Девять дней

Девять дней
Анна Моис

Невероятные события, описанные в этой повести, никогда не происходили на самом деле. Хотя, разве может кто-то с уверенностью об этом заявлять? Может ли кто-нибудь заверить, что девять дней из Картрайн Хилла – нечто иное, как выдумка, фантазия, игра воображения? Ведь, возможно, где-то в другом месте, времени и с другими людьми нечто страшное и поистине зловещее уже происходило. И именно благодаря этим другим людям, мы об этом не знаем.

Анна Моис

Девять дней

Письмо отца Флеккера

Дорогая, Мари!

Пишу вам, дражайшее создание, из своей церкви в Картрайн-Хилле. Опишу все подробнее, чтобы у вас не осталось вопросов, и вы не томили себя догадками.

Мой визит прошел хорошо. Благо люди, верящие в Бога, верят и в людей. А потому меня не выставили на смех и есть шанс, что силы Всевышнего будут на нашей стороне. Я приехал к десяти утра и меня встретил монах. Епископ долго слушал меня, а потом разрешил поговорить и поведать нашу историю остальным священникам, чтобы кто-то из них решился нам помочь. Я начал с довольно короткого приветствия, но потом меня потянуло на философию, видит Бог, это у меня с детства и делаю я это не намеренно. Я сказал им:

– Многое ли может объяснить наука? Да, но еще большего она объяснить не может. Что было бы если бы мы верили своим чувствам, эмоциям, голосу внутри нас, который мы называем интуицией? Сколько бы жизней можно было спасти, если бы мы не шли путем логики и рационального объяснения. Вы, наверняка, не понимаете цель моего визита и просьбы, но поверьте, вам станет гораздо понятней, когда с вашего позволения, я зачитаю отрывки из медицинских записей одного очень умного доктора и доброго благороднейшего человека. Эти записи, пожалуй, дадут более развернутое представление о том, что случилось в Картрайн-Хилле всего за девять дней неделю тому назад.

Записи доктора Ричарда Филдса

1 сентября

Не люблю записывать свои визиты к пациентам, но выбора другого у меня нет, иначе потом все смешается. Увы, но я не могу держать в голове информацию долго. Такая уж у меня особенность. Даже не знаю, как стал врачом. Записывать не люблю, но не расстаюсь с блокнотами. Вчера был у Хоффишера. Кажется, у него был нервный срыв, потому что он плакал все время. Слезы не текли, он просто завывал, как ребенок, которому отказано в чем-то, но он все равно надеется разжалобить мать. Я попытался поговорить с ним и выяснить причину его расстройств, но не вышло. Он просто плакал, а потом попросил оставить его одного и, если это представляется возможным в его случае, написать письмо маме. Как бы сказать ему помягче, что его мать мертва уже четвертый год? Но боюсь, еще рано. Он недавно только окреп от этой новости. Периодически он почему-то забывает, что миссис Хоффишер скончалась от лихорадки. Поэтому приходится ему напоминать, и каждый раз он плачет, будто слышит впервые. Так что мне с памятью еще свезло.

Так как разговора с Хоффишером не вышло, я навестил мадам Леванш. Она сегодня снова впала в апатию. Говорила, что жизнь лишена романтики и духа приключений, следовательно, тоже. Ей ничего не хочется, только бы умереть на рассвете или закате. Ей все равно, но лишь бы одной и в тишине. Рано я собирался ее выписывать. Два дня назад даже документы подготовил, но пусть пока полежат. Боюсь, что в третий раз вытащить ее из петли будет непросто.

По дороге заглянул к миссис Олдриж. Она улыбнулась и, назвав меня сыном, позвала к себе послушать сказку. Я пообещал прийти завтра. Бедная младше меня, но думает, что я – ее сын. Как, впрочем, и каждый из наших санитаров, а также любой мужчина, которого она редко, но может видеть. Как же жестока судьба обошлась с этой милой девушкой, когда забрала ее первенца по дикой и глупейшей случайности.

Писать не люблю, но записал целую страницу всякой ерунды. Приду домой, перепишу в блокнот наблюдения о пациентах, остальное выброшу.

Письмо отца Флеккера (продолжение)

Я прочитал им запись. Сделал паузу. Одни нахмурились, брови их сошлись, как мне показалось. Но они уселись поудобней, заметив количество привезенных мной листков. А я продолжил, превозмогая боль в груди, увидев повседневные записи доктора, который все еще был самым упрямым и трезвомыслящим.

