобы любящая рука меня поддержала и приласкала…

Не осуждай меня! Пойми пожалуйста, что иногда терпение лопается!

Анна.

Понедельник, 9 ноября 1942 г.

Милая Китти!

Вчера был день рождения Петера. Он получил хорошие подарки, среди них очень интересную игру, электрическую бритву и зажигалку, не потому, что он курит, а потому, что это шикарно!

Но самый большой сюрприз нам приготовил г-н ван Даан, сообщив, что англичане высадились в Тунисе, Касабланке, Алжире и Оране!

– Это начало конца! – сказали все.

Но Черчилль, английский премьер-министр, который, наверно, слышал такое же мнение и у себя в Англии, сказал в своей речи:

«Эта высадка чрезвычайно важна, но пусть не думают, что это начало конца. Скорее это конец начала».

Это большая разница, правда? Но все же есть основания надеяться. Огромный русский город Сталинград немцы осаждают уже три месяца, а взять никак не могут.

Возвращаюсь к будничным делам. Когда рассказываешь о нашем убежище, надо хоть раз упомянуть о том, как нас снабжают продуктами. Имей в виду, что наши «верхние» – настоящие обжоры. Хлеб нам поставляет очень славный булочник, знакомый Коопхойса. Конечно, мы получаем меньше, чем прежде, но все же достаточно. Продовольственные карточки нам покупают на черном рынке. Цены на них растут. Сначала платили 27 гульденов, а теперь – 33! За такой клочок бумажки!!!

Чтобы в доме был хоть какой-то запас, кроме консервов, мы купили 270 фунтов сушеного гороху и фасоли, которые висят в мешках в коридоре у самой двери. Но от тяжести на мешках разошлись швы, и было решено этот зимний запас перенести на чердак. Петеру поручили перетащить мешки. Пять из шести мешков благополучно очутились наверху, и Петер как раз взялся за шестой, как вдруг распоролся нижний шов, и ливень, нет, град коричневой фасоли обрушился на лестницу. Внизу в конторе подумали, что старый дом обвалился у них над головой. К счастью, там не было посторонних. Петер перепугался насмерть, но тут же стал оглушительно хохотать, когда увидел меня на нижней ступеньке, всю засыпанную фасолью, – я стояла по щиколотку в фасоли!

Мы стали собирать фасоль, но она такая мелкая и скользкая, что все время проскакивает сквозь пальцы и закатывается во всякие щели и дыры. Теперь всякий, кто проходит по лестнице, всегда подбирает фасолины и относит их наверх, к фру ван Даан.

Чуть не забыла самое главное: папа выздоровел!

Анна.

Постскриптум. Только что по радио передали, что Алжир взят. Марокко, Касабланка и Оран тоже вот уже несколько дней в руках англичан. Скоро должны взять и Тунис.

Вторник, 10 ноября 1942 г.

Милая Китти!

Потрясающая новость! Мы должны принять восьмого «подпольного жителя». Мы часто думали, что тут хватит места и еды еще на одного человека. Нам только не хотелось нагружать Кралера и Коопхойса. Но когда стали все больше и больше рассказывать про ужасные преследования евреев, отец попробовал узнать мнение наших друзей, и они сказали, что это великолепная мысль. «Что семь, что восемь человек – опасность та же», – сказали они и были правы. Тогда мы стали обсуждать, какой из наших одиноких знакомых подойдет к нашему «подпольному» семейству. Найти такого оказалось нетрудно. После того как отец отвел все предложения ван Даанов взять кого-нибудь из их родственников, мы выбрали нашего знакомого, зубного врача, по имени Альберт Дуссель. Его жена уже за границей. Говорят, что он хороший человек, а нам и ван Даанам он очень приятен. Так как Мип хорошо его знает, все устраивается отлично. Когда он приедет, он будет спать у меня в комнате вместо Марго, а она перекочует со своей раскладушкой в комнату родителей.

Анна.

Четверг, 12 ноября 1942

Милая Китти!

Дуссель был просто счастлив, когда Мип ему передала, что нашла для него убежище. Она посоветовала ему прийти к нам как можно раньше, лучше всего послезавтра. Но он не решался, сказал, что ему надо еще привести в порядок свою картотеку, принять двух пациентов и закончить все расчеты. Сегодня утром Мип нам об этом рассказала. Мы считали, что правильнее не затягивать. Вся эта подготовка только потребует объяснений с разными людьми, которым вообще лучше ничего не знать. Мип старалась уговорить этого Дусселя переехать в субботу. Он отказался и приедет только в понедельник. Смешно, что он сразу не ухватился за такое предложение. Вот если его заберут на улице, он не сможет ни картотеку приводить в порядок, ни расчеты заканчивать, ни пациентов принимать. Я считаю, что папа напрасно ему уступил. Других новостей пока нет.

Анна.

Вторник, 17 ноября 1942 г.

Милая Китти!

Дуссель тут. Все сошло благополучно. Мип велела ему прийти к почтамту. Он явился точно. Коопхойс, знавший его в лицо, подошел к нему и сказал, что тот господин, к которому его якобы позвали, приедет позже, а пока что Дусселю придется подождать в конторе у Мип. Коопхойс уехал на трамвае, Дуссель пошел пешком и в половине двенадцатого был уже в конторе. Ему пришлось снять пальто, чтобы не увидели желтую звезду, и ждать в кабинете у Коопхойса, пока не уйдет уборщица. Об этом он, конечно, не знал. Потом Мип увела Дусселя наверх под предлогом, что в кабинете начнется совещание. Перед глазами ошалевшего Дусселя открылась вертящаяся дверь, и они с Мип проскользнули туда.