Дом, у которого вынули душу

Дом, у которого вынули душу
Анна Кутковская

Этот дом хранит в себе множество тайн, чужие секреты, мечты и надежды. Но кроме этого у него есть своя личная тайна. В своем неуемном желании угодить хозяевам он наделал множество ошибок и лишился самого главного – своей души. И он ждет – ждет, когда в него снова вдохнут душу.

Анна Кутковская

Дом, у которого вынули душу

Пролог

Я стар. Я очень стар. Тело мое износилось, оно ноет и скрипит. Дожди и солнце выбелили мои стены, отмыли добела черепицу на крыше. Мои глаза пялятся на мир мутными бельмами выбитых окон. Вы не замечаете меня среди буйно разросшихся кустов сирени, жасмина и одичавшего малинника. Зимой меня скрывают сугробы. И лишь весной, когда молодая листва еще не проклюнулась, и осенью, когда она, пожухлая и сникшая, доживает последние дни, я предстаю перед вами во всей своей уродливой красоте. И вот тогда вы просто вынуждены заметить меня, потому что вам никуда не деться. Вы украдкой бросаете на меня скользящий взгляд, потом стыдливо отводите его и снова бежите мимо по своим делам.

Я мертв для вас. Но если прислушаться к моей пустоте, особенно в ночной тиши, то в гулких моих недрах вы сможете услышать голоса, детский плач, смех, мелодичный перезвон посуды – все те звуки, которые составляют человеческую жизнь и наполняют ею сам дом, вселяя в него душу.

Я видел многое: звонкую радость, отсыревшую печаль, неподъемное горе, рождение и смерть. Я видел чужие ошибки и совершил множество своих, которые, в конце концов, привели меня сюда, к этому моменту. Да, я ошибался много раз, но кто безгрешен?

Я стар. Я очень стар. По ночам меня мучает бессонница и преследуют призраки прошлого, а дни я коротаю за тем, что жду, когда меня заметят и снова вдохнут в меня жизнь. Вернут мне мою душу…

Неудавшийся день рождения

– Мама, когда папа придет уже?

– Что? – вырвал Софию из задумчивости детский голос.

– Я говорю, когда папа уже придет!

– Не знаю, не знаю… – женщина задумчиво смотрела в окно, по которому медленно стекали капли дождя.

С утра день обещал быть теплым и солнечным, это немного подняло настроение Софии. Но после обеда налетел порывистый ветер и пригнал с собой тяжелые свинцовые тучи, из которых начал моросить мелкий противный дождь. Такой, глядя на который, сразу становится понятно: это надолго.

От приподнятого настроения не осталось и следа: София тонула в мыслях о несправедливости, злости и даже мести. Этот день – день рождения дочери, и без того давшийся ей с большим трудом восемь лет назад, сегодня стал еще хуже.

Собственно, тринадцатое июля София считала днем рождения не только Карины, но и себя. Каждый раз, накрывая праздничный стол, она вспоминала, как тяжело дались ей роды. Начало схваток София пропустила, приняв их за тренировочные. Когда же она поняла, что ЭТО началось, то растерялась. Забыла сумку с вещами, кинулась к машине, но едва села за руль, как ее захлестнула волна боли. Переждав, София завела мотор и потихоньку выехала на дорогу. Во время очередного приступа она нажала на тормоз так резко, что сзади идущая машина врезалась в нее.

София попыталась выйти, чтобы оценить ущерб, но тут отошли воды. Сзади, громко матерясь, приближался хозяин поврежденного автомобиля, но, увидев бледное лицо Софии, расширенные от боли глаза, огромный живот и мокрый, с кровавыми разводами подол платья, подавился криком. От боли София потеряла сознание, и мужчине не оставалось ничего другого, кроме как подхватить ее на руки, положить поперек сидения и вызвать скорую. Набирая номер, он с ужасом смотрел на живот, который ходил ходуном так, будто во чреве женщины шла борьба не на жизнь, а на смерть.

Впрочем, так оно и было. Пока еще не рожденный младенец отчаянно боролся за свою жизнь с пуповиной, обвившей его нежную шею несколькими кольцами. И теперь кольца эти постепенно стягивались, лишая ребенка кислорода. Из-за невозможности перевернуться, малыш пошел ногами вперед, что привело к кровотечению.