Записи доктора Ричарда Филдса

1 сентября. Два часа ночи

Пишу опять. Странное сегодня приключилось с Хоффишером. Только я пришел домой, выписал все нужное в отдельный блокнот, почитал и лег спать, как ко мне постучали. Я, одевшись наспех, вышел и обнаружил за дверью санитара из дома скорби. Он сообщил мне, что у пациента был сильный припадок, он даже бился головой о пол. Его пришлось привязать к кровати и дать успокоительное, но оно, по мнению санитара, не действует.

До места не далеко, поэтому мы добрались минут за десять, может чуть меньше. Когда я вошел в палату, Хоффишер смотрел в потолок и молился. Я даже не знал, что он набожен, а то, что знает «Отче наш» наизусть – подавно. Я решил, что невежливо отрывать человека молящегося от разговора с Богом, а потому стоял вместе с санитаром у входа, просто наблюдая. Но, когда он запел молитву в пятый раз по кругу, я понял, что останавливаться он не собирается.

– Мистер Хоффишер? – сказал я голосом властным, чтобы он осознал необходимость говорить со мной. Пациент замолчал и поднял голову. Руки его и ноги были крепко привязаны к кровати, сам он лежал на спине. Голова – это все, чем он мог двигать.

– Доктор? Вы не спите? – спросил он. Я сделал вид, что не слышал.

– Что с вами стряслось? – я сел на край его кровати, он следил за мной головой, а потом только глазами, – почему вы привязаны?

– У них спросите, – он указал головой на санитара, который был бледным и измученным. Надо дать ему выходной для похода к врачу. Санитар же только вздохнул.

– Предположим, что я уже спросил, но хочу услышать вашу версию, – сказал я, понимая, что Хоффишер явно считает, что меры санитаров несправедливы. Он боязливо посмотрел на санитара, продолжающего бледнеть. Вспомнить бы мне его имя. Парень молодой, работает у нас недели две, но всегда выделялся хладнокровием и стойкостью, однако сегодня его что-то подкачало.

– Простите, вы в порядке? – спросил я, решив, что пусть это будет немного невежливо, не обращаться по имени, но хотя бы по-человечески. Жестоко просто смотреть, как бедняга бледнеет, словно у него выходит кровь вместе с потом.

– Простите, доктор, – заикаясь сказал он, – могу я идти?

Я лишь кивнул и указал рукой на дверь непринужденно.

– Ко мне приходила мама, а они не пустили ее, – прошептал Хоффишер, как только санитар закрыл за собой дверь, оставив небольшую щель, как я велел теперь делать всегда, если в палате есть кто-то, помимо пациента.

Дело в том, что в прошлом месяце Хоффишер неожиданно напал на меня, придавил к двери и стал душить. Я едва смог повернуть ручку, чтобы открыть защелку. Тогда дверь открылась, и мы повалились на пол в коридор. Санитары успели стащить его с меня, но я к тому времени уже потерял сознание. Хоффишер потом извинялся долго и даже плакал. А один раз упал на колени и схватил меня за ноги. Санитары тут же решили, что это очередное нападение и надели на него смирительную рубашку. Я тогда не стал им мешать, хотя понимал, что нападать он не собирался. Хоффишер всегда отличался буйным нравом, но обычно это касалось только санитаров, я же мог подходить к нему в любое время, садиться рядом, не боясь за свое здоровье и жизнь. Хотя поворачиваться к нему спиной я никогда не решался.

Но с тех пор и я не подхожу к нему слишком близко, только когда он привязан или в смирительной рубашке.

– Зачем она приходила? – спросил я, сделав вид, что поверил. Иначе никак. Если скажу, что ему почудилось, будет только хуже. А так я смогу узнать, что за иллюзии таятся в подсознании этого бедолаги, которые сознание выдает как факт.

– Она хотела сказать мне что-то, но эти… – он замолчал, и я увидел огонек животной ярости в его глазах, – они не позволили. Один из них появился и стал вопить, мама ушла.

Желание Хоффишера видеть мать вполне объяснимо. Его никто не навещал, кроме нее, а теперь и вовсе никто не приходит. Вполне вероятно, что он видел сон, где она пришла, а проснувшись больной мозг настоял на том, что это действительность. Потеряв рассудок, трудно отличить явь ото сна.

– Что значит «вопить»? – бесстрастно спросил я, устало вздохнув, – он оскорбил вас?

