Марфа

Мы, люди, такие разные, а ведь тоже порой в один голос поем.

Поднимаюсь в дом, собираться пора. Старый холодильник с раскрытой дверцей гремит, роняя лед.

И люди чаще сперва ударятся, а потом оттаивают.

Грохнул большим куском льда и на время притих холодильник. Только слышна капель – размеренно, гулко.

Вот без слез не оттаять и нам.

Иду набрать воды. Мы воду цедим сквозь сито. Крепим его на ведро, сверху шланг. А из шланга летят в сито наросшие за жару водоросли, что в темноте под домом бурно разрослись, а теперь сорваны с мест гонимой насосом водой.

Вот так, когда иным наполняешься, не забудь процедить.

Откуда у мудрецов их мудрость? От лишений? От таланта? Или просто от неведомого устройства, которое подключает человека к чему-то, о чем нам только гадать?

Вернусь и буду рассказывать, как мы тут жили. Придет ко мне кто-то, кто не был в этих краях, или кто побыл с нами, но коротко. Спросит:

– Почему когда ты рассказываешь свои сказки, то не называешь ничьих имен?

– Чтобы ты сам дал героям свои имена.

– И чтобы я мог придумать, какие они, ты не говоришь об одежде и цвете волос?

Собрать все, что знает живущий, затем все, к чему он стремится, и думать, и стоить догадки. Может, тогда сможем понять, что же такое он, человек?

– А если я буду кому-то пересказывать твои сказки, могу я сказать, кто ты?

Я размышляю. Там, где правят желания, даже самые искренние из них, вряд ли к мудрости подключишься. Она скрывает себя от тех, кто хочет кем-то казаться. Но если это неважно, и если внешняя жажда не выше желания истин, тогда мы имеем шанс. Все же мудрость я вижу безликой. Собранной из множества лиц.

– Можешь представить путника? Увидеть, как он идет по дороге, что-то, наверно, в руках держит. И, может быть, с дальней стороны реки ему машет Старец, счастливой жизни желает…

– Старец с согнутой спиной?

– Бог знает, как выглядел Старец. Ты сумел представить героя?

Кивнет, глядя перед собой размытым взглядом, и я тоже ему кивну, соглашаясь. Отвечу:

– Таков он и есть.

– Вы дела-то на закате не начинайте. А то погубите дело-то.

– Какое там начало, когда отпуск кончается.

– А как ваш кот в городе живет? Не просится?

– В городе он не знает, что можно на улицу выходить.

– Вот бы и нам иногда так.

У соседей напротив злобная собака на цепи. Закатывается лаем, кто бы ни прошел мимо. Но приехали отдыхающие и выпустили своего пса – крупного тихохода породы мне неизвестной. Пес огромен, а хвост у него таков, каким был бы у этих размеров зайца, только цвет зимний. Идет пес, ноги как у коня, голову несет, будто она не на мощной шее, а на бушприте в штиль.

Цепная собака заливалась лаем, а как увидела приезжего пса, так сразу поняла, что лучше молчать. Но и того мало – завалилась на спину. И вот жители дивятся, такая лютая собака, а поди ж ты.

– И зачем оно надо?

– А когда не знаешь, что бывает, так и душа не рвется.

Пес лежачую обнюхал, завис над ней, а она и глаза закрыла, решила, что смерть пришла. Только он хвостом заячьим помахал и на конских ногах унес голову корабельную. Не могла природа такого создать. По всему гибрид.

– Разве мы не все так живем, чтобы еще просить?

– Вы-то нет, у вас, в городах, все что хошь.

– Так я не про города.

Цепная собака, не смотрела, а чуяла. Только пес повернул уходить, сразу давай пузо скрывать. Ушел, она свернулась калачиком, в три раза уменьшилась. Лежит и виной мучается.

– И правда. Ведь не знаем же ничего.

– Никто.

Как прожили месяц, не ходили ни по грибы, ни по ягоды.

Помню, был год грибной, ведра белых приносили люди, солили, сушили, варили, жарили. Белых тогда ветер по всему краю разнес, где не грибные места, и там проросли.

Я нашла два подберезовика у дома. Два подберезовика и три волнушки. Срезать не стала. Волнушки надо вымачивать, а двух подберезовиков и на суп не хватит.

Помню, только погрустила, а ко мне идут. И белыми делятся, так много белых было в том году, что угощали и ими.

Вот и теперь соседи пришли, в который раз принесли дары.

– Вам в дорожку. На зиму. Нас вспоминайте, когда кушать будете.

– Хозяин, хозяин! – зовут мужа моего.– Зря ты водку не пьешь, сейчас бы твой отъезд отпраздновали. Бери хоть банки, не донесет хозяйка твоя.

Август обещают теплым, а каким был июль?

Обхожу участок. Улыбаюсь облепихе, киваю двухголовой вишне, глажу листочки малины. Кончиками пальцев касаюсь зеленой еще ежевики. Каменная пока. А уедем, выйдет солнышко и созреет она ребятишкам на радость.

– Не пропустите ягоды, через пару недель их надо снять, – киваю через забор.

– Да уж не упустим, не упустим.

Крот подрыл черноплодный куст. Несколько норок вокруг как будто пробил перфоратором. Зову мужа, показываю.

– И что? Предлагаешь залатать дыры? А кто говорил, что черноплодку девать некуда?

– Я говорил, – шутя отвечаю, – я и сейчас скажу.