Три часа на операционном столе под руками лучшего хирурга больницы и два литра донорской крови позволили стабилизировать Софию до состояние реанимационной палаты. С новорожденным дела обстояли хуже. Когда девочку достали из материнской утробы, она не дышала. По словам врача, гипоксия длилась достаточно долго – около двадцати минут. Бригада реаниматологов билась за жизнь малышки почти полчаса. И когда врач готов был объявить время смерти, девочка пронзительно закричала, сморщив резко покрасневшее лицо. Но обо всем этом София узнала через несколько дней, когда угроза ее жизни и жизни младенца миновала.

Вот и сейчас, глядя в окно, она вспоминала тот день. Вспоминала свой страх и боль, свою растерянность и волну нежности, когда впервые прижала к груди горячее детское тельце. Радость от того, что Алекс смотрит на дочь с нескрываемой любовью. Радость от того, что они, после стольких лет и попыток, стали настоящей семьей. Радость, которая длилась недолго…

«Так, хватит! Прекрати!» – мысленно одернула себя София и попыталась надеть одну из своих, предназначенных специально для дочери, радостных масок, скрывающих ее раздражение и злость на мужа.

Карина, увидев такую редкую теперь улыбку на материнском лице, тоже улыбнулась и робко обняла ее. София машинально погладила девочку по голове, не испытывая и десятой доли той любви и нежности, которую испытала тогда, в роддоме.

– Давай уже достанем торт, – предложила Карина. – Папа обрадуется, когда ему сразу дадут торт. Потому что зачем есть брокколи и рыбу, если можно сразу съесть торт. Ведь так?

– Наверное, да, – вздохнула София и поплелась к холодильнику.

Карина висела на ней, как ленивец на дереве, из-за этого Софии было тяжело идти. Запутавшись в подоле платья, ногах дочери и домашних туфлях, она потеряла равновесие и едва не упала.

– Да отцепись ты от меня! – раздраженно крикнула она, отрывая дочь от себя, и оттолкнула ее с такой силой, что девочка упала на спину. В тишине раздался громкий удар – это затылок соприкоснулся с полом.

София на мгновение окаменела, всматриваясь в лицо дочери, и кинулась к ней. Девочка лежала на полу и заливалась слезами. Милое личико сморщилось в беспомощном плаче, слезы текли по щекам, грудь вздымалась и опадала.

– Карина, детка, прости меня, прости, – шептала София.

Она ненавидела за себя за эту вспышку гнева и еще больше – за то, что оттолкнула от себя дочь. Чтобы хоть как-то наказать себя, женщина прикусила губу изнутри и сдавливала ее до тех пор, пока не почувствовала привкус крови во рту.

Девочка между тем начала успокаиваться. София утерла лицо дочери подолом платья и, всхлипнув от натуги, поднялась с нею на руках. Карина прижалась щекой к ее щеке.

– Мамочка, прости меня. Я больше так не буду, – выдохнула она еле слышно.

– Солнышко мое, это ты прости меня, – сдавленно, от слез, прошептала София. – Мама поступила очень плохо, обидела тебя, но больше такого не повторится. Ты мне веришь?

– Да, мамочка. Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, – женщина прижала к себе по-птичьи хрупкое тельце дочери и мысленно поклялась, что больше такого не повторится.

***

Такого и правда больше не повторилось. Но были и другие случаи внезапных и ничем не объяснимых вспышек ненависти и гнева на дочь, а после – таких же скоропалительных и молниеносных сожалений и примирений. Я все это видел, но что я мог сделать? Я просто старый-старый дом…

***

Именинный торт так и остался стоять в холодильнике. После падения и слез Карина уснула, не сходя с рук матери. София долго сидела на кровати, покачивая дочку в такт дыханию, и вспоминала, как она была счастлива и горда тем, что стала матерью. А уж как она любила свою новорожденную красавицу.

Она могла часами смотреть на нее, любоваться ее длинными ресницами, сонно прикрытыми глазами, пухлыми щечками, покрытыми детским нежным пушком. Каждый пальчик, ноготок и волосок на теле дочери вызывали у Софии непередаваемый восторг, любовь и нежность.