– Нет, – резко ответил Хоффишер и насупился. Если бы это было возможно, то из его носа пошел пар ярости и негодования, – он оскорбил маму, – теперь он заплакал, а я устало поднял глаза вверх.

– И что он ей сказал? – я положил свою руку на его, пытаясь успокоить. Тот всхлипывал и слова его прерывались, как обычно бывает, если долго рыдать, а потом пытаться говорить.

– Он наз-вал ее Дья-дья-волом, – и он снова пустился в рев.

Видимо, именно это и стало причиной припадка. Утром поговорю с санитаром и объясню ему о необходимости соблюдать этику общения с больными. Немыслимо, чтобы кто-то из работников так неуважительно себя вел по отношению к и без того обиженным богом или кем там еще людям.

– Я обязательно поговорю с ним, – я похлопал Хоффишера по плечу как раз тогда, когда рев его перешел в очередное всхлипывание, – а пока успокойтесь, иначе мне придется распорядиться оставить вас привязанным на всю ночь, – пояснил я, заметив, что кисти его стали синеть. Хотя он не жаловался.

Через несколько минут уговоров и утешающих дружеских прикосновений мне удалось вернуть пациенту более или менее спокойное состояние. Санитары развязали его, хоть он и рычал, глядя на бледного парня, у которого теперь и руки тряслись. Я справился, хорошо ли он себя чувствует, но тот уверенно заявил, что никаких недомоганий нет и он готов отработать ночь. При этом не смотрел мне в глаза, что навело меня на мысль, что он лжет. В свое оправдание на счет матери Хоффишера, он сказал, что позволил себе выругаться, увидев, как тот бьется головой. Санитар обещал, что впредь такого не повторится и попросил прощения. Даже сказал, что извинится завтра перед Хоффишером. Но я уверил, что в этом нет необходимости, потому что есть вероятность, что завтра он этой детали не вспомнит. Пожелав ему спокойного дежурства, я отправился домой. Переписывать ничего не буду, пусть все остается так. Все равно эти записи для личного использования.

Письмо отца Флеккера (продолжение)

Я прочитал им записи от первого сентября, их я тоже отправил вам вместе с этим письмом, и вы, вероятнее всего, держите их в руках. Надеюсь, вы можете сдержать подступающие слезы. Дай Бог вам сил вытерпеть эту боль. Так вот, когда я закончил читать, они переглянулись, явно не понимая, зачем я это читаю. Я, заметив выражение недоумения на их лицах, решил работать на опережение.

– Понимаю, вам пока не понятен ход моих мыслей, а ход мыслей доктора Филдса тем более, но позвольте мне зачитать его заметки далее, ибо потом я не смогу разъяснить вам суть визита, упустив хоть один день из жизни этого несчастного доктора, – сказал я им. Минуту помолчав, я заметил, что они готовы слушать. Я переложил листки.

Записи доктора Ричарда Филдса

2 сентября

Проснулся уже уставшим и с головной болью. Спал плохо, стоило провалиться в сон, как будто что-то будило меня. В четыре утра выпил стакан коньяка, чтобы уснуть. К счастью, он помог, но теперь болит голова, как обычно бывает у меня после выпитого крепкого спиртного. Приму пилюли и навещу мисс Мари Хьюс. Я не видел ее уже несколько недель, вчера она должна была вернуться из поездки к морю, которая, надеюсь, пошла ей на пользу. У нее странная форма истерии. Стоит ей впасть в припадок, как она начинает задыхаться. Я никак не могу понять с чем это связано. Физически женщина полностью здорова, и во время припадков она вдыхает воздух, но позже говорит, что он словно не проходит в легкие. Как будто что-то блокирует его в горле. Вывести ее из этого состояния помогает коньяк. Я даю ей его нюхать и смазываю губы. После она жмурится, делает несколько резких вздохов, а потом начинает глубоко дышать, при этом тело ее ослабевает, и она может упасть.

Я не считаю нужным держать ее в больнице, но всегда опасаюсь за ее здоровье. Боюсь, если не оказать ей помощь вовремя, то она задохнется. Обиднее всего, что в такие моменты физически она может дышать, но не делает этого почему-то, при чем по доброй воле. Хотя утверждает, что воздух не проходит, и от нее это не зависит. Впрочем, она искренне в это верит.

Когда она сообщила, что желает поехать к морю. Я был рад, но мне пришлось настоять на том, чтобы она взяла с собой сопровождение. Кто-то должен был находиться с ней постоянно, по крайней мере, днем. Ночью она спит, следовательно, ничего не спровоцирует припадок.