Яд со взбитыми сливками

Амалия набрала номер мобильного телефона физрука. Тот ответил довольно быстро, вот только с дикцией у парня складывалось не очень:

– Здрасьть, Амммалия Вихторовна.

– Любезный друг, – зашипела-зашептала Федоренкова, – да ты никак нажрался в сопли?

– Никака нет.

– Что?

– В смысле, – заторопился самец, – не нажрался. Ну, то есть выпил, конечно, но в меру…

– Я слышу, в какую меру. А что касается «выпил, конечно», то какое может быть «конечно» в разгар рабочего дня?

– Так у меня сегодня уже занятий с материалом нет, я с утра с ними отработал норму.

– Ну да, и решил с Натальей Викторовной развлечься?

– Кто, я?! – Удивление было слишком уж нарочитым. – С докторшей? С чего вы взяли?

– Она у тебя? – Амалия не собиралась тратить время на бесполезные споры.

– Да что вы… – начал было отнекиваться физрук, но тут раздалось громкое, противное, совершенно немузыкальное исполнение нетленки Аллы Борисовны Пугачевой «Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как остров!».

Причем «как остров» звучало одним словом, отчего завывание стало совсем уж неприличным. Но голос врача детского дома Натальи Васильевны Поливайко не узнать было невозможно.

– В общем, Владимир Игоревич, – холодно приказала Амалия, – даю вам с Натальей Васильевной полчаса на приведение себя в адекватное состояние. После этого жду в своем кабинете. Не уложитесь – пеняйте на себя. У вас и так положение очень серьезное, кое-что объяснить должны.

– Что объяснить? – выдохнул перепуганный физрук.

– Через полчаса.

Амалия отшвырнула трубку и, нервно щелкая суставами на пальцах, подошла к окну. Позитива в настроение заоконье не прибавило, трудно найти позитив в темных ноябрьских сумерках, когда снега еще нет. А то, что сыплет сейчас с неба, нельзя назвать ни дождем, ни снегом. Так, изначальная слякоть.

Как и большинство людишек. Так трудно найти квалифицированный, лишенный слюнтяйства и надуманной человечности персонал, для которого дело – прежде всего. Дело, конечный результат, а не то, какими методами удается достичь этого результата. Большинство же, узнай они о бизнесе мистера Николса, моментально устроили бы вселенский гвалт: кошмар, это же дети, вы что творите такое, мерзавцы!

Да какие это дети! Отбракованный самой природой, не нужный ни родителям, ни государству материал – вот кто это. Вернее, не кто, а что. Материал не может быть одушевленным.

И каждая единица этого материала должна быть учтена, ведь это не только набор пригодных для пересадки органов, это и подопытные кролики для испытания новых методик лечения, новых лекарств, новых технологий в медицине и косметологии. Эти слюнтяи гонят на фашистов, но тем не менее до сих пор пользуются разработками доктора Менгеле из Освенцима.

Но, помимо чисто прикладного использования каждой единицы, существовала и другая сторона бизнеса, когда единица нужна была целиком, а не по частям. И не в качестве подопытного кролика.

На свете хватает извращенцев, которых тянет не к привлекательным сексуальным партнерам, а совсем наоборот. Чем уродливее, ужаснее искорежено тело объекта сомнительной страсти, тем больше этой самой страсти.

Поэтому мистер сэр Николс приторговывал и уродцами для подобных извращенцев. А уж когда уродцы были малолетками – товар стоил намного дороже. Намного.

В общем, каждая единица в Мошкинском детском доме должна была быть на учете, поскольку ценилась в прямом смысле на вес золота.

И вдруг – неучтенная единица! Да еще какая! Высокий, стройный, красивый, а глаза! Оттого, что огромные миндалевидные глазищи, обрамленные пушистыми черными ресницами, ничего не видели, они не бегали по сторонам, не щурились, а смотрели в одну точку, распахнувшись во всю ширь.

Неожиданно сладко заныло в низу живота. Амалия бросилась в ванную, открыла холодную воду и несколько раз плеснула в разгоревшееся лицо. Это еще что за новости? Ее ведь никогда раньше не интересовали малолетки, она ведь не педофилка!

Женщина подняла голову и криво улыбнулась своему отражению: не обманывай себя, дорогуша. Ты же ни разу не получала удовольствия от секса с мужиками. Их волосатые потные тела, их тяжесть, их запах – фу!

Амалия сначала решила, что она, возможно, лесбиянка. Попробовала с женщинами – и не смогла вообще.

