Родовые дымы. Книга стихов

глотком березового сока
лихую зиму помяни.

«Я озябну сто раз и согреюсь, а снегу кружить…»

Я озябну сто раз и согреюсь, а снегу кружить,
грунтовать серый холст перекрестков, ложиться на крыши.
Каково же в таком переснеженном городе жить —
очень скоро о том городские поэты напишут.
Да и мне индевелые строки писать не впервой:
мол, небесною мельницей новый январь перемолот…
Снежный ангел всплакнул над моею смешною судьбой
и растаял под воющей вьюги тоскливое соло.

Взгляд с перевала

Замру на взлете, прожитым болея
и будущностью грезя наяву:
переживет меня Кассиопея,
и я кого-нибудь переживу
в дни праведных трудов и развлечений.
Когда же начался коварный час? —
устаревает свежесть впечатлений,
которыми дарило небо нас.
Дарило звуком, запахом и знаком,
с разоблаченьем фокусов и без,
мистическим упрямым Зодиаком
включалось в многофакторный процесс —
язычества открытая могила…
И зреет вывод краткий и простой:
родные люди – те, кого любила,
да и люблю, навязаны судьбой?
Пусть! Вижу, точно с голубиной крыши,
взметнувшейся внезапно над Землей,
всех нас. Спасибо вам, кто ныне слышит
меня, за то, что вы всегда со мной.

«Когда листва лесная станет прахом…»

Когда листва лесная станет прахом
и ляжет по оврагам шелухой,
не поддавайся мимолетным страхам.
Не заразись вселенскою тоской.
Жива природа и в сезонном тленье,
пусть мысли, но не помыслы, черны
твои,
а не природы,
и олени
из Гансо-Христиановской страны
не за горами в карусельной гонке,
а мы сидим за чаем, вперив взгляд
в рябиновые листья на клеенке,
и никуда они не улетят.

«И снова Зодиак сомнет страницы…»

И снова Зодиак сомнет страницы
поры осенней, тающей поры.