Жертва Венеры

– Ах ты срамница! – Кухарка замахнулась на неё полотенцем. – Зенки твои бесстыжие! Гулява! Охальница! Вот я барыне про твои шашни доложу!

Маша искоса глянула на Фроську: третьего дня она видела, как та кралась под утро из Митиного чуланчика к себе в людскую.

Хлопнула дверь, на поварню ураганом ворвалась растрёпанная Катька.

– Чего носишься, оглашенная?! – напустилась на неё Ульяша. – Вся опара осядет!

Но Катерина не обратила на кухарку внимания:

– Маруська, иди скорее! Чего скажу! – Она ухватила Машу за руку и потащила к двери. – Скорее!

Вихрем через сени Катька втащила сестру в девичью опочивальню и плюхнулась на сундук возле стены:

– Ой, что сейчас скажу! Батюшка с матушкой решили твою помолвку отменить!

– Как?! – Маша вытаращила глаза.

– А вот так! За тебя нынче князь посватался! Важный такой, на голове парик, здоровенный, будто стог. «Ну-ка, голубушка, доложи хозяину, что его желает видеть князь Порецкий!»

Катька скорчила забавную рожицу, оттопырила нижнюю губу и свела к переносице глаза. Но Маше было не до смеха. Чувствуя, как леденеет спина, она схватила сестрёнку за руку:

– Откуда ты взяла?

– Да мы с Дунькой и Парашкой сами слыхали, подкрались к двери и в щёлочку подглядывали. Батюшка сперва заартачился: нельзя, говорит, она уж обручена с господином Ладыженским, а как тот пообещал, что Парашке с Дунькой приданое справит и замуж их пристроить поможет, так матушка батюшке в ноги упала. Он и отступился. Так что ты нынче князева невеста!

***

На пороге большой горницы Маша остановилась, чтобы перевести дыхание – сердце колотилось в рёбра, точно птица в прутья клетки.

Матушка с шитьём на коленях, близоруко сощурив глаза, вдевала нитку в иголку. Отец сидел на низкой лавке возле печи. В руках он держал старенький штуцер, а по полу у его ног лежали на куске мешковины двухвостая ременная плеть и пара ножей с костяными ручками – должно быть, собирался поутру на охоту.

Маша нашла глазами образ Богородицы в красном углу, быстро перекрестилась. Из тьмы времён глядели грустные всепрощающие глаза. Шевельнулось воспоминание – именно этим образом отец благословлял их с Фёдором чуть больше месяца назад. Мысль придала храбрости, и Маша решительно шагнула внутрь.

Отец не обратил на неё внимания, а матушка оторвалась от рукоделья и посмотрела вопросительно. Во взгляде читалась усталость.

Маша глубоко вдохнула, как перед прыжком в Крещенскую купель, и подошла к отцу.

– Батюшка, – голос пискнул, как придушенная мышь, – а верно ли девки говорят, что вы Фёдору Романовичу от дома отказали?

Отец воззрился на неё с таким изумлением, словно с ним неожиданно заговорил дворовый кобель Волчок.

Нянька когда-то рассказывала сказку про страшное чудище, которому нельзя смотреть в глаза: кто взглянет, враз обратится в камень. Маша смотрела на отца, чувствуя, как каменеют мышцы и отказывается шевелиться язык.

Отец молчал, только вперил в неё тяжёлый, как могильная плита, взгляд, и Маша поняла, что разговаривать с ней он не станет. За спиной ахнула матушка, но Маша продолжала стоять перед отцом. Дышала часто, мелко, как собака на жаре.

В безмолвии минула вечность, наконец, Платон Михалыч нехотя процедил:

– Это дело родительское. До тебя не касаемо.

Глаза от напряжения слезились, но отчего-то Маше казалось, что, если она отведёт их хоть на миг, отец вышвырнет её за дверь, как приблудную собачонку, и больше не скажет ни слова. Леденея от собственного безумия, она упрямо произнесла:

– Касаемо. Фёдор Романович – мой жених.

Отец нахмурился.

– Уже нет.

Маша стиснула холодные, влажные ладони. Она задыхалась, словно бежала бегом, и каждое слово приходилось выталкивать из себя с усилием:

– Как же это, батюшка? Мы ведь перед алтарём стояли, я ему обручённая невеста.

На лице отца заходили желваки. Он грохнул прикладом штуцера об пол и поднялся.

– Ты, девка, взбесилась нешто? Чего стоишь, глаза распялила? Ну-ка поди вон! Как я решил, так и будет!

Говорят, страшно бывает, только пока есть надежда на спасение. Когда понимаешь, что обречён, страх пропадает. Чувствуя себя мышью, наступающей на кота, Маша шагнула отцу наперерез:

– Вы же Фёдору Романычу слово давали! А теперь что же? Назад его забрали? Так даже купцы хорошие не поступают, а вы дворянин!

Лицо отца сделалось свекольным.

– Ах ты паскудница! Учить меня вздумала?! Я тебе живо язык укорочу!

Он подхватил с пола охотничью плеть, и в следующее мгновение на плечи Маши обрушился град ударов. Закричала матушка, от боли перехватило дух, и Маша упала к его ногам, скрючившись и обхватив руками голову. Ей на спину сыпались удар за ударом. Плечи, шею, спину жгло так, будто там не было не то что рубахи, но и кожа вся полопалась и слезла. Уши резал тонкий навязчивый звук – её собственный жалобный скулёж.

– Платон Михалыч, кормилец, охолони! Окалечишь девку! – Матушка с плачем повисла на руке мужа. – Вразумил, и будет! Вон пошла, сквернавка! На колени, на горох – и молиться!

И вытолкала Машу за дверь.

***

Маша клала поклон за поклоном, даже не чувствуя боли в натруженных коленях, но ни словечка из акафиста не проникало в душу. Мысли были заняты иным.

Бедный Фёдор! Как же ему сейчас обидно! А вдруг он подумал, что это она расхотела выходить за него?

Маша похолодела. Весь вечер накануне и ночью она лила слёзы, думая лишь о том, как жестоко и гадко обошлись с ней самой. Будто она вещь! Кочан капусты, который нужно продать подороже. А о том, что чувствует Фёдор, которого, по сути, обозвали нищим голодранцем и выгнали за дверь, не задумывалась.

Маша поднялась с колен, прислушалась. В доме было тихо: должно быть, сестры вместе с маменькой сидели за вышиванием. Откинув крышку сундука, она вытащила чепец, в котором обычно ходила в церковь, сдёрнула с гвоздя у двери Митину епанчу и осторожно выскользнула из комнаты.

Никого. Видно, домашним и в голову не приходило, что она может ослушаться и покинуть место своего заточения.

Лёгкой тенью Маша прокралась мимо гостиной, где и впрямь склонились над пяльцами мать и обе младшие сестры; мимо пустой поварни и выскочила в сени. Однако ей не повезло: навстречу грузно колыхнулась знакомая плотная тень.

Парашка.

– Далёко собралась? – Голос сестры звучал вкрадчиво.

– А тебе что за докука? – Маша попыталась проскользнуть мимо, но не тут-то было: Парашка цепко ухватила её за запястье.