Поэтому для здоровья и для пользы дела время от времени спала с мужчинами, совершенно не обращая внимания на внешность и возраст. Надо – значит, надо. Потерпим. Ну вот такая она уродилась, фригидная.

И вдруг – неизведанная раньше тяга к мальчишке! Даже не к подростку – к мальчишке! Которому от силы десять-одиннадцать, не больше! Это что, плотное общение с извращенцами-педофилами свой отпечаток наложило?

Ладно, разберемся. Но сначала надо разобраться с похабной парочкой.

Амалия задумчиво посмотрела на закрытые дверцы душевой. Принять душ, что ли? Освежиться, привести себя в порядок. Вон косметика потекла от возни с холодной водой.

Нет, не получится, от отведенного физруку и докторше на сборы получаса осталось десять минут, только-только лицо подрисовать. Да и душ в офисе Амалия принимала очень редко, в основном летом, в жару, предпочитая принимать ванну в своем коттеджике. С пеной, с ароматными маслами. А душ – так, на крайний случай, когда совсем уж потно.

Амалия тщательно поправила макияж, попудрила нос, мазнула за ушами духами и вышла из санузла.

И только тогда Саша Смирнов, судорожным клубком свернувшийся на поддоне душевой кабины, смог дышать.

ГЛАВА 8

Дверь в санузел директорша закрыла плотно, но, поскольку перегородка монументальностью не отличалась, звук из кабинета шел почти беспрепятственно. Может, для обычного человека слышимость и была плоховатой, но для обостренного, натренированного слуха Саши – все супер. Особенно если осторожно сдвинуть дверцу душевой.

Амалия уселась на свое место, еще раз осмотрела свое отражение в зеркальце пудреницы – все безупречно, как всегда – и, привычно затвердев лицом, приготовилась к разборке с подчиненными.

Явились они точно в срок. Распоряжения директора и без того выполнялись беспрекословно, а уж когда ощутимо несет паленым от собственной шкуры, давать начальству лишний повод для недовольства – опаздывать, к примеру, – не стоит.

В дверь робко постучали. Вернее, даже не постучали – поскреблись. Амалия взглянула на часы и мысленно усмехнулась – интересно, они с секундомером под дверью ждали, чтобы появиться точно в назначенный срок, или мчались, затаптывая неосторожно попавшихся на пути детей?

– Войдите! – упал первый камешек из нависшей над проколовшейся парочкой лавины.

Дверь медленно, словно упираясь, приоткрылась, и в образовавшуюся довольно узкую щель просочился вначале физрук, а за ним – врачиха, похожая на упавшую в ведро с помоями мышь. Скорее всего, в ведре (или где там отрезвлял подругу физрук) были вовсе не помои, а чистая вода, но Амалии хотелось думать, что именно мерзкие, вонючие помои. Хотелось – думалось.

Потому что только жалкий, убогий вид обычно наштукатуренной Пипетки слегка примирял Амалию с ситуацией. Мокрые волосы докторши свисали неопрятными сосульками, воротник мятой блузки тоже намок, бледная, отекшая после пьянки физиономия ничем выдающимся, кроме длинного носа, не отличалась. Глазки красные, руки трясутся, юбка… Жамканная тряпица, болтавшаяся вокруг тощих бедер мадемуазель Поливайко, тоскливо вспоминала то время, когда на ценнике, прикрепленном к ней, было написано: «Юбка женская». Ведь не поверит теперь никто!

Физрук выглядел подостойнее. О выпитой бадье спиртного напоминал только свекольный оттенок нагловато-перепуганной мордени. Видимо, сказывалась практика.

– Здравствуйте, Амалия Викторовна. – Ишь ты, а врачиха-то говорит почти нормально, только слегка запинается. Интересно, она только с помощью воды адекватность восприятия возвращала или без медикаментозных средств не обошлось? – Вызывали?

– Я собрала вас, господа, – с сухим шуршанием покатились остальные камни, – чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

– К нам едет ревизор! – торопливо закончил физрук и подобострастно гыгыкнул – мол, ловко я вашу шутку продолжил, Амалия Викторовна?

– Рада, что вы знакомы с комедией Николая Васильевича… – хрустнула попавшаяся на пути камней веточка.

– Кого? – озадачился весельчак.

– Гоголя. Так вот, – сухо продолжила директор, не приглашая топтавшуюся у двери парочку пройти и присесть, – известие у меня для вас действительно пренеприятнейшее – вы уволены.