Новорожденная, к немалому неудовольствию Алекса, спала с родителями. Иногда София не могла уснуть и прислушивалась к дыханию дочери: ей становилось страшно, когда ритмичное посапывание на мгновение замирало. Волна паники и страха окатывала женщину с головы до ног, пятки начинало колоть иголками, а в подмышках проступал холодный липкий пот. Мгновением позже дочь вздыхала, сопение возобновлялось, и София на время успокаивалась.

Она была полностью поглощена любовью к дочери, заботами о ней и теми ежедневными радостями, доступными каждой матери на свете. За всем этим София совсем забыла о муже: почти не интересовалась его самочувствием, его делами на работе и вне ее. Она была настолько поглощена материнством, что даже не заметила, как муж стал спать на диване в гостиной, а когда заметила, не придала этому значения. Теперь каждый из них жил сам по себе. Софии казалось, что у них – идеальная семья. Но как глубоко, как жестоко она ошибалась…

Карина заворочалась во сне, пытаясь принять более удобную позу. София тихонько переложила ее на кровать, накрыла пледом и ушла на кухню, чтобы убрать остатки остывшего праздничного ужина, к которому никто из них так и не притронулся.

Закончив уборку, она налила вина, выключила свет и присела на край стула. В тишине цедила густое вино – черное в темноте, как ее злость. Последние несколько лет вся их семейная жизнь была невыносимым фарсом и ложью. Алекс обманывал ее, она была рада обмануться, а вместе они обманывали дочь.

Три года назад в их жизни появился четвертый человек. София знала ее, но не была близко знакома с ней – видела пару раз на корпоративах, куда она ходила вместе с мужем до рождения дочери. София знала, что она сама далеко не красавица, но та женщина была уж совсем ничем не примечательна. Жиденькие светлые волосы, круглое бледное лицо с такими же блеклыми, едва заметными бровями и ресницами. Отсутствие груди она пыталась скрыть таким явным пушапом, что даже мужчинам было неловко смотреть на это. Плюс ко всему злосчастные бретельки постоянно сползали с ее плеч, поэтому она периодически подергивала ими, чтобы вернуть убегающую бретель на место. Все вместе это придавало ей какой-то комичный вид. Софии даже стало жалко ее. И вот теперь она должна делить мужа с ней. Да, жизнь – действительно удивительная штука!

Хотя делить – слишком громко сказано. После всех скандалов, слез и истерик у Софии не осталось никаких теплых чувств к мужу. Единственное, что она чувствовала, глядя на него, была злость и ненависть. Ненависть за то, что она доверилась ему, а он предал ее; за то, что она не могла отпустить его, а он не проявлял к ней никаких чувств; в конце концов за то, что она потратила на жизнь с ним свою молодость. И даже чувство благодарности за дочь, которое она испытывала к нему по началу, испарилось, оставив после себя горький осадок сожаления почти состоявшейся матери-одиночки.

Алекс чувствовал все это, поэтому старался проводить дома как можно меньше времени. Если этого нельзя было избежать, он почти не разговаривал с женой, а при необходимости общался ровно и без эмоций – так, как общаются с врачом или продавцом. И за это – за то, что он так быстро вычеркнул ее из своей жизни, София ненавидела его еще больше. И, чего уж греха таить, все истерики и скандалы, которые происходили в их доме, были начаты именно ею.

Вино в бокале кончилось очень быстро, София потянулась за бутылкой, но та оказалась пустой. Она посмотрела на часы и с удивлением обнаружила, что просидела в темноте почти час. Вино, как это бывало раньше, не принесло ей желаемого облегчения.

Часы показывали четверть десятого. Алекс так и не пришел на праздничный ужин в честь дня рождения Карины, хотя клятвенно заверил дочь с утра, что не опоздает и будет дома ровно в семь. Что ж, еще одно его обещание, цена которому – грош. София почувствовала тошноту и изжогу от выпитого вина и разозлилась – в этот раз уже на себя, за то, что пьет в одиночку, да еще в темноте, сокрушаясь над обломками прежней жизни. Хорошо хоть не плачет…

Швырнув пустую бутылку в мусорное ведро, она ополоснула бокал и отправилась в душ. Выйдя из ванной, она увидела, что на кухне горит свет. «Явился», – зло подумала женщина, постояла пару секунд в темноте, решая, выйти к мужу или нет. Выпитое вино все же дало знать о себе, но не легкой апатией, как всегда, а настоящей яростью. Вооружившись ею, она шагнула за порог кухни.